Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

Уже были приготовлены бумага и карандаш. Джону, разумеется, никогда не приходилось бывать в роли учителя. После недолгих размышлений он решил, что надо начинать с освоения окружающей обстановки.

Показав на Тнарата, он произнес:

— Мэн!

Тнарат вздрогнул, но взял себя в руки и в знак согласия кивнул.

— Вумэн! — прокричал Джон, переводя указующий перст на Пыльмау, вернувшуюся к своему жирнику.

— Вумен! — шепотом согласился Тнарат и от волнения так налег карандашом на бумагу, что тут же треснул графит.

Он отупело проследил, как на край бумаги скатился черный уголечек, и стукнул себя кулаком по голове:

— Что я наделал! Сломал! Своими лапищами сломал такую хрупкую вещицу!

— Не волнуйся, Тнарат, поточим карандаш, — успокоил его Джон. Он старался говорить громко, полагая, что чем больше он кричит, тем легче Тнарату усваивать. Прокричав на ухо вспотевшему от умственных усилий и волнения Тнарату названия предметов, находившихся в яранге, Джон решил проэкзаменовать его. Память у Тнарата оказалась отличной, и он почти без ошибки называл предметы по-английски.

— Пойдем дальше! — предложил он.

— Подожди, Сон — взмолился Тнарат. — Можно мне попить воды?

Он жадными глотками осушил большой ковш и попросил второй. Шелковая кофта покрылась темными пятнами пота.

Теперь Джон решил показать своему ученику для начала несколько букв алфавита.

Тнарат довольно легко переписал их в свой листок, повторив в начертании их даже недостатки почерка самого учителя.

— Превосходно! — ответил Джон, заглянув в листок. — А теперь будем изучать произношение этих букв.

Рядом с Тнаратом пристроился Яко. Он внимательно слушал отчима и беззвучно, одними губами, повторял все, что тот говорил.

— Дай ребенку бумагу и карандаш, — вступилась за сына Пыльмау. — Что одним забавляться? Может, мальчишке интереснее.

Даже сквозь смуглоту на лице Тнарата проступила краска стыда. Он сам чувствовал, что взялся не за свое дело, за пустяк, который никогда не пригодится ему в жизни. Не станет же он говорить с сородичами на английском языке. А для сношений с торговцами вполне годились познания в языке белых людей, которые имел Орво, а теперь у них за переводчика Сон. Куда же лучше! А грамота вовсе ни к чему. Так, одна забава, как правильно заметила Пыльмау.

— Пусть тоже учится, это правильно, — серьезным голосом произнес Джон. — Только, Мау, зря ты говоришь, что грамота — дело пустое и ненужное. В том мире, откуда я пришел, жизнь и представить себе нельзя без грамоты.

— А здесь? — возразила Пыльмау.

— Как ты думаешь? — обратился к Тнарату Джон. — Не слишком ли много женщина разговаривает?

— Твоя правда, — согласился Тнарат.

Урок закончили уже без помех. Яко держал в руке карандаш и старался изо всех сил. Ученики были почти равны по способностям, как отметил про себя Джон, но Яко превосходил своего соученика быстротой реакции и был чуть несообразительнее.

Каждый свободный вечер, когда Джон и Тнарат не очень поздно возвращались с промысла, в яранге открывалась необычная школа с двумя учениками и с преподавателем Джоном Макленнаном.

Пришла весна, а за нею короткое, но полное трудов и забот лето. Осенью снова били моржа на лежбище, отгоняли шхуны, которых в то лето было почему-то много. Повсюду от белых шли вести о какой-то революции в России, о новой власти. Орво как-то встревоженно спросил Джона:

— Что значат все эти слухи?

Но Джон сам весьма смутно представлял себе события в России. На одной проходящей шхуне, принадлежавшей «Гудзон бей Компани», ему удалось раздобыть газету двухмесячной давности. Одно было ясно из газетной статьи, что царя больше нет и Россия перешла на парламентский путь. Но тут же, в этой статейке, говорилось о борьбе партий внутри страны, о каких-то загадочных большевиках, во главе которых стоял некий Ленин. Джона, однако, удивило, что, несмотря на события, потрясшие огромное государство, война с Германией продолжалась.

— Солнечного Владыку свергли, — коротко пояснил Джон.

— Но он так прочно сидел на своем золотом сиденье, — с сомнением покачал головой Орво. — За несколько лет до тебя приезжал в наше селение русский шаман — поп. Он говорил, что русский царь — это главная сила на земле. И он так крепко сидит на своем золотом сиденье, что никто не может его сдвинуть. Солнечный Владыка общался с самим богом…

— Как видишь, пришлось ему слезать с золотого сиденья, — сказал Джон.

— А зачем его надо было снимать? — спросил Орво.

— Очевидно, государством хотели управлять и другие люди, кроме него, — предположил Джон.

