Око Всевышнего (сборник) - Владимир Васильев

Манька, повинуясь жесту Савы, залила огонек на столешнице, а Сава тем временем осторожно поводил носом над корчажкой. Нос, пористый и пятнистый, походил на носок старого растоптанного чобота.

– Осторожно, крепка, зараза! – честно предупредил Панас.

Шинкарь отмахнулся – мол, не учи ученого! – и секундой позже отхлебнул. Глаза его округлились еще во время первого глотка, а всего глотков Сава сделал три, прежде чем выронил корчажку и схватился за горло.

– Манька! Рассолу! – просипел он с таким видом, будто вознамерился прямо тут, на месте, пасть и помереть.

Панас Галушка очень шинкаря в данную минуту понимал.

– Я ж тебе говорил: крепка, зараза!

Сава, стоя на коленях, судорожно хватал ртом воздух: ни дать ни взять – карась на берегу.

Подоспела Манька с ковшом рассолу. Сава схватился за него, как утопающий за щепу, мигом выхлебал, жадно и шумно, облился, но к жизни таки воспрял.

– Холера! – сказал он. – Это ж не горилка, это ж огонь!

Панас, решив ковать железо, пока горячо, хитро подкрутил ус и коротко осведомился:

– Берешь?

– Беру, хай им всем грець! – Сава вскочил. – Все беру! Еще будет?

– Будет, Сава, не серчай! Двадцать монет как с куста! И даже не думай торговаться, а то Трындычихе продам. Или Грицаю.

Упоминание главного конкурента, держащего неподалеку шинок под названием «Зеленый гай», вразумило Саву не торговаться. Он протянул Панасу лопатообразную ладонь и заявил:

– По рукам!

Секундой позже он возопил:

– Манька! Флягу в комору!

А сам полез в карман широченных шаровар.

Монеты божественно звякнули.

Одну монету Панас без зазрения совести пропил – там же, у Савы. На пятнадцать несколькими часами позже купил у Кондрата Чверкалюка по прозвищу Куркуль семерых пузатых овец да двух баранов живьем и еще за монету выторговал половину забитого как раз утром бычка. Куркуль бурчал, что его грабят средь бела дня. Панас ухмылялся. Он-то прекрасно понимал, что бычка всяко пустили бы на колбасу или в коптильню, причем за те же деньги, ибо пора стояла сытная и изобильная. Заскочил к дядьке на хозяйство, думал позычить одноосный воз (не на себе же полбычка тащить!). Однако воза во дворе не было, а дед Тасик посоветовал смастерить из пары жердей волокушу. Сказано – сделано, благо дед, в свое время мастер на все руки, умело руководил процессом. Сообщив деду, что в «Придорожном» наливают чертову горилку крепче всякой крепости, Панас взобрался на впряженную на волокушу кобылу, свистнул на овец и отправился к драконьей лощине, куда прибыл на самом закате.

Мораннонед встретил его, застывши от изумления.

– Что? Уже продал? – спросил он, едва Панас приблизился к пещере.

– А то! Во, гляди, овечки! Если не сожрешь, всех разом, к весне они еще и ягнят принесут.

– Хм, – дракон, казалось, задумался. – А это мысль! Только придется, пожалуй, пастуха нанимать. Будет свое стадо – проблема питания решится…

– На харчи пока вот это, – Панас спрыгнул с кобылы и откинул рядно с полутуши бычка. – Хватит пока?

– Вполне! – заверил дракон, отвлекшись от недолгой задумчивости. – Только испечь надо. Тут черемша где-то росла, нарвать, что ли?

Видать, дракон не только сырым мясом питался. Впрочем, накануне он ведь угощал Панаса бараном на вертеле, так что если бы не смутные с похмела воспоминания, к этой нехитрой мысли Панас мог бы и раньше прийти.

– Еще и денег немного осталось, – сообщил Панас дракону. – Три монеты. Одну я того… уж не обессудь… пропил.

– Пропил? – удивился Мораннонед. – Я ж тебе давал спирту на дорожку.

– Спирт в дорожке и кончился, – вздохнул Панас. – Должны же мы были с шинкарем сделку обмыть?

– Да я не в претензии, – дракон выразительно выставил передние лапы. – Пропил так пропил. Эти три монеты можешь тоже себе оставить. Будем их считать менеджерским гонораром.

– Кстати, – заметил Панас. – Ежли твою горилку разводить травными настойками – такое питье получается, что мамку родную продать можно!

– Так вы с шинкарем мой спирт пили?

– Уже не твой, – ухмыльнулся Панас. – После сделки ить пили. Стало быть, Савы спирт. Но его родимого, его… Только говорю ж, разводили.

Дракон схватился передними лапами за голову:

– Нет, я сейчас умру! Спирт продать, а деньги пропить! Только люди так могут!

В следующий миг Мораннонед рухнул, поджав хвост, на спину и комично заболтал в воздухе лапами. Из масти его вырывались шальные клубы дыма; попутно дракон издавал гулкие раскатистые звуки, отдаленно напоминающие человеческий смех.

Панасу почему-то было совсем не обидно.

Спустя четыре дня он поехал продавать второй мех драконьей горилки. Продал уже за тридцать монет, причем не Саве, а Грицаю из «Зеленого гая». Грицай подстерег Панаса в десяти верстах от Шмянского; у Панаса даже дорожный мех еще не опустел.

Еще через четыре дня Сава Чупрына с двумя угрюмыми молодцами при сабельках перехватили Панаса с очередным мехом на середине дороги. Сава выразил обиду и попытался выторговать за сорок монет то, что Мораннонед впоследствии назвал непонятным словом «эксклюзив», хотя на деле Сава пытался убедить, чтоб драконову горилку Панас продавал только ему. Панас согласился, но только на ближайший месяц.

На обратном пути на Панаса напали с жердями сыновья Трындычихи, напугали кобылу, едва не намяли бока – хмельной Панас, вместо того чтобы разогнать этот шмянский сброд, сгоряча пустился наутек, даже сабелькой махать не решился. От внимания дракона Панасова помятость не ускользнула – пришлось рассказать. Мораннонед не на шутку разозлился, невзирая на сумерки, пыхнул дымком, изрек: «Я сейчас!» и стремительно взмыл в небо. Позже Панас узнал, что кто-то спалил Трындычихин сарай со всем запасами бражки и подручной утварью. По возвращении дракон некоторое время бормотал непонятные слова: «Я вам дам никакой крыши… Давить таких конкурентов!»

В общем, дело наладилось. Панас привез двух племянников доглядать за стадом; в лощину их пускать было нечего – чего напрасно на дракона глазеть? Посторонние, как-никак, хоть и родичи. На «гонорары» Панас купил добрую кобылу – молодую и сильную, а старую отдал пацанятам-пастухам, пущай доживает в сытости и спокойствии. Кроме того, Панас приоделся, отчего даже огульно бражничать как-то перестало хотеться. Панас остепенился, сменил одежду и начал подумывать, а не построить ли хату поблизости с лощиной, не жениться ли – надоело спать в пещере на хворосте и лопать день за днем печеное мясо вместо борща с одноименными галушками или каких-нито вареников в сметане.

Сава с Грицаем некоторое время собачились, но потом все же сумели договориться – шинки их располагались далеко один от другого, так что не слишком-то Грицай и страдал, говоря начистоту. Хотя кое-кто специально повадился к Саве за драконьей настойкой хаживать. Посидев в «Придорожном» с обоими шинкарями, Панас справедливо подумал – а почему бы не возить два меха за раз? Один Саве, один Грицаю. Пусть дракон побольше своего спирту гонит, трудно ему, что ли?