Сказки и легенды - Музеус Иоганн

На тайном конклаве[210] графа известное место и голос имел ловкий Курт. За ужином господин посвятил его в свою любовную историю, коей был крайне обеспокоен; кроме того, вполне могло случиться, что искра любви из сердца девушки воспламенила искру в его собственном сердце, и он уже был не в силах угасить ее пеплом законной любви. Семилетняя разлука, утраченная надежда когда-либо вновь соединиться с предметом первой любви и представившийся случай заполнить сердце новым влечением — вот три решающих обстоятельства, которые легко могут потрясти такое душевное движение, как любовь, и изменить ее направление. Мудрый оруженосец, слушая этот захватывающий рассказ, весь превратился в слух, а так как, очевидно, через узкую калитку слуха, рассказ графа недостаточно быстро доходил до его сознания, то одновременно он раскрыл и широкие ворота рта и с напряженным вниманием впитывал в себя неожиданную новость. Выслушав и зрело взвесив все, он сделал заключение, что нужно, не откладывая ни минуты, обеими руками ухватиться за реальную надежду на освобождение и дать принцессе осуществить ее план, не предпринимая самим ничего за и ничего против, а предоставив все на волю неба.

— В своем отечестве, — сказал он, — вас уже вычеркнули из книги живых. А из пропасти рабства нет никакого спасения, если только вы не уцепитесь за любовный канат. Ваша супруга, прекрасная женщина, никогда не вернется в ваши объятия. Если за семь лет тоска по любимому другу не иссушила и не сгубила ее, то время, поверьте, уже одолело ее тоску. Она забыла вас и обнимает в постели другого. Но изменить вере — это довольно жесткий орешек, и вам, наверное, его не разгрызть. Но и этому горю можно помочь. Ни у одного народа на земле нет обычая, чтобы женщина поучала мужчину, каким путем попасть в рай. Она сама должна идти по его стопам и следовать за ним, как облако за ветром, не оглядываясь ни по сторонам, ни назад, как это сделала жена Лота[211], за что и была превращена в соляной столб, ибо куда идет муж, там и ее место. И у меня дома жена, и я уверен, господин, будь я в преддверии ада, она не задумываясь последовала бы за мной, чтобы овевать меня опахалом и освежать мою бедную душу прохладой. Поэтому крепко стойте на том, чтобы девушка отказалась от своего лжепророка. Если она вас любит чистою любовью и преданна вам, то, конечно, охотно сменит свой рай на христианское небо.

Ловкий Курт еще долго разглагольствовал, убеждая своего господина не отвергать любви султановой дочери и забыть все другие обязательства, лишь бы сбросить с себя оковы. Но он упустил из виду, что, выказав веру в преданность собственной жены, он напомнил графу и о преданности его любимой супруги, избавиться от которой он искушал его. Сердце графа сжималось как в железных тисках. Он метался без сна на своем ложе, и мысли его и намерения странным образом переплетались между собой, и только под утро, истомившись, он забылся тревожным сном. Ему приснилось, что из его белой как слоновая кость челюсти выпал прекрасный передний зуб, и это его очень огорчило. Но когда он в зеркале стал рассматривать дыру, образовавшуюся на месте выпавшего зуба, чтобы судить, насколько она обезобразила его, то на месте утерянного увидел другой такой же красивый и блестящий, как и остальные, так что потеря была незаметна. Проснувшись, он захотел узнать, что мог означать этот сон. У ловкого Курта за этим дело не стало. Он тотчас же привел цыганку-гадалку, которая за вознаграждение предсказывала судьбу по руке и по лбу, а также владела даром разгадывать сны. Граф подробно рассказал ей свой сон. Сморщенная, смуглая до черноты пифия долго прикидывалась раздумывающей и наконец, открыв свои толстые губы, изрекла:

— Смерть похитила ту, что была тебе всех милее, но судьба скоро возместит тебе потерю.

Теперь было ясно, что предположение мудрого оруженосца не было пустой выдумкой и что добрая графиня Оттилия сошла в могилу от горя и тоски о своем пропавшем любимом супруге. Удрученный вдовец, настолько уверенный в постигшем его несчастье, как если бы получил траурное извещение с черной каймой и печатью, переживал все, что может переживать мужчина, дорожащий своей здоровой челюстью, когда у него выпадает зуб и благодетельная природа намеревается заменить потерю новым, и утешал себя обычной фразой вдовцов:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Такова божья воля, и я должен покориться ей.

