В лесах (Книга 1, часть 1) - Павел Мельников-Печерский

- Что, отец Михаил, скучно, чай, в лесу-то жить?- спросил Патап Максимыч у игумна.

- Распрелюбезное дело, касатик ты мой,- отвечал он.- Как бы от недобрых людей не было опаски, лучше бы лесного житья во всем свете, кажись, не сыскать... Злодеи-то вот только шатаются иной раз по здешним местам... Десять годов тому, как они гостить приезжали к нам... Памятки от тех гостин до сей поры у меня знать... Погляди-ка, вот ухо-то как было рассечено,- прибавил он, снимая камилавку и приподнимая седые волосы.- А вот еще ихняя памятка,продолжал игумен, распахивая грудь и указывая на оставшиеся после ожога белые рубцы,- да вот еще перстами не двигаю с тех пор, как они гвоздочки под ноготки забивали мне. И показал Патапу Максимычу два сведенные в суставах пальца левой руки. - Как бы не страх от этих людей, какой бы еще жизни! - продолжал отец Михаил.- Придет лето, птичек божьих налетит видимо-невидимо; от зари до зари распевают они на разные гласы, прославляют царя небесного... В воздухе таково легко да приятно, благоухание несказанное, цветочки цветут, травки растут, зверки бегают... А выйдешь на Усту, бредень закинешь, окуньков наловишь, линей, щучек, налим иной раз в вершу попадет... Какого еще житья?.. Зимней порой поскучнее, а все же нашего лесного житья не променять на ваше городское... Ведь я, любезненькой мой, пятьдесят годов в здешних-то лесах живу. Четырнадцати лет в пустыню пришел; неразумный еще был, голоусый, грамоте не знал... Так промеж людей в миру-то болтался: бедность, нужда, нищета, вырос сиротой, самый последний был человек, а привел же вот бог обителью править: без году двадцать лет игуменствую, а допреж того в келарях десять лет высидел... Как же не любить мне лесов, болезный ты мой, как мне не любить их?.. Ведь они родные мои.

- Конечно, привычка,- заметил Патап Максимыч.

-Да, касатик мой, истинное слово ты молвил,- отвечал отец Михаил.- Это, как у вас в миру говорится: "Привычка не рукавичка, на спичку ее не повесишь". Всякому свое, до чего ни доведись... в Книзе животней, яже на небеси, овому писано грады обладати, овому рать строити, овому в хораблях моря преплывати, овому же куплю деяти, а наше дело о имени Христове подаянием христолюбцев питаться и о всех истинных христианах древлего благочестия молитвы приносити. Свет истинный везде, и в море далече, и во градах, и в весях, и нет места ближе ко Христу-свету, как в лесах да в пустынях, в вертепах и пропастях земных. Так-то, касатик, так-то, родненький! ..

- Так у вас в обители, говоришь, соловецкий чин содержится? - спросил Патап Максимыч.

- Чин соловецкий, любезненькой ты мой, а также и по духовной грамоте преподобного Иосифа Волоцкого. Прежде всего о том тщание имеем, како бы во обители все было благообразно и по чину... А ты, миленький отец Спиридоний, налей-ка гостям еще по чашечке, да ромку-то не жалей, старче!.. Ну, опять же, касатик ты мой Патап Максимыч, блюдем мы опасно, дабы в трапезе все сидели со благоговением и в молчании... Ведь святые-то отцы что написали о монастырской трапезе? "Яко, глаголют, святый жертвенник тако и братская трапеза во время обеда - равны суть"... Да ты что осовел, отец Спиридоний, подливай гостям-то, не жалей обительского добра... Ах ты, любезненькой мой, Патап Максимыч!.. Вот принес Христос гостя нежданного да желанного!.. А уж сколько забот да хлопот о потребах монастырских, и рассказать всего невозможно. И о пище-то попекись и о питии, об одежде и обущи (Обувь. ) и о монастырском строении, и о конях, и о скотном дворе, обо всем... А братией-то править, думаешь, легкое дело?.. О-ох, любезненькой ты мой, как бы знал ты нашу монастырскую жизнь... Грехи-грехи наши! Потчуй, а ты, отец Спиридоний... Да что же ушицу-то, ушицу?.. Отец Михей, давай скорее, торопи на поварне-то, гости, мол, ужинать хотят.

Минут через пять казначей воротился, и за ним принесли уху из свежей рыбы, паровую севрюгу, осетрину с хреном и кислую капусту с квасом и свежепросольной белужиной. Ужин, пожалуй, хоть не у старца в келье великим постом. И старцы и гости, кроме паломника, все согрешили - оскоромились. И вина разрешили во утешение довольно. Кончив трапезу, отец Михей да отец Спиридоний начали носом окуней ловить. Сильно разбирала их дремота. - Ты бы, отче, благословил отцам-то успокоиться, смотри, глаза-то у них совсем слипаются,- молвил Стуколов, быстро взглянув на игумна. - Ин подите в самом деле, отцы, успокойтесь, бог благословит,- молвил игумен. Положив уставные поклоны и простившись с игумном и гостями, пошли отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел речь. Словоохотливый игумен рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и про дрова и про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил:

- А посмотрел бы ты, касатик мой, Патап Максимыч, что в недрах-то земных сокрыто, отдал бы похвалу нашим палестинам.

