Ричард Длинные Руки – коннетабль - Гай Орловский

Когда я начал проминать ягодицы, там несколько напряглось, но я пошел дальше, продавливал, растирал с силой, только кровоподтеков касался бережно, всякий раз чувствуя, как под кончиками пальцев напрягается мышца.

– Больно? – спросил я сочувствующе. – Потерпите. Нужно кровь разогнать. А то здесь будет вот такая гематома, мама не горюй.

Она буркнула в скрещенные руки:

– Знаю.

– Потерпите?

– Да.

– Будет больно, – предупредил я.

– Да знаю, – сказала она раздраженно. – Неужели я похожа на тех, кто раскисает от простого кровоподтека?

– Будет очень больно, – сообщил я. – Это методика из моего королевства Утопия. Терпите…

Она смолчала, я захватил в горсти мясо с кровоподтеком и с силой сдавил, а через пару секунд позволил себе выпустить из себя сдерживаемую целебность. Она изогнулась от боли, но тут же вытянулась, я чувствовал, как ее тело расслабляется, еще не веря, что резкая боль ушла, совсем ушла, даже тупой не осталось.

– Вы сама стойкость, – сказал я с одобрением. – Потерпите еще, а то, если кровь не разогнать, все вернется. Ах, какие у вас широчайшие, какая срединная часть трапеций и ромбовидных!.. Я весь уже взмок. Такая женщина…

На месте жутких багровых кровоподтеков остались только желтые пятна. Я перевел дыхание, спустился к ее стопам и начал массировать ноги, длинные и мускулистые конечности спортсменки. Если бы не поцарапанность и не шрамы, то с такими хоть сейчас в Голливуд. Крепкие щиколотки фигуристки, накачанные икры велосипедистки, мощные подколенные связки, длинные бедра с тугими сухими мышцами…

Пальцы мои все ближе приближаются к тому месту, где у женщин прикрыто хотя бы стрингами. Увы, здесь не существует даже трусов, я старался не думать, что это тоже женщина, хоть и… гм… такая, однако жесткое тело под моими ладонями вдруг начало все больше терять жесткость. Я поймал себя на том, что сознательно нагнетаю поток крови к тому месту, куда бы не следовало, а она лежит непривычно тихая, дышит ровно, будто спит.

Напомнив себе, кто мы и где мы, я уже с другим чувством слегка промял ее ягодицы, провел от них линию костяшками пальцем по обе стороны хребта к затылку.

– Ну вот, – сказал я довольным голосом, – все в порядке.

Она некоторое время лежала молча, словно прислушивалась к тому, что в ней происходит, наконец глухо произнесла в землю:

– Здо€рово.

– Понравилось?

– Не то слово, – ответила она все так же в землю. – Я даже не знала, что этим еще и лечат…

– Пятна остались, – заверил я, – но гематом не будет. Гематома – это такой жуткий кровоподтек внутри. Когда кровь запекается в глубине, представляете?

Она фыркнула:

– Я-то представляю. Навидалась. Это у тебя их, наверное, никогда не было.

– Угадали, – ответил я честно. – Не люблю, когда бьют.

Она слегка повернула голову, я увидел недоумение на ее лице.

– Как же ты жил?

– Я пришел из мирного мира, – напомнил я. – А сам я тихий, спокойный и ласковый. И сейчас меня больше всего волнует и беспокоит: так ли я повязал платок?

– Что-о-о?

– Платок, – повторил я. – Как думаете, кончики узелка лучше над правым ухом или над левым?

Она нахмурилась.

– Да какая тебе разница?

– Ну да… – ответил я с обидой. – А если в этом какой-нибудь глубинный смысл, дошедший из бездны веков, благодаря народной памяти и патриотизму?.. Например, слева – гомосексуалист, справа – пидорас… Вдруг не так поймут? Да еще, как интеллигенты, в глаза не скажут, а за спиной будут сплетни размножать простым делением. И только будучи старым и дряхлым, на краю могилы узнаю, кем меня считали всю жизнь и почему одни от меня шарахались, а другие, пра-а-ативные, липли…

Она с минуту лежала, слушая этот бред, затем одним прыжком вскочила на ноги, ее рука деловито цапнула жилет и брюки, я смотрел, как одевается, не поворачиваясь ко мне.

– Не понимаю, – буркнула она с отвращением, – что ты бормочешь.

– Проблемы бытия решаю, – ответил я смиренно. – У таких, как я, все – проблемы бытия. С прописной. Когда нет серьезных проблем – войну приходится начинать из-за неверно завязанного галстука. Или платочка. Вот и думаю, а что, если узелок наверх, чтобы ушки торчали, как у зайчика?.. Будет игривый намек на плейбоя, а это уже миру мир…

Она смотрела с яростью, я говорил все тише, а то убьет за умные мысли, женщины все такие: можно либо говорить только о них, либо молчать в тряпочку.

Я не сразу понял, что она делает на входе в нашу нишу: чертит линии, посыпает чем-то, бросила пару кристаллов и воткнула птичье перо.

– Вот только теперь можно, – сказала она.

Я послушно ждал, стараясь понять, что теперь можно. Она вытащила из мешка завернутый в чистую тряпку хлеб, сыр и сушеные куски мяса. Я сидел смирно, она остро взглянула на меня.

– Мне ты не нужен, – сказала она безапелляционно, – но у этих пятерых оказалось слишком много корней уганавы. Бросать жалко, а нести все тяжело. Ты понесешь часть.

Я сказал смиренно:

– Да мне ничего не нужно…

Она рыкнула:

– Дурак, это не тебе! Это мое. Но понесешь ты. А за это позволю тебе идти некоторое время со мной. Сзади. Понял?

– Понял-понял, – сказал я поспешно. – Только я, эта… слабый. К отягощениям не приучен. Я лучше всего умею лежать на диване… Здесь я просто мастер.

Она устрашающе перекривила рожу.

– Меня не интересует, что ты умеешь. Будешь делать, что скажу. Или проваливай прямо сейчас. Убивать в спину не буду. Все равно у тебя ничего интересного для меня нет.

Я смиренно помалкивал. Она пару раз посмотрела с вызовом, буду ли возражать, но я тихо сопел и опускал глазки. Наконец она смилостивилась и придвинула в мою сторону хлеб и сыр.

– Ешь.

– Спасибо, леди Джильдина, – сказал я смиренно. – Вы такая добрая, такая добрая… Даже не ударили!

Она сердито сверкнула глазами, я уже думал, что заставит перейти на "ты", мы ж в походе, какие тут церемонии, однако она сказала только:

– Ешь и ложись. Я хожу быстро. Отстанешь – брошу.

– А уганава? – спросил я коварно.

– Понесу, – сказала она.

Я спросил вкрадчиво:

– Вы в самом деле сможете провести меня к Барьеру?

Она поморщилась.

– Никуда не поведу. Я иду в одно место… но оно рядом с Барьером. Если не отстанешь, увидишь свой Барьер, хотя не понимаю, зачем он тебе.

– Сие тайна великая есть, – вздохнул я. – Даже от меня. Такое бывает, жизнь мудра.

– Не для всех, – отрезала она.

– Да я знаю, – вздохнул я, – к жизни нужно относиться проще, однако что поделаешь, если я такой сложный, уникальный, замечательный, утонченный, изысканный, одухотворенный…