Александр Македонский. Трилогия (ЛП) - Мэри Рено

Филипп стукнул кулаком по столу.

— Я горжусь им… Горжусь!..

Он подвинул к себе чистую восковую дощечку и быстрыми глубокими штрихами набросал план битвы.

— План боя был отличный, посмотри! Диспозиция прекрасная. Ну а если бы тем удалось оторваться?.. Если бы брешь возникла, вот здесь например — что тогда?.. Или вдруг бы кавалерия ударила — что бы он делать стал?.. Но нет, он всё это держал под контролем, вот отсюда… И когда они пошли не так, как ему хотелось, — он вот что сделал! — Филипп щёлкнул пальцами. — Помяни моё слово, Пармений, этот мой мальчик ещё себя покажет. Он ещё много кого удивит, не только нас с тобой… А я найду ему двадцать поселенцев для Александрополя. Клянусь богами, найду.

— Тогда у меня вопрос. Почему мы до сих пор сидим — и не пьём за это дело? Не пора ли?

— Конечно!.. — Филипп крикнул, чтобы принесли вина, и начал сворачивать письмо. — Постой-ка, постой!.. А это что?.. Я ж ещё не дочитал оказывается.

С тех пор как я пришёл на север, я постоянно слышу о трибаллах, живущих в горах Хаймона. Все говорят, что они воинственны, не знают закона и представляют угрозу для обжитых земель. Мне кажется, пока я здесь, в Александрополе, я мог бы пройти в их страну и привести к их порядку. Прежде чем вызывать из Македонии необходимые для этого войска, я хочу заручиться твоим позволением. Я предлагаю…

Принесли и разлили вино. Пармений схватился за чашу и жадно хлебнул, забыв подождать царя; а тот забыл заметить это.

— Трибаллы?.. Что он задумал? Неужто хочет выйти к Истру?

Филипп, перескочив через детали сыновнего плана, прочёл:

Эти варвары могут доставить много беспокойства, если ударят нам в спину, когда мы пойдём в Азию. А если их покорить, то мы можем отодвинуть наши границы на север до самого Истра. Эта река, как говорят, самая большая на земле после Нила и Внешнего Океана и потому представляет собой естественный оборонительный рубеж.

Два закалённых бойца смотрели друг на друга, словно пытаясь увидеть знамение. Молчание нарушил Филипп: хлопнул себя по колену, закинул голову и громко расхохотался. Пармений с облегчением рассмеялся тоже.

— Симмий! — крикнул царь. — Позаботься о курьере принца. К утру подберёшь ему свежего коня. — Он оттолкнул кубок и повернулся к Пармению: — Надо сразу отменить его затею, пока собраться не успел, а то после слишком обидно будет. Знаешь, что я придумал? Я ему подскажу, пусть с Аристотелем посоветуется насчёт конституции своего города. Ну и мальчишка, а?.. Ну и мальчишка!..

— Ну и мальчишка!.. — эхом отозвался Пармений, напряжённо вглядываясь в свою чашу.

На темной поверхности вина мелькали видения, как в сказочном волшебном зеркале.

По Стримонской долине далеко растянулись фаланги и эскадроны, возвращаясь на юг. Впереди, во главе своего личного эскадрона Александр. Гефестион рядом с ним.

Вокруг висит неумолчный шум: издалека доносится пронзительный плач, причитания; а к ним примешивается глухой скрип, словно дерево трещит. Это каркают вороны, и коршуны кричат, затевая драки из-за лакомых кусков.

Поселенцы своих убитых похоронили; солдаты своих сожгли на погребальных кострах. В хвосте колонны, позади госпитальных повозок, катится телега с урнами; местные гончары слепили. Урны упакованы соломой; на каждой — имя, краской.

Победа далась быстро, потери невелики… Об этом и разговаривали солдаты, глядя на тысячи врагов, так и лежавших, где были убиты, принимая обряды, какими чтит их природа. По ночам их обгрызают волки и шакалы, с рассвета принимаются за дело бродячие псы; а птиц-стервятников столько, что закрывают тела сплошным кишащим покровом.

Если колонна проходит близко, они поднимаются и висят над своей поживой — яростно орущей тучей, — только тут становятся видны уже обглоданные кости и лохмотья плоти, оставленные волками, когда те торопились до внутренностей добраться… Вокруг висит неумолчный шум, вместе с трупным зловонием.

Через несколько дней их обглодают дочиста. Самая скверная работа будет сделана, так что хозяевам этих земель останется только сгрести кости в кучу и спалить, или зарыть в яму.

Возле дороги лошадиный труп. Пляшут грифы, полураскрыв крылья… Быкоглав коротко, жалобно вскрикнул, шарахнулся в сторону… Александр махнул колонне, чтобы не останавливались; а сам спешился и медленно пошёл туда, ведя коня за собой, поглаживая ему морду. Грифы подняли крик, захлопали крыльями, улетели… Он обернулся и заговорил ласково, успокоил… Быкоглав стукнул копытом и фыркнул; ему здесь не нравилось, но страшно больше не было. Постояв так несколько секунд, Александр вскочил на коня и рысью вернулся на своё место.

