Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

«Вот, Толя, – кивает он на чемодан, – к тебе привез. От воров. <…> Все воры! Все!.. Ванька Приблудный вор! Наседкин вор! Сестры – воровки!.. Пла-а-акать хочется. <…> И, озлившись, роется в чемодане дрожащими руками:

– Я, знаешь ли, по три раза в день проверяю… Сволочи!.. Опять шелковую рубашку украли… И два галстука…

– Обсчитался, наверно. Замки-то на твоем «кофере» прехитрые. Как тут украсть?

– Подделали. Подделали ключи-то!.. Воры!.. Я потому к тебе и привез. Храни, Толя! Богом молю, храни!.. И в комнату… ни-ни!.. не пускай, не пускай эту мразь! Дай клятву!

Не совладав с раздражением, я резко спрашиваю:

– Кто подделал? Какую клятву? Кого не пускать?

– Ваньку Приблудного! Наседкина! Петьку! Сестер!.. Воры! Воры!.. По миру меня пустят… С сумой пустят… Христосовым именем чтобы питался… Пла-акать хочется…

Сжавшись в комочек, Никритина шепчет мне на ухо с болью, с отчаяньем, со слезами на глазах:

– Сережа сошел с ума».

Прошу простить за сравнение, но есть такая в народе примета: если хотят собаку убить, ее объявляют бешеной. Что-то подобное происходит и здесь. Есенин обвиняет своих сестер в том, что они украли у него мужские сорочки, галстуки и пр. Сестер, о которых он так заботился! Каждый день он по нескольку раз пересчитывает свои галстуки, носовые платки, носки. Принюхивается к друзьям: не пользовались ли они его духами? Ужас, какой он жмот, сквалыга, негодяй и явно ненормальный человек. А несчастной чете Мариенгофов приходится терпеть это и даже позволять ему себя целовать перед уходом (С. 381).

Все здесь, как говорится, поставлено с ног на голову. Имажинист Рюрик Ивнев писал, что Есенин «никогда не был ни мелочным, ни мстительным» (С. 345).

Многие современники отмечали его щедрость и то, что при получении гонорара за его счет кутили все, кому не лень. Да и сам же Мариенгоф чуть выше пишет о том, что дворники-близнецы, которые принесли чемодан Есенина, «благодарят, сняв шапки. Значит, дал много. Теперь ведь не очень благодарят. И еще реже при этом снимают шапки». И уходят они, по свидетельству «романиста», «с шапками в руках».

Возникает вопрос: зачем Есенину так щедро одаривать дворников за пятиминутную услугу и при них же роптать о том, что у него кто-то что-то стянул из чемодана? Разве такие жалобы могли еще больше поднять его авторитет в глазах дворников?

Нет. Все это выдумка увлекшегося своими россказнями мнимого барона. А заодно и заявочка на оправдание своих дальнейших подлых действий против бывшего «лучшего друга». Здесь о сумасшествии Есенина заговорила жена Мариенгофа. На товарищеском суде по так называемому «Делу четырех поэтов» сам он вместе с Марцеллом Рабиновичем заявил о том, что поэт «близок к белой горячке» и «его просто нужно лечить», а в конце 1925 года вместе с номинальным редактором «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» Николаем Савкиным заручился заключением графолога-чекиста Зуева-Инсарова о том, будто бы почерк Есенина принадлежит не совсем нормальному человеку. И затем в позорно известном «Романе без вранья» с таким смакованием расписывал выдуманное моментальное превращение Есенина в безумца во время его последнего визита к бывшему другу на Богословский. А вслед за этим превращением следуют и соответствующие действия, напугавшие уже не жену Мариенгофа, а его самого.

С другой стороны, вся эта нелепая сценка с доставкой чемодана или чемоданов, которые в творениях Мариенгофа американские негры бросают в одном случае «почти со второго этажа», а в другом – «с третьего», понадобилась ему, чтобы убедить читателей в своей честности, порядочности, во что Есенин якобы всегда верил и которые ценил больше, чем в ком-нибудь другом. И потому привез вещи сюда на сохранность.

Однако откроем книгу руководителя студии Айседоры Дункан Ильи Шнейдера «Встречи с Есениным» (с. 75) и найдем подтверждение злостной клеветы бывшего «образоносца»:

«Вечером он опять не пришел, а ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим его чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку».

Как видим, чемоданов было несколько, и никто у него ничего не воровал, а поэт сам щедро раздавал свои вещи.

