Млечный путь (сборник) - Александр Коноплин

Мысли эти — странное дело! — не покидали Шкета в этот его четвертый побег. Ему бы о другом думать. О сопках, например, которые, хочешь-не хочешь, а преодолевать надо, потому как вокруг по топям бежать еще хуже. Конечно, осень, болота замерзли… Да вот беда — не все! С первой же сопки увидел Шкет вдали парок над ровным полем. Незамерзающие… Самые страшные. Такая она, тайга, коварная, как «отошедшие» в воровском мире.

Он бежал по распадкам, влезал на сопки и скатывался вниз, а мысли не отставали: влезали и скатывались вместе с ним. И еще, чего раньше не бывало: стали припоминаться ему давние встречи и разговоры с зэками в разных лагерях. О Гитлере вспомнил потому, что одно время много было немцев военнопленных и угнанных. Всех, кто побывал в Германии, товарищ Сталин собрал в одну кучу в лагерь. С одним сошелся Шкет в Инте. Был тот у генерала Власова командиром роты, а до того, как в плен попасть, у наших полком командовал. Как в плен попал, не помнит, раненый был. Из немецкого концлагеря три раза бежал и попадался. Тоже били и в карцер сажали — все как у нас. Потом решил пойти к Власову, но не служить, а искать возможности перебежать к своим. И перебежал… Прямо в Инту, с полной «катушкой»[34]. Он первый сказал Шкету: «Завязывай, парень, с воровским миром, не ищи себе несчастий в жизни. Не то время. Учись. Вон у тебя пальцы какие длинные, тонкие. Может, музыкантом станешь».

Надзиратели в кандеях и те удивлялись: «На кой хрен тебе такая собачья жизнь? Ладно бы пожилой, немощный, а то ведь молодой, здоровый, а себя кандеями изводишь». Уж может, в самом деле завязать?

В сумерки доскакал он на своих двоих до жилья. Не лагерный поселок, а настоящая кержацкая деревня. Окошки — рукой не достанешь, бревна в обхват.

Сперва Шкет огляделся. Мало ли? Может, погоня по следу догнала. Потом выбрал избенку победнее: косенькую, крыша соломой крыта — и постучал в окно палкой. Отворили ему сразу — будто ждали. Низенькая дверь в аккурат для него, и потолок низкий, головой достанешь. Женщина, что его впустила, с первого взгляда показалась ему старухой: носик востренький, глаз не подымает, губы тонкие поджаты, руки худые в синих надутых венах. В избе напротив двери большой стол, за ним лавка, на ней пятеро огольцов мал мала меньше. С краю девочка постарше, лет, наверное, пяти. Сидят, на Шкета глаза таращат. Правее в углу под иконой большая деревянная кровать и табуретка рядом. И больше ничего в избе, никакой мебели. Неужто все шестеро на одной кровати спят?

— Молочка… Молочка не желаете ли? — забормотала женщина, пряча глаза от Шкета. — У нас-то коровы нет, так я к соседям сбегаю. Вы посидите тут, отдохните с дороги, — и не успел Шкет опомниться, выпорхнула за дверь.

Стоя у косяка и привалившись к нему, Шкет смотрел на мальцов, а они на него. Одинаковые все с виду — курносые, глазастые, конопатые, волосы как солома ржаная. Сидят, молчат. Вдруг старшая девочка захлопала в ладоши и сказала:

— А у нас нынче оладышки будут! Вот!

«С молоком — это неплохо», — подумал Шкет, а вслух спросил:

— Кто же вам принесет оладышки, дневальный что ли? — не умел он разговаривать с маленькими, не приходилось встречаться с ними.

— Маманя к дяде Боре побегла, — сказала девочка. — Он на лошадку сядет да на ОЛП[35] поскачет, солдатики придут и тебя заберут, а нам мучки дадут — вот столько! И еще соли…

У Шкета на миг похолодело внутри, и ноги сделались ватными. Но уже в следующую секунду он совладал с собой, метнулся от косяка, распахнув дверь так, что она ударилась об стену. Впотьмах нащупал другую и вывалился прямо на улицу. Должно быть, раньше тут был хлев, но за ненадобностью его сожгли в печке, чтобы мальцы от холода не околели.

Вскочив на ноги, Шкет под заливистый лай собачонок бросился в тайгу. Ничего себе попил молочка! Ах ты, сука позорная! Ну, погоди! Однако ругался он больше по привычке: знал, что никогда сюда больше не заглянет, только бы сейчас ноги унести. Да и не от хорошей жизни бабы на такое дело идут, у каждой либо ребят куча, либо сама с голоду пухнет. Тайга — не город, на работу не устроишься, а начальство лагерное пользуется. За каждого беглого подарки дает — кому велосипед, кому приемник, а этим, по бедности ихней, мучки мешочек на оладышки…

Продолжая материться, топал Шкет через тайгу дальше на восток. Другие, неопытные, к железке ладили — там их и ловили. А он наоборот в глубь тайги рванул: поди догадайся!

