Тайная история красок - Виктория Финли

Раджив обратился к собравшимся, но никто, даже старейшины, не знали о подобном рецепте изготовления желтой краски. Если пиури действительно делали в Мирзапуре, то следов ее не осталось даже в фольклоре.

За несколько месяцев до поездки в Индию я связалась с Брайаном Лисусом, скрипичным мастером из Южной Африки, который экспериментировал с индийским желтым, покрывая этой краской готовые инструменты. Он консультировался с ветеринаром, который посоветовать кормить коров манговыми листьями один-два раза в день в течение двух недель. Правда, потом, как мой друг рассказал, пришлось изрядно попотеть, «бегая за коровами с ведром, чтобы собрать драгоценную мочу». Затем Брайан, следуя инструкциям специалистов из Лондонской национальной галереи, выпаривал мочу в течение нескольких часов на огне. «Запах стоял такой, что все обходили мой дом стороной». Однако цвет получился не настолько ярким, как ожидалось, и Брайан пришел к выводу, что нужно было давать коровам больше листьев, но ему не хотелось повредить животным пищеварительный тракт, так что в итоге пришлось отказаться от этой идеи. История Брайана заставила меня вспомнить отрывок из письма 1883 года, который никто никогда не цитировал, видимо по причине щекотливости вопроса. Хорошо, конечно, если вы просто экспериментируете две недели, а потом бегаете за коровами с ведерком, не теряя чувства юмора, но как же поступали сами гвала? Мухарджи пишет четко: «Коров кормят манговыми листьями и заставляют мочиться два-три раза в день, легонько массируя им органы мочевыделительной системы рукой, в итоге коровы привыкают к этому и уже не мочатся сами». Странно, что процесс мочеиспускания становится похожим на дойку, не правда ли?

Я решила, что мне нужно, по крайней мере, посмотреть на здешних коров.

— Конечно, — кивнул Раджив. — А еще ты должна взглянуть на манговые сады.

Ну да. До меня внезапно дошло, что здесь действительно должна быть пара садов. В отчетах П. Мерфи, датированных 1905–1912 годами, написано, что в этом районе в изобилии растет опиум, а вот манго оставляют желать лучшего: «Местные манго невкусные, твердые, мелкие и кислые». Кроме того, Мерфи пересчитал всех взрослых коров (более ста тридцати тысяч голов) и буйволов (около сорока пяти тысяч голов), но ни словом не обмолвился о желтой краске; единственное, что он отметил, — «местные коровы и буйволы меньше по размеру, и их хуже кормят, чем в других областях». И снова ни слова о несчастных животных, чей пищеварительный тракт разрушен из-за неправильного питания.

— У нас очень красивые манговые сады, — заверил меня Раджив.

Он не мог проехать туда на своей коляске, поэтому вместе со мной отправилась стайка мальчишек и девчонок. Мы снова перешли ту дорогу, которая показалась мне час назад бесперспективной, потом перелезли через полуразрушенную стену и оказались в саду. Там, за стеной, было пыльно и жарко, а здесь зелено и тихо. Мы зашли довольно далеко, а сад все не кончался. Время от времени я доставала фотоаппарат, чтобы сфотографировать знаменитые манговые листья, и ребятишки бежали к дереву, трясли его и щебетали при этом, как скворцы майна. Под сенью манговых деревьев чинно прогуливались парочки. Шива и Парвати поженились под манговым деревом, и в наши дни свадебные беседки часто украшают листьями манго.

Один из мальчишек решил найти мне фрукт. Нет, не манго — не сезон, — а паниалу, больше похожую на грейпфрут, которую едят вместе с кожицей. На вкус паниала оказалась кисловато-сладкой с ярко выраженным кислым послевкусием, от которого пересохло во рту. Если к нам подходил кто-то из местных, то меня просили снова изобразить писающих коров, и дети радостно подхватывали и хором кричали: «Пись-пись-пись!» Я представила, что лет через десять сюда приедет какой-нибудь иностранец и спросит про пиури, и кто-нибудь из местных расскажет ему про коров, писающих в ведерко. Легковерный иностранец даже запишет дату: «1900», которую я вообще-то назвала наобум. У меня были все шансы стать героиней фольклора.

Я решила сделать фото на память. Тут же прибежали еще пятеро ребятишек, желавших попасть в объектив. Я сделала шаг назад, чтобы все влезли, и вляпалась во что-то. Я посмотрела и увидела, что умудрилась наступить в огромную вонючую коровью лепешку изумительно яркого желтого цвета, хотя лепешкой эту кашу назвать язык не поворачивался, видимо, корову мучил понос. Дети засмеялись, но не поняли всей глубины иронии. Я поехала в Индию, чтобы найти ярко-желтую коровью мочу, а нашла кое-что иное, тоже коровье и тоже ярко-желтое. Боги вняли моим мольбам, но, видимо, плохо их расслышали.

После этого мне устроили настоящую экскурсию, показывая едва ли не всех местных коров. И никто из их владельцев не слышал про пиури. Я предложила одной корове манговый листик, но она отказалась, тогда пастух попытался накормить ее сам, но упрямица снова отвернула морду. Он попытался запихнуть в нее листик силком, но я попросила оставить бедную корову в покое, ощутив радость оттого, что если желтую краску в Мирзапуре когда и делали, то явно не в наши дни.

Снова оказавшись в Монгхире, я задумалась о составляющих моей истории и о том, с чем вернулся господин Мухарджи. В каком мире ему довелось жить? В 1880-е годы вся Азия переживала подъем национального самосознания. В Бенгалии, оккупированной англичанами, данная тенденция выразилась в желании вернуться к древним традициям. Примерно в 1883 году в обиход вошло слово «деш» для описания всей Индии и Бенгалии (часть которой станет в 1947 году самостоятельным государством под названием Бангладеш), тогда как изначально оно означало родную деревню. В то же время ранние поэмы Рабиндраната Тагора начали формировать национальное самосознание бенгальцев. Полузабытые «Веды» перевели с санскрита, в моду снова вошла йога, а индуизм внезапно получил статус философского течения, перестав быть просто пантеистическим учением. Можно даже проследить генезис движения в защиту «священной коровы», поскольку во многих областях это животное перестало быть священным.

Возможно, Мухарджи был честным эмиссаром, который отправился в путь, чтобы разгадать загадку из области истории красок. А что, если он был националистом, который решил подшутить над англичанами? Взял да и смешал обрывки правды — краску действительно изготавливали из мочи и манго в каком-то виде — и элементы мифологии, чтобы показать британцам, якобы эта краска не только не чистая, но и нарушает все законы индуизма?

Возможно, краску действительно изготавливали только в Мирзапуре, но когда на производство наложили запрет, то никто даже не потрудился задокументировать это событие, и внуки тех людей, которые обеспечивали весь мир краской, позабыли о ней. Может, и так, но когда я думаю об индийском желтом, то всегда задаюсь вопросом: те объяснения, что мне довелось услышать, — это реальность или лишь отражение реальности, которое может и не совпадать с реальностью? А может, это просто чья-то шутка?