Батарея - Богдан Сушинский

– Не волнуйся, распоряжусь, – успокоил его полковник. – Ты же знаешь, что к твоей батарее мои пехотинцы относятся с трепетом.

– Так вот, мне побольше бы сейчас этих самых «трепетных» штыков. Сколько сумеете выделить от щедрот своих командирских?

– Считай, что рота краснофлотцев и рота ополченцев, которые прикрывают сейчас правобережье в районе перемычки, на ближайшие двое суток находятся в твоем подчинении.

– Солидно. Две роты – это стоит уважения.

К четырем утра Гродов уже был на батарейном наблюдательном пункте, обустроенном на прибрежной возвышенности, в каменистом склоне которой образовалась небольшая пещера, где можно было укрываться во время артобстрела или нападения авиации. Вместе с ним находились отделение бойцов из взвода охраны и отделение разведки, которые становились последним резервом капитана в случае истощения румынами передовой линии обороны.

Зная, что прорыву через дамбу обязательно будет предшествовать артналет, комбат предложил командирам рот увести основную часть своих бойцов под прибрежные кручи, оставив на позициях лишь небольшой заслон.

– Понятно, – объяснил им свой замысел, – что сначала противник пошлет на прорыв две штурмовые роты, которые должны оттеснить нас и закрепиться на правом берегу лимана. Так вот, препятствовать этому особо не нужно. Важно оголить ту часть берега, которая уводит на север, в сторону Булдынки, не подпуская румын и немцев к морю.

– Но, если им удастся закрепиться на этом берегу и создать плацдарм, – ударился в рассуждения командир роты морских пехотинцев Коновалов, – тогда Григорьевки, точнее того, что от нее осталось, нам не удержать.

– Никаких гаданий по картам и линиям судьбы не будет, старший лейтенант. Случиться может всякое, но всегда следует помнить, что план этой операции разработан нами, а не противником. Именно поэтому мы должны вести себя так, чтобы все составные «Дамбы» проходили исключительно по нашему сценарию.

– Значит, так и будем вести себя, – поддержал его командир роты ополченцев Никитенко. – Если существует приказ, значит, существует и возможность его выполнения.

– Как лихо ты закрутил, лейтенант! – искренне удивился такой формулировке Гродов, поскольку действительно ничего подобного слышать не приходилось. – Штабистом служил?

– Никак нет, мастером на заводе работал. Только вот неделю назад звание командирское получил. А формулировка – обычная житейская мудрость.

– Не скажи, лейтенант. Чувствую, что умирает в тебе как минимум начальник штаба корпуса. Однако же развиваем мысль дальше. Убедившись, что дорога, вьющаяся вдоль берега, свободна, румыны могут воспользоваться машинами, чтобы ускорить переброску своих войск и вооружения. Во всяком случае, соблазн такой у них неминуемо возникнет.

– В какие-то азартные игрища ты нас втягиваешь, капитан от артиллерии, – недовольно покачал головой прибывший на НП роты моряков командир батальона майор Кожанов. – Если все это закончится крахом, стоять тебе перед трибуналом. И не исключено, что вместе с нами…

– Вся война, товарищ майор, как раз и есть не что иное, как сплошное азартное игрище. И потом, тактические ловушки при организации боя пока что никто не отменял.

– Ну смотри, капитан. У нас в полку давно ходят слухи, что ты – то ли слишком удачливый, то ли слегка завороженный, что обнаружилось еще во время твоего «румынского» рейда. Так что ты уж не подведи.

Румынское командование наверняка было удивлено тем, что во время артиллерийского удара по позициям моряков ни одно орудие русских в дуэль с их батареями не вступило. Никогда раньше на этом участке такого не происходило: обязательно принимались за работу или орудия береговой батареи, или главного калибра одного из судов, а тут вдруг такая покорность…

Еще больше оно приободрилось, когда штурмовому отряду без особых потерь удалось смять заслон противника и оседлать значительную часть Николаевской дороги на правом берегу Аджалыка. В штабе румынской дивизии давно предвещали, что со дня на день русские вынуждены будут сократить свою линию обороны и отойти за Большой Аджалык. «Из всего того, что мы наблюдаем сегодня, вытекает, что именно этим морские пехотинцы и пограничники как раз и заняты сейчас», – решили про себя неунывающие штабисты королевской гвардии.

И все же, когда разведывательный дозор подтвердил то, что Гродов уже мог видеть и в стереотрубу, – что румынские офицеры усаживают своих солдат на машины и длинной колонной, без авангарда и арьергарда, напропалую, входят на перемычку – майор Кожанов был поражен.

