Мозг отправьте по адресу... - Моника Спивак

Путем более детальных расспросов выяснилось, что перелом в почерке произошел в 1914–1916 гг., причем основную роль сыграла в этом сознательная волевая работа над почерком, направленная на то, чтобы сделать его более понятным для наборщиков. Таким образом, изменения почерка должны быть рассматриваемы как вызванные произвольным процессом. Этим объясняется то, что в последние годы писал в начале письма очень удлиненными буквами, а когда уставал, почерк становился все более мелким по мере того, как в связи с утомлением ослабевал произвольный импульс.

Пропусков букв, слогов, слов в письме не встречалось. Личные письма писал так же, как и свои произведения, очень длинные. Мог, например, написать письмо в 40 листов. Когда их писал, то писал «как следует», очень подробно, как в разговорной речи. Иногда письмо представляло собой форму дневника за несколько дней.

Никаких сокращений в письменной речи не употреблял, всегда полностью выписывал слова.

Определенного преобладания письменной или устной речи друг над другом установить нельзя. И то и другое использовал в полной мере.

Чертить не умел. «Схемы, к которым прибегал очень охотно, бывали всегда очень выразительные, но не точные». Например, если рисовал какую-нибудь фигуру, то «она прямо как жила», но в то же время могла быть исполнена технически неправильно в смысле требуемого соотношения отдельных частей. Сам про себя говорил: «прямой линии провести не умею». Не было уверенности и ровности нажима, линии получались нечеткие. Не мог работать с линейкой, несмотря на то что приходилось много чертить схем. Когда употреблял линейку, получались кляксы, сдвиги.

На основании вышеизложенного создается определенное впечатление, что в черчении была та же моторная неловкость и недостаточность координации, что отмечалось и в тонких ручных движениях вообще.

Рисование и живопись.

Ранее особой склонности к рисованию не было, рисовал только карикатуры. Потребность в рисовании появилась во второй половине жизни, примерно с 1913–1914 гг..[470] В дальнейшем она постепенно усиливалась. Сделал много самостоятельных рисунков к «Маскам» и «Москве», а также несколько набросков чернилами (например, контур фигуры сенатора Аблеухова к роману «Петербург»).

Некоторые рисунки в «Масках» были художником только оформлены по эскизам Б.Н..[471] Во всех этих рисунках чрезвычайно резко выпирает элемент гротеска, шаржа.

До 1927 г. зарисовок с натуры не было. В 1927 г., когда был на Кавказе, делал зарисовки пейзажей с натуры.[472] Все рисунки с технической стороны слабые, но необычайно импрессионистичны, насквозь проникнуты символикой. В особенности это сказывается в даваемых одними контурами рисунках горных хребтов и главным образом в сочетаниях и переходах оттенков красок. В общем, некоторые рисунки, несмотря на явную техническую слабость, производят сильное впечатление своей выразительностью.

Было продемонстрировано несколько рисунков бытового характера. Одни – типа шаржа, другие изображают определенные ощущения, например бессонницы, бессилия и т. д. Они также технически очень слабы, но очень выразительны своей символикой.

Имеется ряд рисунков типа орнаментов, ряд набросков архитектурного характера.[473] Слабость технического оформления, но сильное выявление самых разнообразных цветовых комбинаций. Очевидно, что чувство цвета, красок и их комбинаций было очень сильно развито.

Несколько рисунков сделаны уже во время болезни. Они носят мрачный, жуткий характер, передавая, очевидно, соответствующие болезненные ощущения.

ПСИХОСЕНСОРНАЯ СФЕРА

Зрение.

Хорошее. В 1922 г. начала появляться дальнозоркость, постепенно усиливавшаяся, были прописаны очки для работы. Вдаль видел очень хорошо. При работе без очков несколько отставлял от себя рукопись.

Глазомер, по-видимому, был развит удовлетворительно. Это выражалось в том, что мог хорошо рассчитать расстояние при игре в мяч и когда перепрыгивал с камня на камень. Хорошо играл в серсо. Хорошо мог играть в крокет. В рассказах точно передавал расстояния между предметами и величины, обращал на это внимание.

Страдал куриной слепотой. Особенно это заболевание усилилось в последние годы. Когда стало появляться, сведений нет. Выражалось это в том, что очень плохо видел в сумерки; как только начинало темнеть, передвигался очень осторожно, с большой опаской.