- А что такое? - спросил Патап Максимыч.

- От других потаю, от тебя не скрою, любезненькой ты мой,- отвечал игумен.- Опять же у вас с Якимом Прохорычем, как вижу, дела-то одни... Золото водится по нашим лесам - брать только надо умеючи.

- Слыхал я про ваше ветлужское золото,- сказал Патап Максимыч,- только веры что-то неймется, отче святый... Пробовали, слышь, топить его, одна гарь выходит.

- Это ему вечор Силантий насудачил,- вступился Стуколов.

- Какой Силантий? - спросил игумен. - Да в деревне Лукерьине Силантия Петрова разве не знаешь? - молвил паломник.

- А, лукерьинский!.. Коротенька-Ножка?.. Как не знать! - отозвался игумен.- Да чего ж он в этом деле смыслит! Навалил, поди, песку в горшок, да и ну калить!.. Известно, этак, окроме гари, не выйдет ничего... Тут, любезненькой мой Патап Максимыч, науку надо знать. Кого бог наукой умудрил, тот и может за это дело браться, а темному человеку, невегласу, оно никогда не дается... Читал ли "Шестоднев" Василья Великого? Там о премудрых-то хитрецах что сказано? "Тайны господни им ведомы, еже в пучинах морских, еже в недрах земных".

- Это так, отче, это ты верно говоришь,- сказал Патап Максимыч. - Ну, так как же из того песку золото делать?

- Не умудрил меня господь наукой, касатик ты мой... Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем... Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая. Читал про них и в книге "Вере" и в "Максиме Греке", а что такое оно обозначает, прости, Христа ради, не знаю.

- Почему ж ты знаешь, отче, что из того песку можно золото делать? спросил Патап Максимыч.

- Ах ты, любезненькой мой!.. Ах ты, касатик! - восклицал отец Михаил. - А вот я тебе все поряду скажу. Ты вот у нас в часовне-то за службой был, святые иконы видел?

- Видел,- отвечал Патап Максимыч.

- Хороши? - спросил игумен.

- Нечего и толковать,- отвечал Патап Максимыч.- Такого благолепия сроду не видал. У нас, в Городецкой часовне, супротив вашей - плевое дело.

- То-то же,- сказал игумен.- А чем наши иконы позолочены? Все своим ветлужским золотом. Погоди, вот завтра покажу тебе ризницу, увидишь и кресты золотые, и чаши, и оклады на Евангелиях, все нашего ветлужского золота. Знамо дело, такую вещь надо в тайне держать; сказываем, что все это приношение благодетелей... А какие тут благодетели? Свое золото, доморощенное.

-Так неужель у тебя в скиту про это дело вся братия знает? - сказал Патап Максимыч.

- Как возможно, любезненькой ты мой!.. Как возможно, чтобы весь монастырь про такую вещь знал?..- отвечал отец Михаил.- В огласку таких делов пускать не годится... Слух-от по скиту ходит, много болтают, да пустые речи пустыми завсегда и остаются. Видят песок, а силы его не знают, не умеют, как за него взяться... Пробовали, как Силантий же, в горшке топить; ну, известно, ничего не вышло; после того сами же на смех стали поднимать, кто по лесу золотой песок собирает.

- Как же, честный отче, сами-то вы с ним справляетесь? - спросил Патап Максимыч.

- Ох ты, любезненькой мой, ох ты, касатик мой!.. Что мне сказать-то, уж я, право, и не знаю,- заминаясь, отвечал отец Михаил, поглядывая то на паломника, то на Дюкова.

- Сказывай, как есть,- молвил Стуколов.- Таиться нечего: Патап Максимыч в доле по этому делу.

- По золотому? - спросил игумен, кидая смутный взгляд на паломника.

- А по какому же еще? - быстро подхватил Стуколов и, слегка нахмурясь, строго взглянул на отца Михаила.

- Какие еще дела могут у тебя с Патапом Максимычем быть? Не службу у тебя в часовне будет он править... Других делов с ним нет и быть не должно.

- А я думал, что ты, любезненькой мой, с Патапом Максимычем по всем делам заодно,- несколько смутившись, молвил игумен. Быстро Стуколов с места встал и торопливыми шагами прошелся по келье. Незаметно для Патапа Максимыча, легонько толкнул он игумна.

- Расскажи ему, отче, как вы с песком тем справляетесь,- сказал он потом мягким голосом.