За синими горами (СИ) - Алина Борисова

Свет Леха не стал включать и здесь, лишь луч его фонаря освещал нам дорогу, выхватывая из тьмы то одно, то другое. Вот и растянутая от пола до потолка сеть серебрянки блеснула в его свете. А ощущения, что в помещении вампир, не было. Все еще не было, хотя мы подошли уже близко.

— Почему я ее не чувствую? — в панике спрашиваю охотника. — Это ваша поганая сеть? Она вытянула из нее все силы?

— Сеть… не при чем, — помедлив, отвечает Леха. — Я, видимо, должен предупредить. Нельзя, чтобы ты закричала. Ни в коем случае.

От такого предисловия ноги отнимаются. А в груди холодеет.

— Да? — почти беззвучно выдыхаю я, замерев на месте.

— Понимаешь, охранники, которые были приставлены… Они даже не здесь должны были быть, за дверью. Но они зашли. В нарушение всех приказов. И они ее… — он помялся, но все-таки выговорил, — изнасиловали.

— Они ее… что? — я хохотала и не могла остановиться. Изнасиловать голодного вампира, это ж надо выдумать! Да не родился еще тот вампир, с которым прошел бы сей фокус!

— Тихо, тихо, ты что? — моего хохота Леха перепугался, кажется, даже больше предполагаемых криков.

— Не возможно вампира изнасиловать, — пытаюсь ему объяснить. — Если ты испытываешь к нему желание, он твое желание ощущает как свое. А людей они вообще… и сами всегда хотят. А уж на голодный желудок… Для них же секс — он тоже в чем-то еда. Так что насилия не было. Вернее — большой вопрос, кто там кого, — вытираю выступившие от смеха слезы. Испугалась. — Они просто покормили ее.

— Нет, — не соглашается Леха. — Крови ей не дали. Ни капли. Смастерили кляп из серебрянки, чтоб не цапнула ненароком…

Смеяться расхотелось. Резко.

— А вот это уже насилие. Одно без другого для них — мучение жуткое, вплоть до того, что они просто не могут…

— Этим дело не кончилось. Их застал Полковник.

И вот тут я вспоминаю про крики. Которые жажда крови едва ли могла исторгнуть. И вновь становится жутко.

— Он решил, что это она их завлекла, — объясняет охотник. — Заманила.

— Ага, и заставила засунуть себе кляп!

— Он не вникал в детали. Сказал, виновата ее красота. И взгляд колдовской. Поэтому, чтоб впредь они никого не смогла завлечь… — он вновь замялся, явно опасаясь моей реакции. — Ей выжгли глаза.

Мир сереет, весь пропитываясь липким ужасом.

— Яська! — лечу, срываясь с места, и в этот раз он уже не пытается мне препятствовать. Идет следом, ведь я все равно застываю у сетки. Охотники тут не мудрствовали. Просто перетянули сетью один из углов ангара, отодвинув подальше находившуюся здесь прежде технику и вынеся из угла запчасти и прочий много лет копившийся мусор. Ей оставили не много: две бетонных стены, бетонный же пол, и серебряную сеть, угрожавшую здоровью.

— Как?.. Как это развязать? Как войти? Яся! Яся, ты там? Почему я ее не чувствую?

Не чувствую. И даже не вижу. Потому что фонариком Леха подсвечивает себе узлы, которые развязывает, чтоб пустить меня внутрь. А она не отзывается. Там, за сеткой, темно и тихо — ни шороха, ни звука.

— Она больше не может никого завлечь. Не может гипнотизировать. Не может влиять, — объясняет Леха чуть извиняющимся тоном, не прекращая бороться с узлами. — Удаление органов зрения разрубило энергетические узлы, и теперь она лишена своей паранормальной силы. Ментально она теперь безопасна. Но вот физически… Ты точно уверена, что тебе безопасно туда входить? — Леха, вроде, с узлами справился, но не спешит раскрывать проход. — Она все же без крови уже два дня. Не кинется?

Ощущение, будто он меня не к вампиру, а в клетку к тигру запускать собрался. Она Высший вампир, а для них — просто дикий, лишенный разума зверь, ее и держат, как зверя: в пустой клетке, на голом бетоне.

— Пусти, — шепчу ему хрипло. — Просто пусти…

Едва ли не отталкиваю его и пробираюсь внутрь. Луч его фонаря услужливо скользит за мной следом, позволяя разглядеть в единственном углу этой импровизированной камеры маленькую сгорбленную фигурку. Яся сидит на коленях, упираясь лбом в холодный бетон стены, никак не реагируя на мое приближение. Неподвижная, словно изваяние. И больше не ощущаемая мной как вампир.

— Яся, — я опускаюсь возле нее на колени, обнимаю ее за плечи, притягиваю к себе, — Ясенька… — и даже сейчас не чувствую ее вампиром. Всего того буйства силы, что обрушивается на тебя всякий раз, когда ты прикасаешься к кому-либо из Великих, всех этих мириадов энергетических искорок, что пронзают твою кожу и словно наполняют тебя частичками их сил, дрожью, восторгом, ощущением прикосновения к чуду… Ничего больше не было. Я обнимаю опустевшую оболочку, в которой — где-то глубоко внутри — тихо-тихо еще бьется сердце.

Яся не сопротивляется, безвольно откидываясь спиной мне на грудь и никак не реагируя на мои прикосновения.

— Я тебя не брошу, Яся, мы выберемся, — шепчу, сжимая ее хрупкие плечи. — Мы выберемся, за тобой прилетит Лоу, увезет в безопасное место, тебя вылечат…

— Нет, — вдруг отзывается она на мои уговоры. Тихо. Безучастно. И обреченно. Но хоть отзывается. Значит, хотя бы слышит.

— Что нет, маленькая? — переспрашиваю я. Не задумываясь, как-то оно само. Наверное, слишком долго врала им всем про девочку-подростка. В итоге поверила сама. И все, что было прежде, — ее брак с Анхеном, его предательство, да даже все триста лет ее вампирской жизни — все отошло куда-то за горы. Я помнила об этом, но — не воспринимала. Как реальность уже не воспринимала. У меня на руках была раненая девочка, больше похожая на сломанную куклу. А я была старше, сильнее…

— Лоу не прилетит.

— Ну что ты, хорошая моя, так не бывает. Он обязательно прилетит, надо только дождаться. Он тебя любит, он весь мир ради тебя в бездну готов отправить, он обязательно…

— Его нет, Лара. Его больше нет.

— Что значит «нет», Яся, о чем ты?

Она, не оборачиваясь, протягивает мне руку. А я сначала сжимаю ее ледяную ладонь в попытке передать ей хоть капельку тепла, участия, и лишь потом осознаю, что она протянула мне руку с перстнем. А перстень…

— Они что, разбили камень? — свет фонаря помогает не очень, Леха светит издалека, в вольер предусмотрительно не заходит. Но пальцами я ощущаю трещины, выбоины, даже пустоту на месте выпавшего фрагмента.

— Нет, никто не трогал, он сам… он сам, — и вновь застывает, заледеневает в своем отчаянье.

— Что значит «сам»? — не понимаю. — Ты, видимо, просто не заметила, разбила о стенку, когда тебя… когда они…

— Искалечили? Нет, камень был цел. Он еще долго был цел, до самого вечера. И я чувствовала, все чувствовала… До последнего мига… Он умер, Лара. Мой брат мертв.