— Ксенофонт говорит, это обязательно надо, чего бы конь ни испугался, — сказал он Гефестиону.

— Я не знал, что во Фракии такая уйма коршунов. Чем они все кормятся, если нет войны?

Гефестиона тошнило; он был готов говорить что угодно, лишь бы отвлечься от этого ощущения.

— Чтобы не было войны — такого во Фракии не бывает. Но мы спросим у Аристотеля.

— Ты всё ещё расстроен, что мы на трибаллов войной не пошли?

— Конечно. Как же иначе?.. — удивился Александр. — Ведь мы уже были на полпути. Рано или поздно всё равно придётся браться за них. А мы бы Истр увидели!..

Он махнул рукой. По этому знаку небольшая группа всадников рысью выдвинулась вперёд, там дорогу загораживали какие-то тела. Их сгребли охотничьей сетью и оттащили в сторону.

— Двигайтесь вперёд и проследите, чтобы было чисто, — распорядился Александр. И снова повернулся к Гефестиону: — Конечно жалко, обидно… Но он верно говорит: силы у него на самом деле растянуты сейчас. Очень славное письмо прислал, знаешь? Правда, причитал я его не слишком внимательно, когда увидел, что на север нельзя.

— Глянь-ка, Александр. По-моему там кто-то живой.

Чем заинтересовались грифы, было не видно. Они совались вперёд, потом отскакивали, словно напуганы… Потом показалась рука: человек слабо отмахивался.

— До сих пор? — удивился Александр.

— Дождь был, — подсказал Гефестион.

Александр обернулся и подозвал ближайшего всадника. Тот быстро подъехал, с обожанием глядя на своего юного командира.

— Пелемон! Если ему ещё можно помочь — организуй, чтобы подобрали. Они здесь хорошо сражались. А если нет — добей, чтоб не мучился.

— Да, Александр, — радостно ответил конник.

Александр чуть улыбнулся ему, одобрительно, и он — сияя от счастья — отправился выполнять свою миссию. Подъехал, спешился, нагнулся, снова поднялся на коня… Грифы с торжествующим скрипом ринулись вниз.

Далеко впереди сверкнуло синевой море; Гефестион подумал, что скоро они выберутся, наконец, с этого кошмарного поля… А глаза Александра отрешённо блуждали по страшной, полной птиц равнине и по небу над ней. Он декламировал:

Во исполнение Зевсовой воли — ведь так он замыслил —

Многих героев там души ушли во чертоги Гадеса,

Плотью же их напитались и хищные звери и птицы…

Ритм гекзаметров сливался с шагом Быкоглава. Гефестион молчал, только смотрел на него неотрывно… А он ехал — словно был где-то совсем не здесь, и не замечал товарища своего.

Македонская Печать оставалась у Антипатра. Уже второй гонец встретил Александра с приглашением прибыть в лагерь к отцу и принять похвалу и награду. Он свернул на восток, к Пропонтиде, взяв с собой только друзей, никого больше.

Царский дом под Перинфом превратился за это время в удобное и обжитое жилище. Здесь отец с сыном часто сидели у соснового стола на козлах, над большим блюдом, полным морского песка и гальки. Лепили горы, пальцами проводили ущелья, палочками для письма рисовали на местности-макете расположение кавалерии, пращников, лучников и фаланг… Здесь их играм никто не мешал, разве что неприятель. Юные красавцы-телохранители вели себя пристойно; бородатый Павсаний, утративший свою прежнюю прелесть и теперь назначенный соматофилаксом, Начальником Стражи, бесстрастно следил за этими занятиями, прерывая их только в случае тревоги. Тогда они надевали доспехи — Филипп с руганью, как все старики-ветераны, а Александр с жадным нетерпением. Солдаты, к которым он присоединялся, ликовали. После похода на медов у него появилось прозвище: Базилискос, Маленький царь.

О нём уже рассказывали легенды. Как он пошёл в разведку с группой солдат, обогнул скалу и наткнулся на двух медойских часовых — и уложил их обоих; его люди и охнуть не успели, а у тех не было времени даже крикнуть, не то что за оружие схватиться… Как он всю ночь продержал у себя в палатке двенадцатилетнюю фракийскую девчушку, потому что она бросилась к нему — за ней солдаты гнались, — а он к ней даже пальцем не прикоснулся, и дал ей приданое на свадьбу… Как он бросился меж четырёх подравшихся македонцев, уже успевших обнажить мечи, и раскидал их голыми руками… А во время грозы в горах — когда молнии сыпались с неба, будто град, и всем казалось, боги решили всех их истребить, — он увидел в этом добрый знак, не дал остановиться, даже развеселил… Кому-то Маленький Царь кровь остановил собственным плащом — и сказал, что эта кровь на плаще драгоценнее любого пурпура… Кто-то умер у него на руках… А кто-то решил, что он ещё зелёный, — что можно попробовать с ним старые солдатские шутки, — так тем пришлось пожалеть, очень больно ушиблись. Если он на тебя зуб заимеет — берегись!.. Но если ты прав — говори ему прямо — он всё поймёт.