Сага о Форсайдах 2 - Джон Голсуори

- Ты замечательно все растолковал, Майкл. А вдруг он захочет прочесть предисловие?

- Едва ли. Но оно должно быть у Бобби в кармане на тот случай, если ему понадобится осадная артиллерия. На Бобби можно положиться.

- Пойдет ли на это мистер Феррар?

- Да, - отрезал Майкл. - В целом - да. Мой отец оказал ему однажды большую услугу, а старый Шропшир - его дядя.

- А кто напишет предисловие?

- Надеюсь, что уломаю старого Блайта. В нашей партии его до сих пор побаиваются, - он умеет задать жару, когда захочет.

Динни захлопала в ладоши:

- Ты думаешь, он согласится?

- Все зависит от дневника.

- Тогда согласится.

- Можно мне его прочесть раньше, чем сдать в типографию?

- Конечно! Только помни, Майкл: Хьюберт не хочет, чтобы он увидел свет.

- Ясно! Если это подействует на Уолтера и он не отдаст приказ, выпускать книгу незачем; если не подействует, - опять-таки незачем, потому что "дело уже сделано", как говаривал старый Форсайт.

- Во сколько обойдется печатание?

- Недорого. Скажем, фунтов двадцать.

- Тогда справлюсь, - объявила Динни, и мысль ее обратилась к двум Джентльменам, так как в денежных делах ей, как обычно, приходилось туговато.

- Насчет этого не беспокойся.

- Майкл, это моя идея, и платить буду я. Ты не представляешь себе, как ужасно сидеть сложа руки, когда Хьюберт в опасности! Я ведь знаю, что, если его выдадут, у него не будет уже никаких шансов.

- Там, где замешаны государственные мужи, нельзя ничего предсказать заранее, - заметил Майкл. - Люди их недооценивают. Они куда сложнее, чем мы думаем, может быть, даже принципиальнее и уж подавно проницательнее. Но неважно: если мы как следует обработаем Блайта и Бобби Феррара, успех за нами. Я возьмусь за Блайта, а на Бобби напущу Барта. Тем временем дневник отпечатают.

Майкл взял тетрадь:

- До свиданья, Динни, и не волнуйся больше, чем нужно, дорогая.

Динни поцеловала его, он ушел, но в тот же вечер около десяти позвонил ей:

- Дорогая, я все прочел. Если это не проймет Уолтера, значит, у него кожа дубленая. Во всяком случае он над ним не заснет, как тот чурбан: какой он ни есть, добросовестности от него не отнимешь. Он обязан понять всю серьезность положения - речь ведь идет по существу об отмене приговора. Если дневник попадет к нему в руки, он его обязательно прочтет, а материал там красноречивый и к тому же проливающий новый свет на события. Итак, выше нос!

Динни пылко воскликнула: "Дай-то бог!" - и, когда она легла спать, у нее впервые за трое суток немного отлегло от сердца.

XXXV

Дни тянулись медленно и казались бесконечными. Динни по-прежнему оставалась на Маунт-стрит, - там она всегда будет под рукой, какое бы положение ни создалось. Главная задача, стоявшая перед ней, заключалась сейчас в том, чтобы скрыть от окружающих замыслы Джин. Это удалось ей в отношении всех, кроме сэра Лоренса, который, приподняв бровь, загадочно изрек:

- Pour une gaillarde c'est une gaillarde! [13]

И, поймав невинный взгляд Динни, прибавил:

- Ну совсем боттичеллиевская дева! Хочешь повидать Бобби Феррара? Мы завтракаем с ним в погребке Дюмурье на Друри Лейн. Меню в основном грибное.

Динни возлагала на Бобби Феррара большие надежды, поэтому вид его перепугал девушку: он держался так, словно абсолютно непричастен ко всей этой истории. Его гвоздика, глубокий медлительный голос, широкое учтивое лицо и слегка отвисшая нижняя челюсть не вызывали в ней никакого душевного подъема.

- Вы любите грибы, мисс Черрел?

- Только не французские.

- Неужели?

- Бобби, - сказал сэр Лоренс, посматривая то на племянницу, то на ее собеседника, - глядя на вас, трудно предположить, что вы один из самых глубоких умов в Европе. По-видимому, вы собираетесь предупредить нас, что вам едва ли удастся назвать Уолтера сильным человеком, когда вы будете говорить с ним о предисловии.

Часть ровных зубов Бобби Феррара обнажилась.

- Я не могу повлиять на Уолтера.

- А кто может?

- Никто, за исключением...

- Ну?

- Самого Уолтера.

Прежде чем Динни успела совладать с собой, у нее уже вырвалось:

- Разве вы не понимаете, мистер Феррар, что практически это означает одно - смерть для моего брата и ужас для всех нас?

Бобби Феррар взглянул на запылавшее лицо девушки и не ответил. Пока шел завтрак, он так ничего и не обещал, но когда все поднялись и сэр Лоренс стал расплачиваться, Бобби предложил:

- Не хотите ли поехать со мной, мисс Черрел, когда я отправлюсь к Уолтеру по этому делу. Я устрою так, что вы будете как бы в стороне.

