Игра времен (сборник) - Наталья Резанова

Она вздохнула.

– Признанием в совершенной мной ошибке. Я допустила ее с самого начала. Слишком замкнутое общество. И замкнутое пространство. И потом, кто мог предположить, что здесь окажется эта книга, она ведь довольно редкая, знаете ли…

– Так почему вы ее не уничтожили?

– Слишком поздно узнала. А потом пожалела…

– Хватит, – сказал Шульц. – У нас мало времени. Поэтому вопросы буду задавать я. Единственное, что может вас спасти, – это полная откровенность, вы понимаете?

– Разумеется. – Она усмехнулась. – Я и не отказываюсь говорить. Только история получится длинная, и весьма.

– Вам придется изложить ее покороче.

– Хорошо. Буду излагать самое существенное.

Она уселась поудобнее и задумалась.

Остальные смотрели на нее со вниманием. Она шевелила губами, собираясь с мыслями. Шрам на шее побелел и выделялся особенно отчетливо. Словно почувствовав это, она произнесла:

– С чего бы начать? Ага. Доктор, помнится, все выспрашивал, какое оружие оставляет такие шрамы? Так это стрела от тяжелого арбалета. Ах да, вы же, наверное, не видали. Конечно, архаика, но для своего времени оружие довольно действенное. Такая вот стрела в ста шагах пробивала кольчугу. Правда, эта была уже на излете, а то бы вы меня здесь не увидели!

– Не понимаю. Что вы имеете в виду?

– Что тут не понять? Вы ведь наверняка все трое прочли ту историю в книге и имеете представление, о чем я держу речь.

– И вы смеете утверждать, что там написана правда?

– Нет, конечно, никакой мистики, ради Бога… – Фраза прозвучала двусмысленно, однако никто не стал останавливать на этом внимания. – Но там не все неправда. Легенды на пустом месте не сочиняются, хотя основные сведения искажены. Мой отец действительно был оружейным мастером, и эти игрушки у меня с детства перед глазами. Но его никто не убивал, он умер своей смертью, так же, как и мать… Тогда люди долго не жили, особенно в мастеровом сословии, это само собой получалось… Тот гад замучил до смерти моего младшего брата, и я правда его… Ну, про это рассказывать не буду… – Она сморщилась и отвернулась, но это продолжалось всего лишь миг. – Вот насчет прозвища они ошиблись. Меня уже тогда так звали, и не почему-либо, а просто по обычаю. Это прозвище давно было за всей нашей семьей. Еще не фамилия – у нас не могло быть фамилии, – родовое прозвище. Черный – было прозвание старшего в семье, а после смерти родителей старшей была я, и уж так получилось, что Черной назвали меня, а не брата…

– Может быть, достаточно, – прервал ее Шульц. – Я не хочу утверждать, что вы лжете, однако после всего, что было, согласитесь…

– Вы хотите сказать, что я не в своем уме? Но вы видели карту медицинского осмотра. Я нормальна, я здорова, я идеально здорова при любых обстоятельствах, это одно из условий моего существования…

– Пусть продолжает, – сказал Крамер.

– Я продолжаю. Восстание «черных». Это комментаторы правильно отметили. Что было, то было. После гибели брата я осталась одна. Они черные и я Черная, сам Бог велел мне быть с ними, решила я. Мне было семнадцать лет. Конечно, это был рискованный шаг, но и я была не овечка, а если уж и быть овцой, то черной.

Год спустя я была среди главных. Я говорила, жизнь тогда была короткой, взрослели рано, но и тогда это была молодость. Я, как бы теперь выразились, осуществляла руководство армейской разведкой.

– Однако! – воскликнул Барнав.

– Не перебивайте, – отозвался Крамер.

– Тогда же я начала самочинно вести хронику восстания – читать и писать я выучилась еще раньше… Это была моя жизнь. Странно, но я помню ее гораздо хуже, чем все последующие. Ведь тогда у меня была обычная память. Меня там любили, – сообщила она с неожиданной гордостью, – хотя вечно упрекали, что я не дорожу своей жизнью. Наплевать, отвечала я. Лучше умереть молодой… Может, за это и любили… А вот за хронику меня многие порицали. Они считали, что от грамоты один грех. Грех – не грех, правильно – неправильно, полезно – бесполезно, вечные разговоры… – Она яростно мотнула головой. – Ладно, я возвращаюсь.

– Пора бы, – заметил Шульц, – пока что ничего интересного мы не узнали.

Он лгал. Ее манера говорить поневоле затягивала, даже независимо от содержания. Но он сопротивлялся, как мог.

– Я должна еще сказать о восстании, прежде чем перейду к основному. Касательно нашей тактики. Поначалу нам помогало то, что в конечном счете явилось причиной гибели. Относительная малочисленность. Мы передвигались быстро и появлялись неожиданно. Впоследствии это назвали тактикой «hit and ran»,[9] правда, нам было не до терминологии. А у властей была тяжелая конница. Но долго так продолжаться не могло. И вот небольшой передовой отряд, где я находилась, сталкивается в открытом поле с… как это? «Превосходящими силами противника». Если бы это был обычный бой, неизвестно, чем бы это все кончилось. Но они обстреляли нас из аркбаллист. Да, вы ведь про такие тоже не знаете. Осадные машины метали камни. Впоследствии, изучая историю, я узнала, что не они первые додумались до подобного приема, но тогда, понимаете ли, нам было не до сопоставлений. Из наших уцелели всего несколько человек. Они-то и выгребли меня из-под горы трупов и на руках доставили в лагерь. Зачем они это сделали? Не знаю. Ведь было видно, что спасти меня нельзя. Вероятно, надеялись на чудо. Они верили в чудеса. Так часто бывает, когда больше не во что верить.

Я не могла выздороветь. Думаю, что тут мало помогла бы и современная медицина – у меня были переломаны все кости, повреждены жизненные центры. Но я все не умирала. Я находилась в сознании. Что я чувствовала… Впрочем, это лишнее. Самым разумным было прекратить мои мучения, но вокруг были глубоко религиозные люди, и убить меня из милосердия было бы противно их вере. Убивать можно было только врагов. Они бы даже помешали мне убить себя, если б у меня достало на это сил. Однако сил не было.

Между тем война продолжалась. Лагерь снимался с места. Брать меня с собой было нельзя. Наши решили перевезти меня в соседнюю деревню. Меня погрузили на телегу, под голову сунули котомку с моими вещами, среди которых лежала и Хроника – обстоятельство немаловажное для дальнейшего. Я почему-то хорошо запомнила эту дорогу. Был ноябрь, дул ледяной ветер, в колдобинах стояла вода…

А вот название деревни я забыла. Хотя его и не стоило запоминать, все деревни были похожи одна на другую своим убожеством, а тогдашнюю нищету теперь невозможно даже представить. Меня перенесли в дом, хозяевам заплатили деньги, собранные на круг. Это был самый большой дом в деревне, не постоялый двор, но до некоторой степени исполнявший его функции. Как раз в тот день туда забрели два странника. Да, их было двое. Это все, что отложилось в памяти. Наши уехали. Сколько я там пробыла? Не помню. От постоянной боли я отупела и потеряла представление о времени. Кажется, меня переворачивали, меняли повязки… Нужно было позвать священника, но хозяева боялись. Среди приходских священников многие сочувствовали мятежникам, но были и такие, что с охотой помогали властям.