Тайны Кремля - Юрий Жуков

7 декабря 1941 года Япония обрушила всю мощь своих флота, авиации и армии на американские Гавайи, Филиппины, британские Сингапур и Малайю, нидерландскую Индонезию. На следующий день, выполняя условия Тройственного пакта, Соединенным Штатам войну объявили Германия и Италия. Боевые действия охватили все континенты, все океаны. Это-то и вынудило администрацию Рузвельта временно ограничить помощь СССР и Великобритании, использовать весь свой военный потенциал прежде всего для обороны собственной территории и морских коммуникаций.

Принципиально новая международная обстановка потребовала ускорить подготовку двух договоров — о военной взаимопомощи, о послевоенной организации мира — которые намеревались заключить между собой СССР и Великобритания. С этой целью 15 декабря в Москву прилетел Антони Иден, тут же приступивший к согласованию двух вариантов проекта. Однако позиция участвовавшего в переговорах Сталина, его настойчивое стремление использовать возникшую ситуацию дабы юридически закрепить в договорах границы Советского Союза 1941 года, а также решить вопрос расчленения Германии после ее разгрома, свел усилия дипломатов, в том числе Молотова и Майского, на нет. Иден, опираясь на установки Черчилля и положения Атлантической хартии, отказался вести беседы о сепаратном переделе мира, изменении границ, и прежде всего Польши, первой жертвы германской агрессии[313]. 20 декабря он покинул Москву, так и не достигнув взаимопонимания.

Между тем англо-американская дипломатия сумела добиться весьма ощутимого успеха. 1 января 1942 года в Вашингтоне представители 26 стран, а среди них Рузвельт, Черчилль и незадолго до того назначенный послом в США М. М. Литвинов, провозгласили создание военно-политического союза — Объединенных наций (ОН). Обязались придерживаться принципов Атлантической хартии, вести борьбу с Германией, Италией, Японией и примкнувшими к ним государствами, не заключать сепаратного мира с ними. Кремль вполне устраивало второе и третье, но никак — первое. Утверждение Атлантической хартии, как основы взаимоотношений между союзниками — будущими победителями, препятствовало любой переделке границ. Ведь она начиналась следующим: «США и Великобритания не стремятся к территориальным или иным приобретениям. Они не согласятся ни на какие территориальные изменения, не находящиеся в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов»[314].

Как неудача, постигшая переговоры с Иденом, так и выраженная официально поддержка сути декларации ОН, вынудили советское руководство срочно изыскивать те обходные пути, которые позволили бы преодолеть столь серьезное препятствие в стремлении сохранить границы СССР 1941 года. 28 января ПБ пришлось срочно образовать «комиссию по подготовке дипломатических материалов». Задача же ей ставилась только одна: найти юридические, исторические, даже этнографические обоснования для того, чтобы убедить союзников признать инкорпорацию прибалтийских республик, Восточной Польши и Бессарабии[315].

И все же самым важным оставалось устранение разногласий с Великобританией для не терпящего отлагательства подписания с нею союзного договора. На достижение этой цели Молотову, Майскому и аппарату НКИД потребовалось пять месяцев.

Глава одиннадцатая

20 мая 1942 года, после завершения длительной черновой работы своего аппарата, Молотов прилетел в Лондон и уже на следующее утро начал переговоры с Черчиллем и Иденом. Двое суток безрезультатно пытался склонить британского премьера к принятию советской, точнее — Сталина, позиции. Пытался Вячеслав Михайлович и сделать все возможное для того, чтобы добиться в ближайшее время открытия второго фронта. Отвлечь с его помощью до сорока германских дивизий, ослабив, тем самым, натиск вермахта на измотанные в непрерывных боях части Красной Армии. Но и в данном вопросе не обрел поддержки. Выход из тупика наметился лишь на третий день, когда решено было отказаться от даже упоминания территориального вопроса. Ограничиться одним договором — о союзе сроком на двадцать лет.

Воспользовавшись отсутствием при переговорах Сталина с его стремлением непременно настоять на своем, даже откровенно невозможном, Молотов сумел добиться основного на тот момент. Во второй половине дня 26 мая, «в атмосфере большой сердечности с обеих сторон», по оценке Черчилля, советско-английский договор «О союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и сотрудничестве и взаимопомощи после войны» был подписан[316]. Стал, наконец, реальностью.

Окрыленный успехом в Лондоне, Молотов незамедлительно отбыл самолетом в Вашингтон. Там, после менее острых переговоров с Рузвельтом, Гопкинсом и госсекретарем Халлом, практически прошедших без разногласий, подписал еще один союзнический договор, на этот раз с США — «О принципах, применимых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии». Коалиция трех великих держав, зародившаяся на Московской конференции, стала действующим фактором Второй мировой войны.

