Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея - Александр Вельтман

— Что вы такие смущенные?

— Ничего, Катерина Петровна, так, устал, жарко!

— Вы пешком пришли?

— Пешком.

— Как же это вы осмелились? Сестрица не позволяет вам пешком ходить, — сказала шутя Катенька, — постойте, вот я ей окажу!

«Господи! — подумал Федор Петрович, — если б Катенька-то была моей женой!..»

— Вы что-то все думаете, не отвечаете.

— Отвечать-то, Катерина Петровна, нечего. Как на душе скребет, так бог знает что и отвечать.

— Что за несчастие такое с вами случилось?

— Помилуйте, встанешь в семь, жди до полудня чай пить!

— Кто ж вам велит?

— Кто? да это уж жизнь такая, неприятно же врозь пить чай… да добро бы в полдень, а то сегодня я по сю пору чаю еще не пил!

— Отчего ж это? Хотите, я велю поставить самовар.

— Сделайте одолжение… Ключи у Саломеи Петровны, а она еще, бог знает, со вчерашнего дня по сю пору не возвращалась домой.

— Как! — вскричала Катенька.

— Да так. Я уж этой жизни и не понимаю!

— Коляска готова? — раздался голос Софьи Васильевны; и с этими словами, она, разряженная, вышла в гостиную. — А! Федор Петрович.

Федор Петрович подошел молча к руке.

— Что это вас давно не видать, вы как чужой стали! Что Саломея делает?

— Да я пошел, ее еще не было дома, — отвечал Федор Петрович, стараясь говорить спокойным голосом.

— Маменька, Федор Петрович еще не пил чаю, я велела поставить самовар.

— Где ж вы были все утро?

— Дома.

— Напой, Катенька, Федора Петровича чаем; а мне нужно ехать. Прощайте, Федор Петрович, поцелуйте за меня Саломею.

— Покорнейше благодарю! — отвечал Федор Петрович по модному выражению, переведенному с французского диалекта.

Софья Васильевна поклонилась довольно сухо и уехала. Софья Васильевна сердита была на Федора Петровича, потому что Саломея, не позволив давать отцу своему денег взаймы, на него же свалила отказ.

Катенька напоила Федора Петровича чаем, и он пошел домой.

— Что, приехала барыня?

— Никак нет! — отвечали ему в передней в несколько голосов.

В ожидании Саломеи Петровны он сжег десяток пахитосов, потому что Саломея Петровна трубку ему запретила курить; потом ходил, ходил по всем комнатам, смотрел на часы и, наконец, вышел из себя.

— Шесть часов! Эй! что ж не накрыт стол?

— Да кушать не готовлено. Барыня с вечера ничего не изволили заказывать.

— Тьфу! Это черт знает что за жизнь! — крикнул Федор Петрович и прибавил сквозь зубы: — Таскается день и ночь…

Федор Петрович, не зевая, к кому прибегнуть с горем своим, снова пошел к Петру Григорьевичу, застал его с женой, дочерью и двумя гостями за столом.

— А! обедали, Федор Петрович?

— Нет еще, — отвечал Федор Петрович, — Саломеи Петровны нет дома.

— Так садитесь, — оказал Петр Григорьевич и стал продолжать разговор с гостями. Софье Васильевне также некогда было с ним говорить, а потому он молча, торопливо догонял кушающих уже десерт.

— Куда ездила сегодня Саломея? — спросила, наконец, Софья Васильевна.

— Никуда, — отвечал Федор Петрович.

— Как же вы давеча говорили, что ее нет дома?

— Ее по сю пору нет дома, — отвечал Федор Петрович, — она вчера поехала в театр… и не возвращалась… я не знаю…

Софья Васильевна, вероятно, догадалась, наконец, что что-нибудь да не так, прервала слова Федора Петровича и сказала, захохотав:

— Бедный муж, не знает, где жена!.. а я знаю.

— Она мне ничего не говорила, — начал было Федор Петрович.

— Не говорила? да разве вы не помните, что она сбиралась с Малютиными в Вознесенск?

С этими словами Софья Васильевна встала из-за стола.

— Хотите трубку? — сказал Петр Григорьевич, взяв за руку Федора Петровича. — Пойдемте ко мне в кабинет… Федор Петрович, — продолжал он, — вы почти сами вызвались дать мне взаймы сорок тысяч, которые мне необходимы, чтоб поправить свои дела; для чего ж вы вместо исполнения слова нажаловались на меня своей жене, что я выдал нищую дочь свою за вас для того, чтоб обобрать вас? скажите пожалуйста?

— Я? я это говорил? вот вам Христос! — сказал Федор Петрович.

— Вот записка, полученная женою третьего дня от Саломеи; извольте читать:

«Папа просил у моего мужа сорок тысяч взаймы. Это крайне его удивляет, и мне слишком неприятно слышать упреки, что мои родители не только что не дали мне никакого приданого и выдали как нищую, но еще требуют от зятя, чтоб он для поправления их состояния отдал свое. По доброте своей муж мой не умел отговариваться; но, чтоб избежать вечных упреков, я ему сказала, что папа не нуждается уже в его деньгах».

— И не думал, и не думал этого говорить, Петр Григорьевич, клянусь богом! Я не знаю, что Саломее Петровне вздумалось про меня так писать… и не понимаю! Я уж и деньги приготовил для вас; она взяла их к себе и сказала, что вы от нее получите.

Петр Григорьевич закусил губы.

— О! бог ей судья! Мне только жаль, что я доброму человеку навязал на шею такого черта! — сказал он, задыхаясь от досады. — Где она?

— Я не знаю, Петр Григорьевич, где она; со вчерашнего дня еще не возвращалась домой; Софья Васильевна говорит, что она уехала в Вознесенск.

— Врет она! — вскричал Петр Григорьевич. — Эй! кто тут? позови барыню.

— Что тебе, друг мой? — спросила Софья Васильевна и испугалась, увидя, что Петр Григорьевич весь вне себя ходил большими шагами по комнате и поминутно набивал нос табаком. Это был худой признак.

— Где Саломея? — крикнул он.

— Я почему ж знаю, — отвечала Софья Васильевна, — кажется, мужу ее лучше знать об этом.

— К чему ж ты выдумала, что она поехала в Вознесенск?

— Я знаю, что она хотела ехать с Малютиными и без всякого сомнения уехала с ними.

— Я сегодня был у Малютиных; она, верно, уехала с чертом.

Софья Васильевна побледнела. Федор Петрович стоял безмолвно и смотрел на Софью Васильевну как на виноватую и как будто произнося с упреком: «Вот видите, Софья Васильевна, что вы сделали! Зачем вы сказали, что Саломея Петровна уехала в Вознесенск, когда она не уезжала туда».

— Любезный Федор Петрович, — сказал Петр Григорьевич, — грех не на моей душе, а на бабьей.

— Ох ты! — произнесла Софья Васильевна и торопливо вышла из комнаты.

Федор Петрович стоял молча посреди комнаты, в одной руке держал фуражку, другою приглаживал волосы на голове, потому что они становились у него дыбом в смутное для головы время.

— Что делать! — сказал Петр Григорьевич, глубоко вздохнув и пожав плечами.