Пират - Аргирис Эфтальотис

испытующего взгляда от Тихона. – Принеси-ка мастеру лампу! Надеюсь, что всё у нас тут в порядке, – как бы примирительно добавила она.

Тихон спустился вниз и через некоторое время вернулся.

– Я проверил и внутри, и снаружи – опасного ничего не нашёл, и родителям можете передать, чтоб спокойно отпускали дочек в школу.

На мгновение он вновь оказался очень близко, совсем рядом с учительницей. Был он заметным парнем: высокий, видный, усатый, с большими приветливыми карими глазами, всегда речистый и словоохотливый, а тут вдруг что за напасть – стоит, словно язык проглотил! Да и что тут скажешь, когда няня ни на шаг от них не отходит?!

– Надо бы и школу посмотреть, – нашёлся что предложить Тихон, оглядел сосредоточенно стены, взял лампу и направился внутрь классов, размышляя на ходу, с чего б ему начать знакомство.

– Подите-ка сюда! – позвал он вскоре Ангелику.

Полумрак просторной классной комнаты озаряли ровные всполохи от крошечного масляного светильника. Ангелика неслышной поступью прошла между партами и встала перед Тихоном, точно прекрасное изваяние. В лёгкой и небрежно накинутой сорочке, с глубокими чёрными глазами, белоснежной шеей и сложенными у самой груди в замок, словно подзябшими, руками, она казалась ещё неотразимее.

– Эту, стало быть, трещинку углядел Старик, оттого и напугался. Э, ничего страшного – чуть штукатурки добавить и всех делов. Дом крепким получился, так что обустраивайтесь! По правде признаться, девчушки наши здесь в люди выйдут.

– Спасибо за добрые слова! – не скрывая благодарной улыбки, ответила Ангелика.

– Знаете ли, мы ж, сельские, привыкли прямо, без обиняков высказываться. Есть у меня на уме ещё одно признаньице, да только боюсь я, что рассердит оно Вас.

– Что за признание такое? – озадачилась учительница и подошла вплотную к Тихону.

– Да парень есть у нас в посёлке, вот он совсем от вас без ума!

– Вот так новость! – весело ухмыльнулась Ангелика. И что это за парень такой? Давай, скажи-ка, пока нас никто не слышит.

– А коли разгневаетесь?

– Обещаю, что сердиться не буду, кем бы он ни был! Зачем это мне?!

– Хорошо, скажу я вам. Он, знаете, такой… совсем не старый, но и не бедный, не шибко чтоб грамотный, но людей и мир успел повидать. Ремеслу своему не у нас на селе обучен, но мастер он толковый! О чувствах и о страсти своей не сумеет рассказать гладко, чтоб как по книжке было, зато споёт о них, словно птица лесная. На языках чужеземных поздороваться как должно не знает, но о любви своей скажет по-нашему – от самого сердца.

– Ну а имя-то его как? – хлопнув себя по ноге, всё допытывалась Ангелика.

– Не-е, вот имени не могу сказать – не посмею! – пробормотал Тихон и будто сник.

– Высокий он, симпатичный, видный парень? – почти смеясь, спрашивает Ангелика.

– Не-е, не могу вам сказать. В голове моей всё перемешалось, вот-вот захлебнуся, прям как эта самая лампа.

Тихон смущённо поставил светильник на парту и словно замер в глубоких раздумьях.

– Что с тобою случилось, сердешный? Почему загрустил?

Поворачивается к ней Тихон и, глядя прямо в самые её глаза, произносит:

– Для сердца злее горя нет, чем тайная любовь без света и без воли.

Не могла не разгадать намёка учительница, не могла не понять, но то ли поиграть ей вздумалось да времечко занять, или, быть может, захотелось ей ещё послушать Тихона, только сделала она вид, будто ни о чем не догадывается:

– Большая же любовь у тебя, как видно! И кто ж она, несчастная зазноба твоя, что и не ведает, какое к ней чувство ты в своём сердце носишь?

Загадочным огнём вспыхнули его огромные глаза:

– Ты нектар мой, Ангелика, ты напиток мой медовый, ты родник воды студёной – небесных ангелов отрада, – пропел вполголоса Тихон.

Теперь уж никак не годилось делать вид, будто ничего и не происходит. Испытала Ангелика волнение на душе. Нельзя было оставаться с ним наедине – он ведь мог и поцеловать её. Отступила она от него пару шагов, изменилась в лице, словно впервые его видит, и сухо произнесла:

– Спасибо за хлопоты, благодарны вам, что тщательно всё проверили. Всего хорошего! – сказала и тут же исчезла у себя.

Тихон остался один в классе: никакой надежды – всё казалось потерянным! Его сердце тяжело терзалось от смешанного чувства любви, досады и стыда. Он огляделся вокруг, высматривая отдельный выход из класса, чтоб избежать повторной встречи с гордой Ангеликой. Обнаружил дверь, через которую обычно расходились девочки после вечерних занятий, отпер щеколду и тихо, почти неслышно, вышел наружу.

Оказавшись во дворе школы, Тихон выбрался на главную улицу и направился вниз по дороге обратно домой. От моря дохнуло свежестью, и мастер потихоньку начал приходить в себя: стыд и досада незаметно улетучились – в сердце теперь обреталась только нежность и любовь. Он прошёл еще несколько шагов, и взору открылся прекрасный вид на широкую бухту. Луна переливами играла в прибрежных волнах, искренняя радость и щедрость наполнили душу смыслом, и песня вдруг эхом разразилась на всю округу:

– Мой друг, моя душа! В безмолвии ночном приветствую тебя!

Я имени боюсь произнести – в слезах любви утонет сердце.

……….

– Спойте, спойте ж мне ещё что-нибудь! Порадуйте меня этими вашими умопомрачительными напевами, – обратилась к девочкам Ангелика. (Был поздний вечер, и они все вместе, по обычаю, сидели за вышивкой в классе). – Ох, какие ж они сокровенные, эти ваши песни, какие душистые и ароматные, терпко-пряные, словно горные травы! Спойте мне ещё! Без ума я от них – что ж вы ими пренебрегаете? Вы себе даже не представляете, каким сокровищем обладаете! О, какие ж у нас прекрасные сёла! Ах, где ещё, скажите, бывают такие задушевные ночи! Ну где ж ещё услышишь таких благоуханных песен?! Непременно их выучу! Я жизни своей без этого всего представить не могу!

И начала вдруг Ангелика негромко напевать знакомый сельский мотив:

– О мой высокий кипарис, склонись к щеке моей ты, дай три словечка нашептать – и усну навеки.

Разом все обомлели, лишь только её услышали, да как прыснут от радости:

– Ну надо ж! Как красиво поёт! Вот так ловкачка, будто сама родом из села!

– А то как же! Неужто не из села?! Маленькой я была, когда меня привезли в город – ни матери, ни отца со мной рядом не было. Бедный дядька мой, пресвитер Фест меня к себе забрал и наукам выучил. Помню несчастную маму мою, словно вчера всё и приключилось. Вот такой я её запомнила