Возмездие - Фабрис Колен

Одиннадцать часов.

Смуглый юноша со вздохом повернулся к высоким башням дворца и стал глядеть на их огни, терявшиеся в темных облаках. Мир сходил с ума. Леонид был мертв. Аракс не выходил из своих покоев. Сенат опустел после чудовищного побоища, устроенного Императором несколько часов назад. Двери монастыря по-прежнему были наглухо закрыты. Монахини молились за город. Простершись во мраке на каменном полу, они умоляли Единственного о милосердии. В нескольких километрах от города, как говорили, были замечены отряды сентаев, но это, возможно, были лишь слухи: в последнее время их стало очень много.

Лайшам вернулся к своим воинам. Он обсудил ситуацию со своими генералами. В полночь он вновь придет к дворцу: его решимость, казалось, не знала границ. Ну а пока его гордые воины при свете тусклых фонарей сновали в полумраке, точили мечи, проверяли застежки на доспехах. То, что произошло днем, занимало все умы, и все разговоры были только об этом. Пламя костров отражалось в бронзовых лицах, в намазанных маслом торсах. Чистокровные скакуны ржали, фыркали, тянули ноздри к скрытому облаками беззвездному небу.

Принц Орион перевел взгляд на Большую Эспланаду.

На площади собралось уже довольно много девушек: силой оружия выгнав их из отчего дома, усталые, озлобленные солдаты заставляли их строиться плотными рядами, а они в полной растерянности лишь дрожали на ночном ветру. Их глаза были полны ужаса. Они смотрели друг на друга, пытаясь понять. А в их вмиг опустевших домах их матери ломали руки, взывая к милосердию Единственного, произнося слова забытой много веков назад молитвы: «Умоляем тебя, о Господи, отведи от нашего сокровища гнев варваров, пощади нашу возлюбленную дочь».

Гвардейцы Императора опустили забрала и достали хлысты. Собравшиеся на площади люди наблюдали за толпой из сотен, тысяч юных девушек с растрепанными волосами, и никто не знал, что с ними будет, почему они здесь; но поговаривали, что Император собирается отдать их варварам, Лайшаму и его воинам, но что они с ними сделают, было для всех загадкой.

Принц Орион почувствовал, как его охватывает отчаяние. Он был сыном Императора и не был им. В его руках была власть, но он не мог ничего изменить. Ему было чуть больше двадцати, но он уже ощущал, как груз прожитых лет тащит его к могиле. Медленно, будто чтобы забыть лица девушек — тысячи бледных юных лиц, с тревогой вглядывающихся в ночь — он закутался в свой темный плащ и вернулся в Зал Побед. Пламя факелов исполняло на стенных фресках диковинный танец, высвечивая детали, которых он никогда раньше не замечал.

Вход во дворец теперь очень тщательно охранялся. Лайшама с его генералами ждали с минуты на минуту. Уединившись в своих покоях, Император стоял у окна и слушал все усиливающееся жужжание в своей голове. Перед глазами у него дрожал красный туман, то сжимаясь, то сворачиваясь змейкой. Государь то и дело вытягивал руку, чтобы схватить ее, но ловил лишь пустоту. Он смеялся. Тога его была расстегнута, туника порвана, и теперь он глядел на свой мужской орган, который был уже слегка напряжен. С площади до него доносились крики испуганных девушек — тысяч невинных овечек, блеющих от отчаяния — и по мере того, как к низу живота приливала кровь, на лице его ширилась злорадная улыбка.

Призрак безумия, как любовник, сжимал Полония в объятиях. Он чувствовал у себя на затылке его дыхание. «Этого ты хочешь, Лайшам? Да, тебе нужно именно это». А потом не осталось ничего, кроме красного тумана и шепота призрака.

Император провел по губам языком и обхватил свое мужское достоинство рукой.

После этого он запел.

Сестра Наджа сидела на каменной скамейке и вслушивалась в безмолвие ночи. Она находилась в змеином саду, потайном месте монастыря, спрятанном между четырех высочайших стен. Солнечные лучи лишь ранним утром проникали в это средоточие камней и колючих кустарников, старых коряг и высохших деревьев, в котором из живого было лишь несколько пожухших папоротников. Искусственная река, питаемая водами акведука, с берегами, усеянными продолговатой галькой, безучастно журчала рядом.

В саду было полно змей. Гадюки, аспиды, ленивые питоны, похотливые ужи, кобры и черные мамбы — десятки экзотических рептилий, плохо ли, хорошо ли, уживались друг с другом, иногда пожирали друг друга и нежились в вечной тьме. Иногда монахини приносили им на обед мертвых грызунов. Сестры приходили сюда с босыми ногами. Вера защищала их от укусов.

Открылась маленькая калитка. Тирцея, старая служанка, превозмогая страх, осторожно шла вперед. Ее сопровождала одна из старших монахинь, которая держала фонарь и вела ее как слепую. «Нет, я не смогу, — бормотала пожилая женщина, останавливаясь после каждого шага. — Я не смогу». Но она шла, и потревоженные змеи свистели ей вслед, иногда делая стойку и гипнотизируя ее своим мерным покачиванием. Она шла, и они не трогали ее. Опустив голову и сложив руки, сестра Наджа ждала у зарослей папоротника. Услышав, что та уже близко, она не подняла головы. Не считала себя вправе. Старшая монахиня растворилась в темноте, оставив женщин наедине.

— Мы в змеином саду, — прошептала Наджа. — Сюда приходят те, кто ищет надежду и не находит ее.

— Ужасное место, — ответила Тирцея — это были ее первые слова за двадцать лет.

— Потому что оно заброшено. Тут живут одни змеи. Но тебе нечего бояться. Они тебя не тронут.

Пожилая служанка с испуганным видом огляделась.

— Чего вы от меня хотите? Я думала, мы больше не увидимся.

— Я тоже так думала. Но обстоятельства изменились.

— Обстоятельства?

Монахиня глубоко вздохнула.

— Мне нужно попросить тебя об услуге, Тирцея.

Служанка не ответила.

— Конечно, ты имеешь полное право отказать мне. Если ты откажешь, значит, такова воля Единственного. Значит, чудес не бывает.

Тирцея подняла глаза. Бесконечные стены с узкими просветами. В саду было темно, как на дне колодца. А вокруг нее шуршали папоротники, и она представляла змей — сотни, тысячи змей. Порыв ледяного ветра ворвался в сад.

— Говорите, — сказала она. — Говорите быстро.

— Да благословит тебя Единственный, Тирцея.

Старая служанка помотала головой; ее сердце пронзила острая боль.

Сестра Наджа схватила ее за плечи.

— Он вернулся, понимаешь? Человек, о котором я тебе говорила. Тириус Бархан. Он вернулся.

— Что?

— Это он.

— Кто он?

— Лайшам.

Тирцея невольно вздрогнула. Она слыхала о Лайшаме: она не знала точно, кто он, но слышала его историю; это ведь вождь варваров, верно?

— Лайшам, — повторила Наджа. — Да, это он.

— О, Святое Сердце, — проговорила служанка, поднося руку ко рту.