Как только он почувствовал себя свободным и не связанным браком, он поднял все паруса и распустил вымпел и флаги по ветру, чтобы поплыть к гавани своего любовного счастья. При следующей встрече он нашел принцессу прекраснее, чем когда-либо, и глаза его жадно искали ее взгляда. Стройная фигура восхищала взор, а легкая, упругая походка казалась поступью богини, хотя она переставляла ноги совсем по-человечески, одну за другой, а не парила над песчаными дорожками, не двигая ногами, по обычаю богинь.

— Бостанги, — спросила она мелодичным голосом, — ты говорил с имамом?

Граф помолчал одно мгновенье, потупив ясные глаза, затем скромно приложил руку к груди и опустился перед ней на одно колено. Стоя в такой смиренной позе, он ответил ей довольно решительно:

— Благородная дочь султана, от тебя зависит жизнь моя, но не вера. С радостью готов я пожертвовать для тебя жизнью, но не заставляй меня отречься от веры, с коей так слилась душа, что скорее она расстанется с телом, чем с нею.

Тут принцесса поняла, что ее великолепный план готов рухнуть, и, чтобы поправить дело, прибегла к героическому средству, несомненно действующему безошибочно, а именно — к пресловутому животному магнетизму[212]. Она сбросила с лица покрывало и в полном блеске красоты предстала перед ним, как солнце на небосводе в тот момент, когда оно выплыло из хаоса, чтобы осветить мрак земли. Нежный румянец покрыл ее щеки, и ярким пурпуром пылали губы; две прекрасно изогнутые дуги, на которых играл Амур, как Ирис на разноцветных дугах радуги, затеняли полные огня глаза, а два золотых локона ласкали белоснежную грудь. Граф, потрясенный, смотрел на нее и молчал. Но она заговорила первая:

— Смотри, бостанги, разве я не нравлюсь тебе? И разве не стою жертвы, которой требую от тебя?

— Ты прекрасна, как ангел, — отвечал граф с выражением безмерного восторга, — и достойна, окруженная святым сиянием, блистать в преддверии христианского рая, перед которым прелести рая Магомета лишь пустая тень.

Эти слова, сказанные с жаром и видимой убежденностью, нашли свободный доступ к невинному сердцу девушки. Особенно понравилось ей святое сияние, которое, как она полагала, будет ей к лицу. Ее живая фантазия так пленилась этой мыслью, что она потребовала более точного объяснения. Граф обеими руками ухватился за представившийся случай описать ей христианский рай самыми соблазнительными красками. Он рисовал ей привлекательнейшие картины, какие только подсказывала ему фантазия, и говорил с такой уверенностью, будто только что прибыл из лона вечного блаженства, чтобы выполнить свою миссию по отношению к ней. Поскольку пророку было угодно уделить прекрасной половине рода человеческого весьма скудные радости на том свете, апостольскому проповеднику тем легче было достигнуть своей цели, хотя нельзя утверждать, что он так уж хорошо был подготовлен к этой роли.

Само ли небо покровительствовало обращению юной души, или склонность принцессы ко всему иноземному распространилась и на религиозные понятия европейцев, а может быть, личность проповедника сыграла тут главную роль, — довольно того, что она внимательно слушала, и если бы наступивший вечер не прервал проповедь, то с удовольствием без конца слушала бы своего учителя. Но на сей раз она быстро накинула на лицо покрывало и отправилась в сераль.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Известно, что дети князей обыкновенно весьма понятливы и во всех науках, достойных изучения, делают гигантские успехи, как часто и громко оповещают о том наши журналы, тогда как дети остальных обитателей вселенной движутся карликовыми шагами. Поэтому нет ничего удивительного, что дочь султана Египта за короткое время восприняла основы тогдашнего учения европейской церкви настолько хорошо, насколько ей мог преподать учитель, не считая маленьких ересей, ненамеренно проскользнувших кое-где, вследствие неведения учителя в делах религии. Эти познания не остались для нее мертвой буквой, наоборот, они пробудили в ней ревностное желание обратиться в новую веру. Итак, план принцессы теперь настолько изменился, что она уже не думала обращать графа, напротив, сама была готова принять его веру — правда, не столько из стремления к религиозному единению, сколько из желания осуществить намеченный ею союз любви.