Коненков - Юрий Бычков

Слушая кантату, собравшиеся у кремлевской стены замерли в скорбном молчании. Отзвучала кантата, и Владимир Ильич поднялся на трибуну. Он произнес речь, которая и сегодня является программой исторического действия для революционеров мира.

«На долю павших в Октябрьские дни прошлого года товарищей досталось великое счастье победы, — говорил Ленин, и Красная площадь внимала каждому его слову, — величайшая почесть, о которой мечтали революционные вожди человечества, оказалась их достоянием: эта почесть состояла в том, что по телам доблестно павших в бою товарищей прошли тысячи и миллионы новых борцов, столь же бесстрашных, обеспечивших этим героизмом массы победу.

Товарищи! Почтим же память октябрьских борцов тем, что перед их памятником дадим себе клятву идти по их следам, подражать их бесстрашию, их героизму. Пусть их лозунг станет лозунгом нашим, лозунгом восставших рабочих всех стран. Этот лозунг — «победа или смерть». И с этим лозунгом борцы международной социалистической революции пролетариата будут непобедимы»[7].

Десять лет спустя Владимир Маяковский в октябрьской поэме «Хорошо!» отдал дань святому для каждого советского человека месту — братской могиле красногвардейцев, погибших при штурме Кремля.

И лунным пламенемОзарена мне площадь в сиянии, в яви в денной…Стела — и женщина со знаменемСклонилась над теми, кто лег под стеной.

Мемориальная доска принадлежит истории. Она напоминает о личном участии В. И. Ленина в становлении советского монументального искусства и революционных традиций.

Захоронение останков павших героев революции в ноябре 1917 года и открытие мемориальной доски положили начало созданию общегосударственного некрополя на Красной площади у стен Кремля. Джон Рид так описывал это событие в ноябре 1917-го: «Весь долгий день до самого вечера шла эта траурная процессия. Она входила на площадь через Иверские ворота и уходила с нее по Никольской улице. То было целое море красных знамен, на которых были написаны слова надежды и братства, ошеломляющие пророчества. И эти знамена развевались на фоне пяти десятитысячной толпы, а смотрели на них все трудящиеся мира…» Коненковская мемориальная доска притягивала людское внимание к братским могилам у кремлевской стены. По-разному восприняли современники коненковскую мемориальную доску «Павшим в борьбе за мир и братство народов». Некоторые с энтузиазмом, как провозвестницу новой, революционной символики, другие сдержанно, поскольку не обнаружили в этом монументальном произведении попытки скульптора дать образное осмысление реальной фигуры революционера. Одним высокая степень обобщения, широта осмысления события виделись как замечательное открытие художника, другим доска казалась слишком отвлеченной, в ней, по их мнению, недоставало зримых примет конкретного события, прославления погибших в октябрьские дни революционных борцов.

«Мемориальную доску, — писал С. Т. Коненков в «Слове к молодым», — я задумал и выполнил в плане революционной символики. Я вложил в нее все свои глубокие чувства и мысли… Может быть, теперь я выполнил бы эту работу и по-другому, но тогда в мемориальной доске было отражено дыхание своего времени».

Искусство только приступало к выработке символов нового мира. План монументальной пропаганды поставил задачу перехода от камерных форм искусства к монументальному, понятному массам скульптурному языку. Он требовал отхода от устаревших форм и методов работы, требовал масштабного образного осмысления идей революции, требовал убедительных пространственных решений памятников и мемориалов.

«Дыхание времени», непреходящая идея «мира и братства народов», органичная связь с исторической Красной площадью — несомненные достоинства коненковской мемориальной доски.

Когда спустя тридцать лет, в 1948 году, вследствие перестраховочной бдительности коменданта Кремля мемориальную доску за «ветхостью» стали демонтировать, понадобились чрезвычайные усилия — такими прочными, действительно вечными оказались материалы, из которых создал Коненков памятник героям революции.

ГЛАВА VIII

ПЕСНЬ О СТЕПАНЕ РАЗИНЕ

Мужественный «Бурлак» — сильный строгий мужик с трубкой во рту, вырубленный в пятнадцатом году, поманил Коненкова на вольный простор русской истории. Он услышал скрип уключин разинских челнов и не день, не два, а долгие месяцы вынашивал в себе образ грозного атамана. Он представлял себе лик его, сдвинутые брови на высоком челе, веселую отчаянность в орлином взгляде, презрительную усмешку на губах.

В сентябре, оформляя юридические отношения с заказчиком мемориальной доски — Моссоветом, Коненков выговорил одним из условий «вхождение в Совет Народных Комиссаров с представлением о возможной случиться отсрочке на 1 месяц постановки памятника Степану Разину». Только в середине ноября он снова мог думать о Разине. Размышления его носили эпический, былинный, песенный характер. На листах фанеры и картона в два цвета — синим и красным карандашами, он делал рисунки на разинскую тему, и всякий раз являлись на свет захватывающие воображение сказы о казацкой вольнице. Народные песни-сказы о Стеньке-Степане — «Из-за острова на стрежень», «Есть на Волге утес» — обретали в коненковской мастерской вторую жизнь.

Начиналась зима, тяжелейшая голодная и холодная зима 1918/19 года. В мастерской стоял крещенский холод, так что работать с глиной не было физической возможности. Надо сказать, крестьянская сметливость Коненкова (скульптор решил эскиз памятника исполнить в дереве) в этом случае спасла его от большого разочарования. У нескольких его товарищей, не успевших до зимних холодов перевести глиняные модели в гипс или вечные материалы, эскизы памятников растрескались и рассыпались к весне, так и не дойдя до «суда масс». Погибли превосходный памятник Новикову работы В. И. Мухиной, фигура Орфея на памятнике Скрябину — Б. Н. Терновца, статуя Болотникова — С. В. Кольцова, памятник Менье — В. А. Сафонова. Некоторые художники, впав в отчаяние, бросили мастерские на произвол судьбы и, спасаясь от голода и холода, бежали из Москвы куда глаза глядят.

Сохранился коненковский рисунок конца 1918 года, сделанный цветными карандашами на куске фанеры.

Разинский челн. В центре — «брови черные нахмурил» атаман. Справа от него, вся сжавшись, «потупив очи, ни жива и ни мертва», — персидская княжна. Их фигуры, особенно Стенька Разин, ярко раскрашенные, скульптурные уже в рисунке, «звучат» в полную силу. Разин здесь будто заглавный герой оперы, поющий фортиссимо арию-откровение. И лирическая партия княжны очевидна. Трагический этот дуэт тесным кольцом окружает хор разинских сподвижников. Они сидят за веслами и мечут гневливые взоры в сторону атамана и княжны. Над их головами светятся на сине-фиолетовом фоне выцарапанные на фанере слова песни: «Позади их слышен ропот: «Нас на бабу променял». Хор звучит у Коненкова смягченно, затушеванно: в цветном тумане едва различимы бородатые лица в казацких шапках.