Однако и в беседах с американцами ничего утешительного о возможности открытия второго фронта в скором времени услышать Молотову не довелось. Поэтому при вторичном посещении Лондона, по дороге на родину, ему пришлось довольствоваться совместным коммюнике, которое ограничилось всего лишь простой констатацией о достижении «договоренности в отношении некоторых задач создания второго фронта в Европе в 1942 году»[317]. И сделано это было, по признанию Черчилля, только для дезинформации противника, не больше[318]. Правда, Молотову все же удалось добиться подписания еще одного, секретного договора — об обмене между двумя странами военно-технической информацией. Того самого, из-за нарушения которого британской стороной спустя всего три года произошли те самые трагические события, что и определили характер всей послевоенной эпохи.

Единственным членом ГКО (разумеется, без учета Ворошилова), кому пока не сопутствовала удача во всех начинаниях, оказался Сталин. В своем активе он располагал лишь одним — да, бесспорной, убедительной победой под Москвой, но чего явно было недостаточно для решительного перелома хода войны. Положение Иосифа Виссарионовича как наркома обороны и верховного главнокомандующего усугубилось, стало чрезвычайно трудным, сложным, когда вермахт после весенней передышки, объясняемой им распутицей, вновь перешел в наступление. Начал, как несколько позже объяснил Гитлер, последнюю, заключительную кампанию по разгрому Советского Союза.

8 мая 1942 года немецкие дивизии прорвали фронт в Крыму и вынудили части Красной Армии неделю спустя оставить Керчь, а 2 июля, ввиду полной бесперспективности дальнейшей обороны, и Севастополь.

Пытаясь выправить положение, складывавшееся все более и более неблагоприятно, Сталин дал разрешение на проведение операции в районе Харькова. Она, по замыслу советского командования, в случае успеха могла привести к освобождению Донбасса, снять угрозу, нависшую над Северным Кавказом, позволить попытаться восстановить контроль над Крымом. 12 мая части Юго-западного фронта под командованием С. К. Тимошенко и правого крыла Южного фронта (Р. Я. Малиновский) начали наступление, которое захлебнулось через пять дней. Германская армия, используя свое явное превосходство, не только выдержала натиск, но и сумела перейти в контрнаступление, которое стало стремительно нарастать в двух направлениях: на восток, к Сталинграду и Волге; на юг, чтобы захватить сначала Северный Кавказ, а затем и Закавказье с их нефтепромыслами.

29 мая была уничтожена группировка Красной Армии в районе Харькова, приведшая к страшным потерям — 70 тысяч попавших в плен и 5 тысяч убитых по сводкам Совинформбюро. 6 июля части вермахта заняли Воронеж, выйдя к Дону; 17 июля — Ворошиловград; 23 — Ростов-на-Дону; 8 августа — Майкоп; 9 — Пятигорск; 25 — Моздок, немного не дошли до Грозного. Только здесь, уже в предгорьях Кавказа, их удалось остановить. На другом же направлении немецкого удара сложилась более угрожающая ситуация. 2 августа германские дивизии подошли к окраинам Сталинграда, а 23 августа, обойдя город севернее, вышли на берег Волги. Здесь и началась битва, предопределившая судьбу всей войны.

Только теперь Сталин, наконец, убедился в неспособности слишком многих генералов и маршалов, которыми себя окружал, на которых опирался, которым доверял, но которые проигрывали одно сражение за другим, отступая все дальше на восток, оказались уже на Волге. Потому-то и начал, на этот раз уже не торопясь, с большой осторожностью, очередную смену командования Красной Армии.

Еще 11 мая сместил — по болезни — Б. М. Шапошникова с должности начальника Генштаба, назначив для начала исполняющим обязанности А. М. Василевского[319]. Тогда же, весною, сменил некоторых начальников главных управлений НКО: автотранспортного, в мае утвердив 3. И. Кондратьева, а в ноябре — В. Е. Белокоскова[320]; ВВС — А. А. Новикова. Утвердил и своих новых заместителей в НКО: по химической обороне и гвардейским минометным частям — B. В. Аборенкова, по кадрам — А. Д. Румянцева, начальниками Главпура, вместо снятого Л. 3. Мехлиса — А. С. Щербакова[321] и Генерального штаба — Василевского, по бронетанковым войскам — Я. Н. Федоренко[322]. Но самым важным, решающим стали назначения Г. К. Жукова; 26 августа — заместителем верховного главнокомандующего Красной Армией и Военно-Морским Флотом, а на следующий день — еще и первым заместителем наркома обороны вместо C. М. Буденного[323].