Цвета различал правильно, вплоть до самых тончайших оттенков. Дальтонизма не было. Очень любил яркий дневной и солнечный свет. Это сильно поднимало его настроение. Мог спать без темных занавесей. Не было стремления укрыться от света.

Случаев неузнавания формы или значения отдельных предметов не отмечалось. Ни зрительных, ни слуховых иллюзий или галлюцинаций не отмечалось.

Очень сильное развитие восприятия цветов и красок. Это с несомненностью вытекает из приведенного выше анализа его рисунков. В качестве подтверждающего этот момент факта приводим следующие указания жены. Когда заканчивал какой-нибудь напряженный этап работы и был свободный промежуток, производил уборку стола. Покрывал его особым образом подобранными листами цветной глянцевитой бумаги. Брал различные сочетания цветов, например, темно-синий с темно-вишневым, коричневый и персиковый, красное с белым, голубое с серебром. Подбор комбинаций устанавливался в зависимости от желания: «чего глаз просит».

Наряду с сильно развитым восприятием цветов и красок было также выраженное восприятие рельефа, чувство формы. Превалирование одного над другим не отмечалось. Любил как живопись, так и скульптуру и архитектуру, причем последняя, пожалуй, была наиболее ему близка.

Очень сильно развитая зрительная память. Очень хорошо запоминал и впоследствии мог точно передать то, что видел. Всегда стремился, когда где-либо бывал, приобретать как можно больше открыток с видами той местности, где находился.[474] Сам мотивировал это тем, что он все воспринимает импрессионистически, синтетически, тогда как необходимо иметь и отдельные факты. Стремления самому фотографировать интересовавшие его места не было.

Слух.

Хорошо слышал на оба уха. По временам, особенно во время усталости, бывал звон в ушах. Слух был очень тонкий. Хорошо разбирал шепотную речь. Мог правильно определить направление по слуху. Например, ночью мог определить по свистку, где находится поезд. Одинаково хорошо воспринимал высокие и низкие тона. Слуховых иллюзий и галлюцинаций не отмечалось. Слуховая память была хорошая. Любил слушать чтение вслух других.

Переходим теперь к рецептивной стороне музыкальной одаренности. Эта сторона, в противоположность экспрессивной, была развита сильно. Абсолютным слухом не обладал. Относительный слух был развит хорошо. Очень хорошо запоминал то, что слушал, как в отношении мелодии, так и в отношении ритма. Всегда чувствовалось, что когда он говорит об определенной мелодии, она в нем звучит.

Относительно того, мог ли определить составные части аккордов, указаний нет. Инструменты по тембру различал очень хорошо, мог различить в оркестре звуки отдельных инструментов, каждый обладал для него индивидуальностью. Связывал звуки определенных инструментов с определенными образами. Виолончель – исключительно певучее, валторна – строгая.

Ноты знал. Мог ли читать ноты с листа – неизвестно.

Очень любил рояль и виолончель. Очень любил также скрипку. Предпочитал концерты: камерные, симфонические, квартеты. К опере питал меньше интереса, но некоторые оперы также любил, особенно «Кармен» и «Пиковую даму», «Хованщину». По-видимому, мешала воспринимать оперный род музыки нелепость некоторых моментов, несоответствие некоторых эпизодов в опере реалистическому пониманию мира (например, говорил, что в опере «три раза умирают и каждый раз два часа поют»). Склонности к балету выраженной не было. За последние годы ни разу не посетил балета.

В отношении музыки вообще нужно отметить, что восприятие ее было очень сильно развито. Была очень большая утонченность всех музыкальных восприятий и переживаний. Отмечал в каждой вещи характерный для нее музыкальный рисунок, особенности тональности, ритма, фабулы. Обладал способностью воспринимать музыку, так сказать, «в ее непосредственной сфере». Имеются указания на то, что была определенная способность к композиции, в юношеские годы одно время увлекался этим. Имеется также высказывание такого рода, с нашей точки зрения преувеличенное, что «мог бы быть таким же выдающимся композитором, каким был литератором».

Была ассоциация зрительных ощущений со звуковыми. Музыкальные восприятия вызывали в нем ощущения определенных цветов, точной связи определенных цветов с определенной высоты нотами определить не удается.