Чаша жизни (сборник) - Михаил Булгаков

Метелкин. Слушаю. Задник у «Марии Стюарт» лопнул, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Что же, я, что ли, тебе задники чинить буду? Лезешь с пустяками. Заштопать.

Метелкин. Он весь дырявый, Геннадий Панфилыч. Намедни спустили, а сквозь него рабочих на колосниках видать…

На столе звенит телефон.

Геннадий. Заплату положи. (По телефону.) Да. Театр. Контрамарок не даем. Честь имею. (Кладет трубку.) Удивительное дело. В трамвай садится, небось он у кондукторши контрамарки не просит, а в театр он почему-то священным долгом считает ходить даром. Ведь это нахальство! А?

Метелкин. Нахальство.

Геннадий. Дальше.

Метелкин. Денег пожалте, Геннадий Панфилыч, на заплату.

Геннадий. Сейчас отвалю. Червонцев пятьдесят, как этому гусю уже отвалил!.. Возьмешь, вырежешь… (Телефон.) Да?.. Контрамарок не даем. Да. (Кладет трубку.) Вот типы! Возьмешь… (Телефон.) Никому не даем. (Вешает трубку.) Наказание божеское! Возьмешь, стало быть, задник… (Телефон.) Ах, чтоб тебе треснуть!.. Что? Никому не даем!.. Виноват… Евгений Ромуальдович! Не узнал голоса. Как же… с супругой? Очаровательно! Прямо без четверти восемь пожалуйте в кассу. Всего добренького. (Вешает трубку.) Метелкин, будь добр, скажи кассиру, чтобы загнул два кресла посередине во втором ряду этому водяному черту.

Метелкин. Это кому, Геннадий Панфилыч?

Геннадий. Да заведующему водопроводом.

Метелкин. Слушаю.

Геннадий. Возьмешь, стало быть… Дыра-то велика?

Метелкин. Никак нет, маленькая. Аршин пять-шесть.

Геннадий. По-твоему, большая — это версты в три? Чудак! (Задумчиво.) «Иоанн Грозный» больше не пойдет… Стало быть, вот что. Возьмешь ты, вырежешь подходящий кусок. Понял?

Метелкин. Понятно. (Кричит.) Володя! Возьмешь из задника у «Иоанна Грозного» кусок, выкроишь из него заплату в «Марию Стюарт»!.. Не пойдет «Иоанн Грозный»… Запретили… Значит, есть за что… Какое тебе дело?..

Телефон.

Геннадий (слушает). Нет, не дам. (Вешает трубку.) Еще что?

Метелкин. Велите вы школьникам, Геннадий Панфилыч, ведь это безобразие. Они жабами лица вытирают.

Геннадий. Ничего не понимаю.

Метелкин. Выдал я им жабы на «Горе от ума», а они вместо тряпок ими грим стирают.

Геннадий. Ах, бандиты! Ладио, я им скажу (Телефон звенит. Не снимая трубки.) Никому контрамарок не даем. (Телефон умолкает.) Ступай.

Метелкин. Слушаю. (Уходит.)

Геннадий. Первый час. Но если, дорогие граждане, вы хотите знать, кто у нас в области театра первый проходимец и бандит, я вам сообщу. Это Васька Дымогацкий, который пишет в разных журнальчиках под псевдонимом Жюль Верн. Но вы мне скажите, товарищи, чем он меня опоил? Как я мог ему довериться?

Метелкин (быстро входит). Геннадий Панфилыч! Пришел!

Геннадий (хищно). А! Зови его сюда, зови, зови!

Метелкин. Пожалуйте. (Уходит.)

Дымогацкий (с грудой тетрадей в руках). Здравствуйте, Геннадий Панфилыч!

Геннадий. А, здравствуйте, многоуважаемый товарищ Дымогацкий, здравствуйте, месье Жюль Верн!

Дымогацкий. Вы сердитесь, Геннадий Панфилыч?

Геннадий. Что вы? Что вы? Ха-ха! Я сержусь? Хи-хи! Я в полном восторге! Прямо дрожу от восхищения!

Дымогацкий. Болен я был, Геннадий Панфилыч… Ужас как болен…

Геннадий. Скажите, пожалуйста. Ах, ах! Скарлатиной?

Дымогацкий. Жесточайшая инфлуэнца, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Так, так.

Дымогацкий. Вот, я принес, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Какое у нас сегодня число, гражданин Дымогацкий?

Дымогацкий. Восемнадцатое, по новому стилю.

Геннадий. Совершенно верно. И вы мне дали честное слово, что пьесу в исправленном виде доставите пятнадцатого.

Дымогацкий. Всего три дня, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Три дня! А вы знаете, что за эти три дня произошло? Савва Лукич в Крым уезжает! Завтра в 11 часов утра!

Дымогацкий. Да что вы?