Впрочем, если мы откроем эту книгу (с. 24), где Илья Ильич рассказывает о первых словах Айседоры при ее знакомстве с Есениным, то сможем прочитать такую любопытную и всеобъемлющую фразу: «Это единственный верно описанный Анатолием Мариенгофом эпизод из эпопеи Дункан – Есенин в его нашумевшем «Романе без вранья». Ее, эту фразу, стоило бы знать всем тем, кто берется писать о Есенине со слов его «лучшего друга» Мариенгофа! (курсив мой. – П. Р.).

Есть и еще некоторые аспекты, из-за которых врал Мариенгоф в данном случае. Он явно отводит подозрения читателей от мысли, что и «лучшему другу» что-то перепало из привезенного Есениным барахла. Ведь если мы поверим, что на самом деле единственный американский «кофер» попал в квартиру Мариенгофа только в марте 1924 года со рваными перчатками и залитыми вином сорочками, то нам остается только посочувствовать «лучшему другу»-заботнику и печальнику, что ему кроме 100 рублей на возвращение из Одессы так ничего и не досталось. И все из-за воровок сестер и таких же хапуг, открыто презираемых «образоносцем» крестьянских поэтов Василия Наседкина, Петра Орешина, Николая Клюева, Ивана Приблудного. За прошедшие полгода они все присвоили себе. Время ведь было такое, что Есенин писал:

Теперь бы ситцу да гвоздей немного…

А сам однажды подарил редактору журнала «Красная новь» А. Воронскому спички – единственное, что можно было купить в магазинах без особых проблем. Никак старались обеспечить всех для разжигания мировой революции!

Но… Удивительное дело: порвав свои отношения с Мариенгофом, Есенин перебрался к Галине Бениславской, где позже поселились его сестры, и снова начал дружить (уже до самой смерти!) с теми же Петром Орешиным, Василием Наседкиным, Иваном Приблудным, которых, как подло писал «образоносец», поэт якобы называл ворами. О бывшем же «лучшем друге» и слышать не хотел!

А вот что написала в своих воспоминаниях, опубликованных полностью в книге ее дочери Наталии Есениной «В семье родной» (с. 230–231), сестра поэта Екатерина: «За время его отъезда Мариенгоф женился и покрылся ржавчиной. Сергей нервничал, метался и стал пьянствовать, чего с ним до этого не случалось. <…>

Сергей был одинок и походил на человека, который потерял все, что было дорого. Его заграничные сундуки стояли посреди комнаты, и он не хотел как-нибудь лучше расставить их. “Не надо пока трогать, – сказал он мне”».

Опять-таки чемоданов было несколько. Но самое пикантное для нас в данной ситуации помещено в книге немного выше (с. 230):

«Сергей вернулся из-за границы. Когда я приехала из деревни, он жил в квартире Мариенгофа».

Так каким же образом сестра Катя могла обворовать Есенина, если до его переезда к Мариенгофу находилась в деревне? И, наконец, как могла участвовать в таком неприглядном деле младшая сестра Шура, которая только через год после возвращения Сергея попала в Москву?

И что после этого можно сказать о Мариенгофе? – Настоящий барон Мюнхгаузен! Притом, раскатывающий на сивом мерине! И соревнующийся с ним во вранье!

Да, было дело. В начале мая 1924 года в письме Галине Бениславской Есенин обозвал Ивана Приблудного вором. За то, что тот взял его гребень из черепахи, с которым поэта связывало какое-то суеверие. Но в каком контексте?! Галя сообщила Есенину, что Мариенгоф закрыл их совместное кафе «Стойло Пегаса», (чтобы открыть новое – «Калоша» на свое имя. – П. Р.) и собирается на все лето с женой ехать в Париж. Цитату из письма Есенина по этому поводу мы приводили выше:

«Да! Со “Стойлом” дело не чисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или Вы делайте отсюда выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах – опасней, так что напрасно радуетесь закрытию. А где мои деньги?

Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов».

Но «этот жулик», Мариенгоф, не только постоянно «кормился» возле Есенина. «Мерзавец на пуговицах» обирал его, чинил всевозможные пакости, а после смерти гения расчетливо и подло мстил ему своей намеренной злостной ложью и клеветой.

Так что не прав Борис Большун, защищая «романиста». Приукрашивая отдельные моменты своих взаимоотношений с Есениным, потомок барона Мюнхгаузена не отказывается от своей старой привычки – беспардонно врать. Но по-новому. Уже меньше насмехаясь над Есениным, но при любой возможности стараясь подчеркнуть свое с ним единодушие, взаимопонимание. И таким образом вернуть себе звание лучшего друга Есенина.

Это касается не только таких эпизодов, как их якобы несогласие вместе с Есениным подписывать декларацию имажинистов, абсолютно иное освещение получило знакомство поэта с Айседорой и другие. В последующих книгах, окончательно озлобившийся Мариенгоф, охаивал всех и каждого.