— Чудаки. Мало им было своих хлопот, — с презрением заметил Орво. — Царь все делал так хорошо, и, кроме того, у него был большой опыт. Зря его сняли.

— Почему ты уверен, что царь делал все хорошо? — спросил Джон.

— А как же, — Орво был возбужден. — Он не настаивал на том, чтобы мы признали его богов. Кроме того, в отличие от наших соседей якутов, мы были освобождены от обязательного ясака и платили только добровольно, кто сколько захочет. Разве это плохо?

— Да, действительно, с этой точки зрения русский царь весьма подходил чукчам, — заметил Джон.

Не уловив иронии или не обратив на нее внимания, Орво сказал:

— Ведь кто знает, что принесут сюда новые власти. Может быть, такое, что будет совсем плохо всем нам.

Джон согласился с этим разумным доводом, но с надеждой сказал:

— Сколько времени пройдет, прежде чем новые власти доберутся до Чукотки!

Разговор этот происходил в начале зимы, когда море покрылось льдом и свет убывал с каждым днем, словно какой-то великан отрезал каждый день по ломтику от холодного зимнего солнца. Еще одна зима вставала на жизненном пути Джона Макленнана, но он не страшился ее и встречал спокойно вести о надвигающихся ненастьях, о замерзших реках, о том, как растет береговой припай, все дальше и дальше отодвигая от материка линию дрейфующего льда.

Яко и Тнарат уже бойко писали английские слова и с шутливой серьезностью обращались друг к другу и к своему учителю, пользуясь усвоенными словами. Однажды Тнарат пришел на урок расстроенный.

— Что с тобой? — спросил его Джон.

— Я тебе давно хотел сказать, — смущенно заговорил он, — да боялся, что ты перестанешь меня учить… Узнали, что я пытаюсь научиться наносить и различать следы человеческой речи на бумаге, и стали надо мной смеяться. Даже сыновья мои смеются. Сегодня разговаривал с Орво, и он спросил, верно ли, что я учусь у тебя грамоте. Я сказал правду. Задумался старик и объявил, что ничего из этой затеи не выйдет. А когда я показал ему, что я уже умею, он поднял меня на смех. Говорит, что слышал от тебя — грамота совершенно не нужна чукчам, она такая же чужая для нашего народа, как белая кожа и светлые волосы. Ты говорил это?

— Да, говорил, — признался Джон. — Но имел в виду, что ни к чему совсем, если каждый чукча заделается грамотным.

— И думаешь так и сейчас? — спросил Тнарат.

— Уверен в этом, — горячо произнес Джон.

— Тогда почему меня и Яко учишь?

— Если Яко и ты будете грамотными, от этого никому не будет вреда.

— Вред уже начался, — заявил Тнарат, — надо мной смеются. Люди отворачиваются от меня и подозревают нехорошее в моем желании научиться языку белого человека.

— Ты хочешь сказать, что не будешь учиться? — спросил Джон.

— Я этого еще не сказал.

Тнарат был в таком затруднении, что по привычке стянул с головы малахай и мехом вытер вспотевшее лицо.

— Хорошо было бы, если бы ты стал учить грамоте всех, кто захочет, — выдавил он наконец из себя.

Джон задумался. Он знал достаточно хорошо своих односельчан. Из соперничества, желания не отстать друг от друга учиться пожелают все. Поскольку учился и Яко, от взрослых не отстанут и дети. Значит, придется открыть настоящую школу и все свое время отдать делу обучения грамоте жителей Энмына. А кто же будет ходить на охоту, ездить за товарами в далекий Кэнискун? Кроме того, нет ни бумаги, ни письменных принадлежностей, не говоря уже об учебниках. Все это Джон спокойно и деловито объяснил Тнарату.

— А кроме того, давай вместе задумаемся: к чему вес это? Ни в промысле, ни в домашних делах грамота чукче не нужна. Она только отнимает время и возбудит мысли и желания, которые его будут беспокоить и отвлекать от настоящей жизни.

— Верно говоришь! — почти обрадованно воскликнул Тнарат. — Пожалуй, хватит. Немного позабавились, пора и кончать. Уф, — он распустил шнурок, освободил ворот кухлянки. — Легко стало.

Такой легкий отказ от учения Тнарата опечалил Джона. Он чувствовал, что этот человек, выросший в яранге, в вечном поиске еды и тепла, по-своему незауряден, талантлив. Все, к чему бы ни прикоснулись руки Тнарата, обретало крепость, красоту и какое-то своеобразие. При всем при этом Тнарат был удивительно бескорыстен и умел обходиться самым необходимым. У него не было запасов, которые так любил заготовлять Армоль, не было вторых нарт и лишних собак. Если у него появлялось что-то лишнее, он тут же с радостью дарил это ближайшему соседу, чаще всех беспечному и бедному Гувату.