Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Почитай, первая половчанка крещёная, — подумал Владимир. — Может, так и надобно — окрестить их. Да нет, — тотчас же отверг эту мысль молодой князь. — Крести, не крести — всё едино, будут новые набеги, новые рати. Если сами христиане вон какое зло творили в Полоцкой земле, то что ждать от половцев? Какой добрый пример показываем мы им — дерёмся, грызём друг дружку, рушим дедовы заветы, преступаем роты!»
Быстро мчал Владимира верный конь по днепровским кручам. Вздымались ввысь комья жирной земли, зеленеющая трава пригибалась под порывами южного вешнего ветра, шумели могучими кронами высокие сосны.
Спешил молодой князь в Смоленск, ждали его новые большие дела.
Глава 40
КРОВАВАЯ АЛЬТА
Как в воду глядел Всеволод. Едва наступила осень, из глубин степи, с Дона, рванулись на переяславские сёла и городки свирепые половецкие полчища. Опять горели крестьянские дома, сотни трупов покрыли землю. Половцы не щадили никого — брали в полон только самых сильных мужчин и красивых молодых женщин. Остальных безжалостно рубили саблями, кололи копьями, расстреливали из луков. Вёл половецкие орды на Русь старый враг Осулук, а указывал ему путь возмужавший и вконец озлобившийся солтан Арсланапа.
Перерубленное саблей лицо его внушало ужас, он хрипел от ярости, брызгал слюной — ничто, казалось, не могло утолить его ненасытную и неистребимую жажду мести. Рвался солтан, с трудом удерживаемый верным слугой Йоширом, на Русскую землю, мечтал он повстречаться в поле, сойтись в смертельной дикой рубке с кровным своим врагом — сакмагоном Хомуней. Сколько страсти и огня вложил бы он в удар острой харалужной сабли! Хищно выискивал степной ястреб добычу.
...Всеволод едва успел вывезти из Переяславля в Киев молодую жену и дочь. Анна тряслась от страха, липла к нему, князь вёз её, усадив на коня впереди себя, чувствуя, как дрожит её упругое юное тело.
— Арсланапа — враг моего отца и твой враг! — говорила она дорогой. — Я боюсь его! Он злой! А хан Осулук — старый лис. Хитрый, коварный. Никто никогда не знает, что у него на уме.
Анна уже неплохо говорила по-русски, правда, иногда никак не могла подобрать нужного слова и, смеясь, щёлкала пальцами.
...Наскоро собирали братья Ярославичи дружины и полки. Примчался на подмогу со смолянами и молодой Владимир. Хмурым сентябрьским утром выступили русские рати, конные и пешие, через Днепр на Левобережье. Стан они разбили на речке Альте неподалёку от Переяславля.
За рекой видны были шатры, юрты, слышался рёв верблюдов, скрип несмазанных телег. Раскинулся в Заречье огромный половецкий лагерь.
Князья мрачнели, обозревая с вершины прибрежного холма неисчислимую вражью рать.
Изяслав как старший пригласил братьев и бояр на совет в свой шатёр, поставленный на круче над самой излукой.
В полном боевом облачении, сняв только шеломы с кольчужными бармицами, расселись трое князей друг против друга на дорогих коврах. Рядом с ними расположились сыновья и воеводы.
— Самый час обдумать, как быти. Мыслю, на правое крыло стану я с киянами, — молвил Изяслав. — Чело пущай брат Всеволод займёт со Владимиром и смоленской дружиною, левое же крыло — тебе, брат Святослав. У реци и повстречаем ворогов.
— И тако и будем стоять, покуда половчане стрелами нас, яко зайцев, не перебьют?! — с раздражением выпалил Святослав, багровея от гнева. — Нешто[252] не разумеешь — в степь идти надоть! Как на торчинов ходили!
Хоть и учил Святослав сыновей своих терпению, сам не утерпел, не выдержал, не просто возразил он сейчас Изяславу — слушать отныне не хотел его более!
Изяслав сразу как-то потускнел, потерял уверенность, смешался.
— Как же быти? — спросил он, беспокойно оглядывая своих бояр.
— Не горячись, брат, — вполголоса обратился к Святославу Всеволод, старающийся, несмотря на то что именно его земли грабили половцы, сохранить хладнокровие и рассудительность. — Мы сторожи наладим, не нападут сыроядцы внезапно. Готовы отразить их будем.
Но Святослав ни с кем уже не желал советоваться.
— Ты, Изяславе! — гремел он. — Не разумеешь вовсе дела ратного! Выдал пешцам своим щиты худые да брони ржавые! Скуп стал без меры! Тебе ль учить мя топерича?! Чую, не бывать мне с вами, братья, удачи. Иду со дружиною в Чернигов!
Всеволод пытался удержать Святослава, но тот, резко оттолкнув его длани, быстро встал и вышел из шатра. Примеру его последовали сыновья, за ними направились черниговские бояре, после покинули великокняжеский шатёр и переяславцы. В одиночестве остался сидеть на кошмах изумлённый и вконец растерянный Изяслав.
— Не к месту, не ко времени замыслил, брат, — с горечью говорил Всеволод Владимиру, когда они, проверяя посты, неторопливо объезжали прибрежные холмы и овраги. — Что теперь делать, ума не приложу.
— Но как же так, отче? Скажи, почто стрый Святослав столь гневлив был?! Почто безлепицу[253] такую баил?! Будто в степь топерича нам идти надоть?! И почто рати порешил увести?! — в недоумении, разводя руками, забросал отца вопросами Владимир.
Всеволод ничего не ответил. Хмуря чело, он лишь недовольно пожимал плечами.
«Воистину, никогда не знаешь, откуда гром грянет», — думал он.
Святославова рать, стоящая на левом крыле, снялась с места и, гремя доспехами и оружием, повинуясь приказам воевод, под гудение труб и барабанный бой повернула в сторону Чернигова.
Владимир, выбежав на вершину высокого кургана, тяжело дыша, с негодованием смотрел вслед уходящим воинам.
Кто-то ласково положил руку ему на плечо.
Обернувшись, молодой князь узрел воеводу Ивана.
— Иване, почто тако?! — спросил Владимир, указывая на черниговцев.
— Почто? А пото как Святослав себя да Чернигов свой превыше всей остальной Руси ставит. Горд не в меру.
...После ухода черниговцев в войске Изяслава и Всеволода воцарились уныние и подавленность. Воеводы даже не выслали вовремя сторожи, и когда незадолго до заката из-за реки вылетели половецкие стрельцы, обрушив на лагерь руссов тучу калёных стрел, дружины дрогнули. За стрельцами, рассеявшимися по полю, с диким, оглушительным воем-суреном лавиной понеслась вся половецкая конница. Бой разгорелся уже в ночной темноте, при свете факелов и костров.
Много позже Владимир не раз пытался воскресить в памяти картину той страшной сечи, но, кроме каких-то отдельных обрывков, свиста сулиц рядом с собою, залитого кровью чьего-то лица, освещённого факелом (непонятно уже, русса ли,
