«Если», 2006 № 11 - Журнал «Если»

Не прекращая отслеживать удаляющееся двуногое, она поиграла с маленьким. Обязательная разминка вне сумки — это первое, но не главное. Игра в мыслеформы гораздо полезнее, но вот беда: все дети поначалу стараются уклониться от нее. Им нравится бегать, кувыркаться, учиться летать. Лишь позднее, годам к четырем-пяти малыш начинает понимать дивную красоту изящной мыслеформы — и то не каждый малыш. Некоторые так и вырастают олухами, толком не умеющими ни общаться, ни мыслить, ни чувствовать. Это атавизм. Вне социума такой индивид гибнет — Беспокойная жестоко наказывает атавизмы.

Поиграв, маленький забрался в сумку, поел и успокоился. Двуногое уже карабкалось на перевал. Поразительно: оно даже не чувствовало идущую с океана волну! Пожалуй, существо не успеет доковылять до реально опасных мест, где будет смыто, но все же стоит проследить за ним вблизи…

Рассвет — не время для полетов, разве что в крайнем случае. Над остывшими за ночь склонами нет восходящих потоков, а машущий полет — удовольствие ниже среднего. Пришлось разбудить Рой и заставить слуг работать.

Волна с океана пришла в точности такая, как ожидалось, — заурядной высоты. Иные волны, порожденные землетрясением, взрывом подводного вулкана или гигантским обвалом, перехлестывают через горы. Пора уходить из этой долины, зажатой между стихиями огня и воды. К востоку лежат относительно безопасные земли. Но сначала надо окончательно приручить двуногое…

Чесотка. Затем головная боль. Потом чесотка и мигрень одновременно. Двуногое корчилось и вопило, то хватаясь за голову, то принимаясь яростно драть ногтями свой эпителий, то катаясь по земле. Наказание не было ни долгим, ни излишне жестоким. К чему мучить без нужды живое, страдающее существо? Но если хочешь выработать и закрепить рефлекс послушания, без наказаний не обойтись.

В какой-то момент она почувствовала: все, двуногое покорилось. И сейчас же ему было даровано облегчение, граничащее с блаженством. Нужен еще один урок? Нет? Вот и хорошо. Сейчас мы осторожно спустимся в долину и больше никогда не посмеем убегать, правда?…

Стою на голове. Точнее, на голове и руках, потому что без рук балансировать трудно. К тому же я вешу здесь сто двадцать килограммов.

Еще недавно я написал бы: сто двадцать с гаком. Но где он теперь, тот гак? На Земле-118 не разжиреешь, особенно если рядом Прыткая.

Она меня гипнотизирует, я знаю. Иначе почему мне хочется — вот именно хочется! — стоять на голове?

Чем и занимаюсь. Весь день. К счастью, с перерывами. Некоторые из них связаны с тем, что кровь приливает к голове, отчего я почти теряю сознание и вынужден потом какое-то время приходить в себя. Другие — с естественными потребностями. Был и обеденный перерыв. Черные осы натаскали мне каких-то насекомых, отдаленно смахивающих на саранчу, только я не стал это есть. Подбил камнем толстую змею, насадил ее на прямой, вроде орехового, прут и зажарил над костром. Ничего, есть можно. Еще пожевал каких-то плодов с сильно вяжущим вкусом. Неспелые, наверное, зато уж точно не ядовитые. По-моему, Прыткая не позволит мне самоугробиться ни сознательно, ни по дурости.

Четверть часа на пищеварение — и опять чую в себе неудержимую тягу задрать ноги в зенит. Не могу сопротивляться этой тяге. Едва обед назад не отдал. Всей моей силы воли с трудом хватило лишь на то, чтобы нагрести кучку сухого мха в качестве подушки для темени, прежде чем вновь, подвывая от азарта, встать на голову.

С собой мне все понятно — ну хочется! А вот зачем это надо Прыткой?

Загадка.

К макушке не притронуться. По счастью, макушка моя нынче не в работе — хожу на руках. Физподготовка у меня, как у всякого лазутчика, нормальная — в противном случае из меня бы уже давно дух вон. В мировые рекордсмены по любому виду спорта я не гожусь, но среднестатистического землянина сделаю одной левой. Администратор «Золотой дюзы» уже предлагал мне работу вышибалы — на тот случай, если меня турнут из «Шанс Инк.». Вернусь домой — обязательно об этом подумаю.

Ходить на руках я умею с детства и даже любил когда-то. Потом набрал вес, слегка расплылся в пояснице и остыл к сему увлечению. Теперь же, несмотря ни на что, я желаю только одного: встать на руки! Мышцы болят и деревенеют, а мне, представьте, плакать хочется, когда падаю от усталости. И ведь понимаю, что во всем виновата Прыткая, а злюсь на себя!