Часа через два, когда было уже совсем темно, унюхал он запах дыма, а затем и навоза. Жилье! На этот раз был осторожнее. Раза два обошел заимку, прежде чем приблизиться. Дивился, не слыша собачьего лая. В той деревне его сявки сразу одолели, одна другой заливистей, а тут — ни одной. Тишина.

Стараясь не слишком хрустеть первоснегом, подошел он к высокому крыльцу с гладкими, чисто вымытыми ступеньками и опять огляделся. Ни лая собачьего, ни голоса человечьего, только близко вздыхает корова.

Поднялся на крыльцо, взял веничек, аккуратно бахилы от снега обмахнул, в дверь постучал. Еще раз подивился: нет собак и все тут! Ненавидел он их и боялся, потому как ничего хорошего от них в жизни не видел. Да и знал-то одну породу — немецкую овчарку… Только вспомнил про них, как возле крыльца как из-под земли появились два огромных зверя. На овчарок похожи, но больше ростом, уши имеют короткие и не лают. Почему не лают? И вдруг понял: не овчарки это — волки! Два больших волка стоят и смотрят. Слыхал раньше про таких. Таежники иногда берут из логова волчат и воспитывают. Нет выносливее их, смышленее, а охотники такие, что и ружье таежнику ни к чему с ними: натаскают и птицы, и зверя. Не слыхал раньше только, как они насчет беглых себя ведут — вон клыки какие!

Шкет прижался к стене, но рядом оказалась открытая дверь, и в темноте кто-то стоял.

— Хозяин! — взвыл Шкет не хуже волка, — впусти странника, не дай сгинуть!

— Входи, «странник», — произнес женский голос, — а волков не бойся, человека они не тронут.

«Как же не тронут! Тебя, может, и не тронут, а из чужого запросто кишки выпустят!» — думал Шкет, ощупью пробираясь между ларями, мешками, корзинами, ориентируясь на запах женского пота — его-то он чуял хорошо, — пока не уперся в косяк еще одной двери.

— Входи, — сказала женщина и пропустила его вперед.

«Сейчас убежит подлюка, донесет!» — подумал Шкет, но она никуда не убежала, а вошла следом за ним. Была она высока ростом, худа так, что мослы выпирали, с длинными худыми руками и сутулой спиной. В избе пахло кислой капустой, какими-то травами, печеным хлебом, мокрыми половицами. Шкет вдруг ощутил сильную слабость, с трудом дотащился до скамьи и не сел, а упал на нее и тут же потерял сознание.

Очнулся он, наверное, часа через полтора-два. В избе под потолком горела керосиновая лампа, за тяжелым столом с толстыми ножками сидел широкоплечий бородатый мужик, руки его, как корни дерева, спокойно лежали на столе. Заметив, что гость пришел в себя, он слегка повернул голову и сказал густым басом:

— Собери, Мария, повечерять гостю.

Та самая женщина, одетая теперь в домотканое серое платье с глубоким вырезом, неслышно отделилась от печки, возле которой до этого стояла, и ушла за перегородку. Через минуту появилась снова и поставила перед Шкетом деревянную миску, положила ложку и горбушку хлеба. Шкет ощутил запах мясных щей, и у него снова закружилась голова. Преодолевая слабость, стал торопливо хлебать из миски, прикусывая хлебом. Он почти не сомневался, что видит чудесный сон и хотел одного, чтобы сон этот как можно дольше не кончался. Он быстро выхлебал щи, а сон и в самом деле на этом не кончился. Облизав ложку, Шкет аккуратно положил ее на стол и, с трудом припомнив, выдавил из себя трудное слово:

— Спасибо… — а подумав, добавил: — хозяин.

— На здоровье, — ответили ему.

— Что за хутор? — спросил он, помолчав. — Или, может, деревня такая маленькая? Или поселок? А далеко ли отсюда до Ворошиловского?

— Заимка это, — ответил мужик. — А до Ворошиловского верст двадцать будет.

«Неужто я столько пробежал?» — с радостью подумал Шкет. Ворошиловским назывался поселок при третьем ОЛПе, из которого он бежал.

— Ну и как же тебя звать-величать? — спросил мужик, а помолчав, добавил: — Или, может, у вас, как у собак, клички?

«Расколол! — ахнул Шкет. — Расколол, еще ни о чем не расспрашивая. А я-то хотел прикинуться геологом… Не иначе, бывший надзиратель».

— Владимир я. Владимир Ильич Петров.

— Ишь ты, — удивился мужик, — фамилию вспомнил! А статья у тебя какая?

«Точно надзиратель! Может, и сейчас еще служит».

— У меня-то? Так указник я… Был то есть. Вот срок отбыл… «Сейчас справку об освобождении потребует!» Но мужик ничего не потребовал. Усмехнувшись в усы, сказал:

— Ладно, переспишь у меня ночку, а там поглядим, что с тобой делать.