- Ужасно хочу.

- Значит, пока это между нами. Я вас уведомлю.

Динни стиснула руки и улыбнулась ему.

- Поразительный тип! - сказал сэр Лоренс по дороге домой. - Ейбогу, в нем бездна сердечности. Он просто не выносит, когда людей вешают. Ходит на все процессы об убийствах. Ненавидит тюрьмы, как чуму. А ведь никогда не подумаешь!

- Да, - задумчиво ответила Динни.

- Бобби, - продолжал сэр Лоренс, - способен быть секретарем инквизиции, и судьям даже в голову не придет, что у него руки чешутся сварить их живьем в масле. Уникальная личность. Дневник в наборе, Динни; старый Блайт пишет предисловие. Уолтер возвращается в четверг. Ты была у Хьюберта?

- Нет еще, но завтра иду с отцом.

- Я воздерживался от расспросов, но, по-моему, молодые Тесбери чтото задумали. До меня случайно дошло, что молодой Тесбери сейчас не на корабле.

- Неужели!

- Святая невинность! - восхитился сэр Лоренс. - Вот что, дорогая, не будем напускать на себя вид заговорщиков. Я всячески надеюсь, что они не нанесут удар, пока не исчерпаны все мирные средства.

- О, разумеется, нет!

- Такие молодые люди заставляют нас верить в историю. Тебе не приходило в голову, Динни, что история - это не что иное, как повесть о тех, кто берет дела в свои руки и впутывает в неприятность или вытаскивает из нее и себя и других. В этом ресторанчике недурно кормят. Я свожу туда твою тетку, когда она достаточно похудеет.

Динни поняла, что допрос ей больше не угрожает.

На другой день за ней заехал отец, и они отправились на свидание с Хьюбертом. Было ветрено, стоял суровый, пасмурный ноябрь. Вид здания пробудил в девушке те же чувства, какие испытывает собака, собираясь завыть. Начальник тюрьмы был военным. Он принял их чрезвычайно любезно и с той подчеркнутой предупредительностью, с которой люди его профессии относятся к старшим по чину. Он откровенно дал понять, что симпатизирует им и Хьюберту, и позволил им пробыть с арестованным гораздо дольше, чем это предусмотрено правилами.

Хьюберт вошел улыбаясь. Динни чувствовала, что, останься она с ним вдвоем, он, пожалуй, раскрыл бы ей свои подлинные переживания, но в присутствии отца упорно будет трактовать эту историю как скверную шутку. Генерал, который всю дорогу был угрюм и молчалив, немедленно взял прозаический и даже слегка иронический тон. Динни невольно подумала, что за вычетом разницы в возрасте они до нелепости похожи друг на друга и обликом и манерой держаться. В обоих было что-то ребяческое, вернее, нечто такое, что созрело в них с ранней молодости и навсегда останется неизменным. За эти полчаса о чувствах не было сказано ни слова. Свидание стоило всем большого напряжения и, если говорить об интимной беседе, все равно что не состоялось. По словам Хьюберта, тюремная жизнь не доставляла ему никаких беспокойств, и вообще он нисколько не тревожился; по словам генерала, вопрос сводился к нескольким дням, в течение которых все будет улажено. Затем он довольно долго обсуждал с сыном положение на индийской границе. Правда, когда они обменялись прощальным рукопожатием, лица их дрогнули, но и то лишь потому, что они пристально, серьезно и просто посмотрели друг другу в глаза. Отец отвернулся. Динни пожала брату руку и поцеловала его.

- Как Джин? - чуть слышно спросил Хьюберт.

- Все в порядке. Шлет тебе горячий привет. Велела передать, чтобы ты не беспокоился.

Губы Хьюберта дернулись и застыли в легкой улыбке. Он стиснул сестре руку и отвернулся.

У выхода привратник и два тюремщика проводили их почтительным поклоном. Они сели в такси и до самого дома не сказали ни слова. Все виденное казалось им кошмаром, от которого они в один прекрасный день должны очнуться.

В эти дни Динни находила утешение лишь в обществе тети Эм, чья врожденная непоследовательность постоянно сбивала мысли девушки с логического пути. Гигиенические свойства такой непоследовательности становились тем очевиднее, чем острее становилась тревога. Тетка искренне беспокоилась о Хьюберте, но ее хаотичный мозг не мог сосредоточиться на одном предмете и довести себя до страдания. Пятого ноября она подозвала Динни к окну гостиной, чтобы показать ей, как при свете фонарей, раскачиваемых ветром, мальчишки волокут чучело по безлюдной Маунтстрит.

- Пастор как раз этим занимается, - объявила леди Монт. - Оказывается, был какой-то Тесбери, которого повесили или обез'лавили, словом, казнили. Пастор хочет доказать, что так и следовало: он продал посуду или еще что-то и купил порох, а е'о сестра вышла за Кейтсби или за ко'о-то друго'о. Твой отец, я и Уилмет, Динни, делали чучела Роббинз, нашей гувернантки. У нее были очень большие но'и. Дети такие бесчувственные. А ты?