Геннадий. Вот оно и «да что вы»! Стало быть, ежели мы сегодня ему генеральную не покажем, то получим вместо пьесы кукиш с ветчиной! Вы мне, господин Жюль Верн, сорвали сезон! Вот что! Я, старый идеалист, поверил вам! Когда вы аванс в пятьсот рублей тяпнули, у вас небось инфлуэнцы не было по новому стилю! Так писатели не поступают, дорогой гражданин Жюль Бери!

Дымогацкий. Геннадий Панфилыч! Что же теперь делать?

Геннадий. Что теперь делать? Не говоря уже о том, что я вам пятьсот рублей всучил, как в бреду, я еще на декорации потратился, я вверх дном театр поставил, я весь производственный план сломал! Метелкин! Метелкин!

Метелкин (вбегает). Я, Геннадий Панфилыч!

Геннадий. Вот что: что они там делают?

Метелкин. Сцену бала репетируют.

Геннадий. К черту бал! Вели прекратить и чтобы ни один человек из театра не уходил!

Метелкин. Разгримировываться?

Геннадий. Некогда! Все нужны! Как есть!

Метелкин. Слушаю. (Убегает.) Володька! Вели швейцару, чтобы ни одного человека из театра не выпускал!

Геннадий (вслед). Все школьники нужны! Оркестр!.. Первый час в начале. Ну, господи, благослови! (По телефону.) 16-17-18 Савву Лукича, пожалуйста! Директор театра Геннадий Панфилыч… Савва Лукич? Здравствуйте, Савва Лукич. Как здоровьице? Слышал, слышал. Починка организма, как говорится. Переутомились Хе-хе! Вам надо отдохнуть. Ваш организм нам нужен. Вот какого рода дельце, Савва Лукич. Известный писатель Жюль Верн представил нам свой новый опус «Багровый остров». Как умер? Он у меня в театре сейчас сидит. Ах… хе-хе. Псевдоним. Гражданин Дымогацкий. Подписывается Жюль Верн. Страшный талантище…

Дымогацкий вздрагивает и бледнеет.

Геннадий. Так вот. Савва Лукич, необходимо разрешеньице. Чего-с? Или запрещеньице? Хи! Остроумны, как всегда! Что? До осени? Савва Лукич, не губите! Умоляю посмотреть сегодня же на генеральной. Готова пьеса, совершенно готова. Ну, что вам возиться с чтением в Крыму? Вам нужно купаться, Савва Лукич, а не всякую ерунду читать! По пляжу походить. Савва Лукич, убиваете! В трубу летим! До мозга костей идеологическая пьеса! Неужели вы думаете, что я допущу что-нибудь такое в своем театре? Через двадцать минут начинаем. Ну, хоть к третьему акту, а первые два я вам здесь дам просмотреть Крайне признателен. Гран мерси! Слушаю, жду! (Вешает трубку.) Уф! Ну, теперь держитесь, гражданин автор!

Дымогацкий. Неужели он так страшен?

Геннадий. А вот сами увидите. Я тут наговорил — идеологическая, а ну как она вовсе не идеологическая? Имейте в виду, я в случае чего беспощадно вычеркивать буду, тут надо шкуру спасать. А то так можно вляпаться, что лучше и нельзя! Репутацию можно потерять… Главное горе, что и просмотреть-то ведь некогда.

Дымогацкий. Я старался, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Как стараться! Итак, стало быть, акт первый. Остров, населенный красными туземцами, кои живут под властью белых арапов… Позвольте, это что же за туземцы такие?

Дымогацкий. Аллегория это, Геннадий Панфилыч. Тут надо тонко понимать.

Геннадий. Ох уж эти мне аллегории! Смотрите! Не любит Савва аллегории до смерти! Знаю я, говорит, эти аллегории! Снаружи аллегория, а внутри такой меньшевизм, что хоть топор повесь! Метелкин! Метелкин!

Метелкин. Чего изволите?

Геннадий. На монтировку пьесы назначаю тебя. Получай, дружок, экземпляр. Первый акт. Экзотический остров. Бананы дашь, пальмы… (Дымогацкому.) Он в чем живет? Царь-то ихний?

Дымогацкий. В вигваме, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Вигвам, Метелкин, нужен.

Метелкин. Нет вигвамов, Геннадий Панфилыч.

Геннадий. Ну, хижину из «Дяди Тома» поставишь. Тропическую растительность, обезьяны на ветках, трубочки с кремом и самовар.

Метелкин. Самовар бутафорский?

Геннадий. Э, Метелкин, десять лет ты в театре, а все равно как маленький! Савва Лукич приедет генеральную смотреть.

Метелкин. Так, так, так…

Геннадий. Ну, значит, сервируешь чай. Скажи буфетчику, чтобы составил два бутерброда побогаче, с кетовой икрой, что ли.