Зов сердца - Дженнифер Блейк

— Да, конечно, — признала портниха.

— Вы можете оставить нас, мадам.

— Разумеется. Да. Сию минуту. — Улыбаясь самой себе, мадам Адель быстро собрала свои принадлежности, кисточки, коробочки и удалилась.

Когда она ушла, Сирен облизнула губы.

— Ты… ты доволен? — спросила она.

— Я Доволен — частично.

Она бросила на него изумленный взгляд.

— Только частично?

— Кажется, я предпочитаю ночную рубашку.

— Тебе нужно научиться разбираться в том, чего ты хочешь.

Его губы слегка дрогнули.

— Нужно. Я купил тебе подарок, но теперь не уверен, что мне следует отдавать его тебе.

— Потому что ты считаешь, что я и так уже слишком хороша? — спросила она с потемневшими глазами.

— Потому что он тебе не нужен, и ты несомненно найдешь какой-нибудь способ заставить меня почувствовать себя подлецом.

— Это невозможно, — сказала она ядовито, — если, конечно, ты не…

— Если я не подлец? Благодарю, теперь мне нечего бояться.

Он вынул из кармана жилета маленькую бархатную коробочку. Взяв ее руку, он вложил в нее коробочку. Она приняла ее неуверенными пальцами и открыла. Она увидела блеск и сияние драгоценностей, потом одной рукой перевернула ее и вытряхнула пару подвесок, выполненных из грушевидного жемчуга неправильной формы, прикрепленного к цветочным розеткам, усыпанным бриллиантами.

Она долго не могла вымолвить ни слова. Наконец она проговорила:

— Ты слишком щедр.

— Вовсе нет.

Его вежливый тон злил ее.

— Понятно. Ты будешь ждать ответной платы.

— Разве? Рене не мог ответить.

— А ты предлагаешь заплатить? — спросил он.

— Ты знаешь, что нет! — огрызнулась она, ее глаза вдруг сверкнули так же ярко, как бриллианты. — Меня нельзя так легко купить.

— Такая возможность существовала всегда.

— Это твоя ошибка, и очень дорогая.

Когда она сердилась, то становилась больше похожа на ту Сирен, которую он знал, горячую и искреннюю.

— Может быть, и нет. Ты их наденешь?

Почему бы нет?

Она покажет ему, что не намерена позволять, чтобы ее таким способом вынуждали чувствовать себя обязанной. Она вынула из ушей маленькие золотые сережки в форме кольца — подарок, полученный на конфирмацию, когда ей было двенадцать лет.

— Позволь мне, — сказал он и, взяв одну из подвесок, начал осторожно продевать ей в ухо. Холодный металл впивался в мягкую мочку, упорно протискиваясь в проколотое отверстие. Шпенек был крупнее, чем на ее серьгах, он прошел сквозь отверстие, растягивая нежную кожу. Он закрепил с тыльной стороны хитроумное устройство, удерживавшее шпенек, потом принялся за другую подвеску. Она словно нехотя подняла на него глаза. Он улыбнулся ей, потихоньку проталкивая в ее ухо вторую серьгу, и прикосновение костяшек его пальцев к ее щеке было похоже на ласку.

Это было не все. Из другого кармана он вынул маленький флакон.

— Посмейся надо мной еще, если хочешь. Тебе оно вовсе не нужно, но это то, без чего не следует обходиться ни одной модной даме.

Это были духи. Сирен взяла в руку красивый хрустальный флакон, чувствуя ладонью его грани, и сняла крошечную пробку. Аромат дамасских роз разлился в воздухе, вызывая воспоминания о побережье и о ночи, которую она предпочла бы как можно скорее забыть. Она смочила пробку и нанесла духи на шею в том месте, где бился пульс, на сгибы рук у локтя и еще в нежную ложбинку между грудей.

Рене ничего не сказал, но выражение его глаз было тревожным, смесь удовлетворения и надежды.

Пока он одевался к вечеру, Сирен приводила в порядок ногти, шлифовала кусочком пемзы загрубевшую кожу на пальцах и втирала в руки гусиный жир, который дала ей служанка. Этого было недостаточно, чтобы придать ее коже гладкость, необходимую для дамы, занятой праздными развлечениями, но могло бы спасти ее от полного позора. Ее коротко стриженные из-за стряпни и уборки ногти обязательно отросли бы, если бы она оставалась в своем нынешнем положении. Если бы.

Рене был великолепен в лиловом бархатном камзоле такого темного оттенка, что казался почти черным, и атласных брюках цвета лаванды. Под горлом и вокруг запястий были кружева, на камзоле пуговицы из аметиста. Аккуратный парик был перевязан черным бантом и припудрен до ослепительной белизны, в руках он держал трость из черного дерева. Он был с головы до пят придворный, отчужденный, настороженный. Когда он взял руку Сирен и положил на свою, прежде чем вывести ее из дома, по ее телу прошла легкая дрожь.

От квартиры Рене до резиденции губернатора, где проводился вечер, было недалеко. Дом маркиза находился на углу улицы, которая шла перед Пляс Ройаль, и другой, отходившей от нее, а сама губернаторская резиденция, где вершились дела колонии, была прямо за ним, обращенная фасадом на ту же улицу, что и Плас Ройаль. Городские улицы были проложены с военной точностью и очерчивали аккуратные квадратные участки, их названия имелись на картах, которые пылились в правительственных архивах, но их не вывешивали, и мало кто ими пользовался. Главные улицы большей частью были известны по фамилиям проживавших на них самых важных персон.

Официальная резиденция губернатора, двухэтажное здание с мансардными окнами под крышей и кирпичными стенами, настолько обветшала, что уже поговаривали о строительстве нового здания, подальше вверх по реке. Тем не менее, именно здесь проходили важные церемонии — в приемной, которая служила бальным залом. Однако для более дружеских встреч супруга губернатора предпочитала принимать гостей в изысканной обстановке дома, где они с мужем жили. Именно так было в этот вечер.

Невозможно было понять, кто обставлял губернаторский дом, сам маркиз или его жена, но, судя по всему, их цель заключалась в том, чтобы воспроизвести, насколько возможно, роскошь Версаля. В салоне по одной стене шли сплошные окна, а напротив них выстроились в ряд зеркала. Деревянные проемы между ними были расписаны в зеленые и розовые тона — под мрамор. В люстрах ледяным блеском сверкали хрустальные подвески. Рядом с входной дверью стояла пара массивных бронзовых канделябров шести футов высотой, на которых крепились гроздья длинных оплывающих свечей, все — ив люстрах, и в канделябрах — из чистого пчелиного воска. Паркетный пол был натерт до блеска, на нем отражалось пламя, плясавшее в больших каминах из искусственного мрамора в каждом углу зала. Потолок был расписан пышными богинями и пухлыми херувимами, а по обе стороны каминов стены были обтянуты шелком из Тура. И клавесин, за которым певица должна была аккомпанировать себе, и кресла, приготовленные для слушателей, были украшены резьбой, позолотой и вставками из живописных гобеленов.