– Они там что, с ума все посходили? – удивился он, осматривая в бинокль видимую часть дороги по ту сторону лимана. – Что они себе позволяют?!

– Пардон, это же враги, а не ваши подчиненные.

– Но какие-никакие офицеры там все-таки есть?! Во всяком случае, должны быть.

– А что вы хотите, товарищ майор? Это мы с вами – простые, лапотные командиры и краснофлотцы, а у них там – что ни взвод, то королевская гвардия. И в бой – с именем короля Михая и великого фюрера Румынии Антонеску.

– Но теперь-то ты чего тянешь? – все же опять занервничал майор. – Ведь если они прорвутся на этот берег, сдерживать их уже будет нечем.

– Пусть втянутся, комбат, пусть втянутся. Они ведь сейчас не на каких-то там подводах-каруцах к нам едут, они – на машинах! Штыки сверкают, пуговицы надраены, офицеры – со стеками в руках. Только где-то мы это уже видели. Не припоминаете, где и когда, комбат морской пехоты?

И только когда передние машины стали медленно выползать на крутой правый берег, а штурмовой отряд румын приготовился к новой атаке, Гродов выхватил у телефониста трубку и прокричал:

– Полундра, пушкари! Огонь – по утвержденному плану.

А еще через минуту минометная батарея ударила по правому берегу, выкуривая румын из захваченных ими окопов и ложбин, в то время как три орудия главного калибра и семь «сорокапяток» обрушили свой огонь на западную оконечность перемычки, разнося ее в клочья и загораживая путь к берегу воронками и подбитыми, пылающими машинами. Затем орудия главного калибра точно так же взорвали дамбу у восточного берега, чтобы потом методично истреблять беспомощно застрявшую посреди дамбы, лишенную какой-либо возможности маневрировать автоколонну. Тем более что несколько машин взлетело на воздух вместе со снарядами и патронными ящиками, которые они должны были доставить на русский берег.

Когда с колонной было покончено и пушкари береговой батареи принялись развеивать те подразделения, которые все еще оставались на восточном берегу, майор Кожанов порывисто взглянул на часы, улегся спиной на бруствер наблюдательного пункта и вытер грязным платком такое же грязное, залитое потом лицо.

– А ведь с момента вашего удара прошло чуть более десяти минут, – проговорил он, едва заметно шевеля потрескавшимися губами. – Всего каких-нибудь десять минут – и от всей этой по-идиотски сформированной колонны не осталось ничего живого![28] Попадись мне в руки эти румынские офицеры, я бы приказал расстрелять их только за то, насколько бездарно они выстраивают свои наступательные действия.

– Мы этим тоже немало грешим.

– Но не настолько же, Гродов, не настолько же! Всему же существует предел.

– Всему, кроме глупости. Не моя мысль, так утверждали еще древние.

– Эх, сейчас бы еще ворваться на этот перешеек с двумя ротами моряков да пройтись по нему штыковой атакой!

Услышав это стенание командира батальона, Гродов откровенно рассмеялся.

– Ты чего? – обиженно удивился майор.

И тогда комбат совершенно серьезно, жестко объяснил ему:

– Да потому, что делать этого ни в коем случае нельзя.

– Что значит «нельзя»?

– Да потому, что даже при таких потерях противника почти из каждой воронки на ваших бойцов смотрел бы ствол винтовки или пулемета, летела бы граната. Ваши моряки рвались бы в штыковую, в рукопашную, а залегшие на косе румыны учебно-показательно расстреливали бы их, как в тире. Зачем же зря терять людей там, где никакой необходимости в этом нет?

– Ну, знаешь, если так рассуждать…

– Мы способны победить румынскую армию силами своего оборонительного района, не имея никаких крупных подкреплений с Большой земли? Решительно нет! В таком случае у нас только одна цель: удерживать рубежи, сдерживать противника, максимально уничтожая его живую силу и технику, то есть сковывая и изматывая его.

– Понимаешь, капитан, это у тебя сугубо артиллерийская тактика, поскольку ты привык смотреть на передовую в окуляр своей стереотрубы или в бинокль, из орудийного капонира. Но существует же и тактика пехотного боя.

– К сожалению, отменить ваш приказ я не смогу, сколь странным он бы мне ни казался. Если бы в этой ситуации вы бросили свой батальон в рукопашную, на той стороне тут же нашелся бы какой-нибудь умник с дипломом бухарестской Королевской военной школы, который бы снисходительно удивлялся: «Господи, неужели у русских не осталось ни одного опытного, тактически мыслящего офицера?..» Ну и дальше – в том же духе, в каком только что вы, товарищ майор, отзывались об опыте и мудрости румынских офицеров, действительно проявивших себя на этом перешейке совершенно бездарно.