Почему не на нее? Элементарно: не такой я дурак, чтобы раздражать Прыткую сверх меры. Она может убить человека быстрее, чем дуэт тигровой змеи и плюющей кобры. И вместе с тем в ней совершенно нет злобности кровожадной бестии. С добротой, правда, тоже большие проблемы. Как вспомню, что она сделала с Кошмариком…

Чувства у нее есть, это точно. Правда, чувства нечеловеческие, мне их вовек не понять. Кажется, лишь в ее отношении к детенышу слегка проступает нечто похожее на материнскую любовь. Наверное, это атавизм для существ, общающихся при помощи мыслей. Но в свои мысли она меня не пускает — много чести! Я для нее фигура низшего порядка.

Болею какой-то неизвестной хворобой. Все тело покрыто синюшными пятнами и зудит невыносимо. Плюс жар. Прыткая, конечно, это заметила, она все примечает, и давай меня лечить. Выпустила на волю своих шершней, и те в четверть часа натаскали ей каких-то насекомых вроде гибрида таракана с богомолом. Она им головы пооткусывала, крылья оборвала, а брюшки напихала себе в рот и давай жевать. Уж на что я не брезглив, а и меня затошнило. Вышла кашица, и Прыткая опять напустила на нее своих шершней. Облепили шершни жевок, ползают по нему в три слоя, отпихивают друг друга, жужжат деловито. Пяти минут не прошло — нет жевка. Слопали. И по одному в сумку — шасть!

Время идет, мне все хуже. Думаю: помру, наверное. Прыткая ничего не предпринимает и даже не глядит на меня. Не могу сказать точно, но, кажется, обе ее сумки шевелятся. Ну, одна понятно: детеныш вертится, устраивается поудобнее. А вторая, где у шершней гнездо, почему шевелится? Или у меня уже галлюцинации начались?

Наверное, все-таки не галлюцинации. Не знаю, сколько прошло времени, может, час, может, два, а только вновь полезли шершни из сумки. Как по команде. Хотя почему «как»? Уверен, что Прыткая ими командует, а своей воли у шершней нет. Они для нее больше, чем дрессированные собачки. Они ее часть. Тут явный симбиоз под полным контролем Прыткой. Шершни, пожалуй, без нее не выживут. Она их кормит чем-то и держит в повиновении для их же пользы.

Жар душит, мысли путаются, но думаю: странный симбиоз, куда до него нам, землянам, с нашим пчеловодством. Даже не знаю, как классифицировать Прыткую. Класс мультипитающих? И только-то? А если полностью, то выходит мультипитающее двусумчатое щелекрылое? И этого мало. Надо еще приписать куда-то невероятную способность Прыткой к эмпатии и гипнозу…

Ну вот. Вылетев из сумки, шершни сразу меня облепили, и почему-то я понял, что так и надо. Гляжу — каждый из них отрыгивает мне на кожу капельку-другую темной жидкости. Прыткая не шевелится, только глядит в упор, не мигая, и тут до меня доходит, что эту жидкость я должен втереть в кожу. Втер — и света невзвидел. Огонь! Боль адская, как будто меня живьем жарят, верчусь, ору благим матом. Уж лучше бы шершни меня насмерть закусали! Вскочил, прыгаю, как ненормальный, и уже не ору, а вою по-звериному. Потерял все остатки самоуважения. Смыть! Смыть эту дрянь скорее! Где вода? Полжизни за водоем, хоть с крокодилами!

Еще немного, и я решился бы разбить голову о камень, чтобы вместе с вечной тьмой пришло облегчение. Но тут жжение как будто стало уменьшаться, терпеть стало можно. Еще поплясал я немного и угомонился. Боль утихла, осталось только легкое пощипывание, но и оно вскоре прошло. Ничего не хочу, только спать. Прыткая знай себе смотрит на меня, и я проваливаюсь в сон быстрее, чем успеваю как следует улечься на нагретой солнцем скале…

Проснулся почти здоровым, но еще слабым. Видимо, по этой причине я освобожден нынче от стояния на голове и хождения на руках. Больше лежу, однако сходил в лес, набрел там на дерево со спелыми орехами, напоминающими грецкие. Очистил один на пробу, расколол камнем, пожевал — вкусно и питательно! Набрал сколько смог в кулек, свернутый из большого листа, и на обратной дороге приметил еще несколько таких же деревьев. Если что, я на одних орехах кое-как проживу.

Прыткая поглядывает на меня с нетерпением — когда, мол, буду готов вернуться к тренировкам? Сделай любезность, подожди еще, а?…

Весь день было облачно, даже моросило, но к ночи облака сдуло на север, где функционирует преисподняя. Вулканическая туча всосала их и не заметила. Звезды высыпали, а во второй половине ночи взошла и Луна, уже на ущербе. Увидел ее — испугался: громадина! Отчего бы? Решил, что обман зрения или, может, даже галлюцинация. Осложнение после болезни.