Батискаф - Андрей Вячеславович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с ним ездили в Питер двадцать один год назад.
Оттепель похожа на ломку; во все стороны тянет, крутит, изнутри колотит… В троллейбусе сумасшедшая включилась как радио:
— Баба из мужиков конфету делает! Все политики смеются над бабой! Сорок лет, а она из мужиков разводников делает! Все политики хохочут над дурой. Сависаар и Ансип ногами притоптывают, в ладоши хлопают: ха-ха-ха! Баба-дура! Ха-ха-ха! Разводники ей подарки делают. Машину дарят, декольте, бриллианты… Стоматологи, гинекологи… Мошонкин и Лобков… А я мужиков на дух не переношу! На дух на земле не пе-ре-но-шу! Ни разводников, ни холостяков, ни политиков, ни гинекологов! Конфету они из нее лепят. Вдвоем, втроем — конфету: ха-ха-ха! Авиксоо и Юрген Лииги! Ха-ха-ха!
В сорок четвертом задремал. В больнице гардеробщица мне дает номерок 44. Люблю роковые числа. Обожаю совпадения. Начнешь ходить по врачам с коленом, кончишь как Лазареску. Скорей бы уж.
МРТ. Это в другом корпусе. По коридору до конца и направо, в лифте на третий этаж. Спасибо.
— А вас нет.
— Как нет? Вот он я!
— Вижу, но в тетрадке у нас нет никакого Иванова.
— Направление от хирурга! — пошуршал бумаженцией: есть! шуршит! слышите?
— Да, да… Он записал вас, номерок выписал, а нам, скорей всего, позвонить забыли…
Старый пердун!!!
— В компьютер занес! Я сам видел.
— А в тетрадке вас нет!
Ага! Значит, тетрадки все еще важнее компьютеров! Отлично!
— Так примете или нет?
— Нет!
Ну и наплевать. Обратно, по ступенькам вниз, вниз, коридор направо… колесики вжик-вжик, шорох… исчезли… что такое?.. я в каком-то туннеле… никого нет, странный звук: шелест пластика и бумажка на полу, на полу в подземном коридоре… это случайно не морг?.. поднимаю… Ой!.. Простите… какая-то женщина — в белом, медсестра… Что вы тут делаете? — казенный тон… но меня не проведешь, как ни прячься, — я ее сразу узнаю: одноклассница… фамилию помню, имени нет… У меня это: даю бумажку… Она смотрит: ой, это они потеряли, спасибо!.. И тут я вспомнил имя тоже — во-вторых, говорю, мне бы как-то выбраться из этого лабиринта, Света… Она смотрит на меня, глаза наливаются узнаванием: Андрей?.. смущается почему-то… между нами никогда не… Да, я знаю, сильно изменился… Она прикрыла рот… Нет, просто… мы думали… ой, извини… совсем замялась… Ладно, ладно… я знаю, что про меня думали… жив я, жив… ну так, как мне отсюда выбраться?.. Света проводила меня, шли долго, а ни о чем не поговорили… сказать нечего… прогулка с призраком… с кем-нибудь поддерживаешь связь?., нет… а ты?., ну так… вот и весь разговор… на остановку, скорей…
44-й. Скорей! Колено скрипит. Костыль неудобный. На ладони фингал. На ладони!
44-й! Наконец-то… Дайте сесть!.. я с костылем, не видите?!
Скворцов давно умер. Сплетня была не сплетней. Эти двое не знали друг друга. Автобус меня заморозил. Чистый наркоз. Можно было бы так и коктейль назвать: «Чистый наркоз». Выпить и не проснуться. Мрачный 44-й. Почти никакого света. Может быть, это внутри меня: свет то гаснет, то вспыхивает. Всполохи… Молнии над Хускего… Я помню то лето, папоротник цвел… Коричневая каша снега на улице. Мелькнуло знакомое рыло. Автобус тут ни при чем. Я часто выключаюсь на ходу. Себя ни с кем не спутаешь. Это было бы слишком просто: зашел за угол Ивановым, вышел Сидоровым. Все внутри гаснет, и пока бреду наугад, вокруг меняют декорации. Консервная банка пробивается толчками. Вскрывают на остановке, вытряхивают по сардине. Размороженные пассажиры уплывают в пасть супермаркета. На каждой остановке по супермаркету. Весь мир супермаркет. Водитель матерится. Язык сплошной мат. Других слов нет. Автобус выблевывает из себя движение, проскальзывает на льду, рычит, как алкоголик, который уже вывернул себя наизнанку, но желудок продолжает сокращаться, срыгивать жидких школьников и засушенных старичков. Снег хлюпает внутри моего полиэтиленового мешочка; хочу срыгнуть, но мрак меня держит, — иногда боль удерживает от смерти. В глубине этого мрака какой-то сиплый пьяный мужик рычит мне в ухо: «Хотите убить страну — убейте образование! Хотите задушить будущее страны — задушите медицину, суки!» Все прочие пассажиры молча отползли к кабине водителя, поглядывают оттуда — я поймал себя на мысли: кто из нас кричал? Он — я? На нас смотрят с отвращением. Сплетня может быть правдой. Правда может быть сплетней. Смерть человека может быть сплетней. Сплетня может убить человека.
Вышел. С крыши упал кусок льда. Разбился на разноцветные осколки. Какой-то клоун хохотнул за спиной.
К черту!
В 1988 году нас со Скворцом чуть не грохнули обувалы на Варшавском вокзале, с него сняли «аляску», я не дался, ушел. Прятался, шатался по путям, сильно мерз, с неба позвали. Крановщик, как Соловей-разбойник, сидел в своем стеклянном гнезде, мочился оттуда и хохотал:
— Залезай сюда, зёма! Погреемся!..
Пили водку с пивом из банки, прямо в банке мешали, я спускался как в фильме, подобрал котенка, запустил в теплушку на курьих ножках. Отловили, хотели снять куртку — отвели в туалет, который называли меж собой «Белый дом»; там все было зассано, моча замерзла, желтый лед… почему называли «белым домом» непонятно… Обувалы в ватниках, с ломами за пазухой… Растолкал и убежал… Все это было как не со мной, как в другой жизни… Скворцов остался в одном свитере. Так и поехал домой.
У нас было много приключений. Мы играли вместе в футбольной команде и после тренировки всегда без билета просачивались в какой-нибудь кинотеатр, мы знали все ходы и выходы, так мы с ним посмотрели огромное количество фильмов. Мы были страстные трясуны, часто пропускали уроки, чтобы вытрясти из кого-нибудь побольше монеток, и, опустошив чужие карманы, мы долго стояли возле квасного ларька, никого вокруг не замечая, играя уже друг с другом. У Скворца были большие хрящеватые пальцы, он умело зажимал копейки складками ладони, ловко переворачивал копейки, обмишуривал простаков только так. Чаще всего наши выигранные деньги мы тратили поровну на «Космос» и жвачки, кукурузные хлопья или дешевые пряники с лимонадом.
* * *
— Погода отличная. Не хочешь пройтись, Юдж?
— Катись к черту!
* * *
Петербург — Москва…
Мой старый приятель в Питере жил у своих знакомых чуть ли не в каких-то трущобах, искал работу, но не получилось: все пили, как сумасшедшие. Наутро его никто и вспомнить не мог.
