Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны) - Всеволод Ревич

Среди тьмы заказного или искреннего вранья, в предвоенной фантастике можно найти и несколько книг, в которых не было столь откровенной профанации. Правда, вряд ли хотя бы об одной из них можно утверждать, что она выдержала испытание временем. Лучшим романом популярного в свое время Григория Адамова была "Тайна двух океанов" /1939 г./. Он написан в беляевском духе, отличаясь, может быть, от книг самого Беляева большей стройностью сюжета, повторяющего, впрочем, "12 тысяч лье под водой" Ж.Верна. После "Наутилуса" придумать подводную лодку, пусть самую совершенную, не Бог весть какое достижение. Правда, детали снаряжения и вооружения "Пионера" придуманы неплохо. Адамов, например, предсказал появление прибора, похожего на будущий радар. К сожалению, многое в романе характерно для предвоенной фантастики. Стандартный коллектив энтузиастов-единомышленников с подчеркнуто многонациональным кадровым составом - русские, грузин, украинец, кореец, еврей... Автора несколько выручает то обстоятельство, что перед нами экипаж подводной лодки, находящейся в автономном плаванье, где сплоченность естественна и необходима, но за этим монолитом опять-таки просматривалась монолитная, спокойная, уверенная в себе страна. Через каждую страницу сюжетное повествование прерывается пространными естественнонаучными разъяснениями. Читатель почерпнет из книги сведения о термоэлектричестве, ультразвуке, Гольфстриме, биологии раков-отшельников, процентном составе морской воды и еще о многом, столь же увлекательном. Задействован также дежурный японский шпион - главный механик "Пионера", имеющий, положим, такие подозрительные пятна в своей анкете и действующий с такими промахами, что становится не совсем ясным, как он при тогдашней-то подозрительности ухитрился попасть на сверхсекретный объект. Ведь для его разоблачения оказалось достаточно сообразительности подростка. В защиту Адамова можно сказать, что, во-первых, он адресовал книгу не командирам Красной Армии, а ребятам школьного возраста, чем и объясняется появление на борту боевой субмарины постороннего мальчика, спасенного после морской катастрофы, для которого, разумеется, сразу же нашелся подходящий по размерам скафандр. Представляете, какой объект для непрерывного "вкладывания" знаний появился у моряков и ученых. А во-вторых, в отличие от Павленко и Шпанова Адамов не стремится выдавать свои картинки за наступающую реальность. Он откровенно делится мечтой о сверхоружии, которое сделало бы границы СССР неуязвимыми. Ту же самую задачу ставил перед собой Долгушин в "Генераторе чудес". В предгрозовой атмосфере о чем же еще было и мечтать?

Журнальный вариант "Генератора чудес" был напечатан в 1939-40 годах, отдельным изданием роман Юрия Долгушина выйти до войны не успел. Как свидетельствует автор, роман вызвал отклик: писатель получил массу писем, организовывались читательские конференции. Готовя "ГЧ" к изданию через полтора десятка лет, автор неизбежно должен был почувствовать на себе проклятие фантастики о недалеком будущем. Жизнь проэкзаменовала автора. И что же? Отгремела великая война, но не участвовали в ней чудесные генераторы, способные усыпить целое войско, никто и по сей день не лечит болезни сверхкороткими волнами, по крайней мере, так, как это описано в романе. По "методологии", предложенной Дорфманом, произведение следовало бы бросить в корзину. Но мы с бросанием повременим. Долгушин рассказал в предисловии к отдельному изданию 1958 года, как ему рекомендовали перенести действие в сегодняшний день или даже в будущее, изменить биографии героев, словом, все написать по новому. И хотя "ГЧ" подвергся основательной редактуре, принципиально он не изменился, благодаря чему и остался в памяти как образец советской фантастики 30-х годов. Все, что надо было скрыть и о чем надо было умолчать, автор скрыл и умолчал. Тем не менее, в романе передана атмосфера, схвачены многие черточки тех лет. Например, всеобщее увлечение радиолюбительством. Немало энтузиастов, подобных Николаю Тунгусову, просиживало ночи над самодельными коротковолновыми установками, ловя голоса далеких континентов и отчаянно завидуя таким известным радистам, как папанинец Э.Т.Кренкель. Нарком представляет собой тот самый "тонкий слой" старых партийцев, от которых к концу 30-х, пожалуй, что никого и не осталось. Долгушин разделял догмы своего времени, но перо подсказывало ему, что в нормальном мире должно быть по-другому. А как добиться "другого" он не знал. Поэтому у Ридана и Тунгусова все получается благодаря волшебнику, принявшему образ наркома. Но автор и не пытается поразмышлять о том, что если его нарком так всемогущ, то почему терпит даже в ближайшем окружении бюрократов и бездарей. Особенно неправдоподобно описано положение науки, которая пользуется таким безграничным доверием и такой беспредельной поддержкой со стороны партии и правительства, что бедным зарубежным ученым остается только завидовать. Однако отметим: наибольших успехов наука у Долгушина достигает в тех областях, которые в жизни подвергались наибольшему идеологическому уродованию - медицина, физиология, биология. Трудно сказать, сознательно или бессознательно, но у автора получилось так, что успехи ученых объясняются свободой и независимостью от всех "руководств". И вообще в книге слова "партия", "марксизм", "материализм", "идеализм", "буржуазная идеология" почти не встречаются. Мне хочется думать, что в этом был маленький, но сознательный протест. В масштабной фигуре профессора Ридана автор, как он сам пишет, пытался соединить черты нескольких известных ему ученых, но к его списку можно было бы присоединить таких энциклопедистов, как Вернадский, Н.Вавилов, Четвериков, Серебровский, Юдин... Судьба большинства этих людей нам хорошо известна. К сожалению, нельзя не обратить внимания, что в послевоенном издании автор произносит благодарственные слова по адресу академика Лысенко и так называемой мичуринской биологии. Конечно, это всего лишь маскировочный маневр, может быть, и инстинктивный, был уже 1958 год, и до падения Лысенко оставалось немного времени. Но еще была велика инерция страха. Книга оказалась смелее автора. В ней никакой лысенковщины нет. Не противоречу ли я сам себе, оправдывая Долгушина за то, в чем немного выше упрекал Симонова? То, что допустимо в фантастическом романе, неприемлемо в претендующем на объективность повествовании, к тому же построенном на исторических реалиях. В фантастике мы знакомимся с представлениями, идеалами, мечтаниями данной эпохи, но есть произведения, в которых хотелось бы видеть правду, а если автор ее скрывает или искажает, то ясно понимать, во имя чего он это делает. Круг идей, которые автор высказывает, главным образом, устами Ридана, весьма широк и касается не только прикладных применений ультракороковолнового генератора, затронуты общие проблемы развития человеческого организма, новые методы лечения болезней, возможность победы над старостью... Можно ли утверждать, что фантаст заблуждался, ведь в действительности наука и впрямь не пошла /пока, по крайней мере/ по пути Ридана. Нет, как раз автор стоял на правильном пути: фантаст, литератор не обязан быть точным в частностях, в конкретных прогнозах, хотя мы всякий раз с удовольствием отмечаем меткие попадания. Но куда важнее, чтобы его гипотезы привлекали свежестью и смелостью, чтобы они учили молодежь ставить без боязни цели, достижения которых кем-то признано невозможным. Да, такого генератора нет и волн мозга, может быть, тоже нет /а может быть, и есть/, но описаны эксперименты на ГЧ так убедительно, что хочется, чтобы это было правдой. Да, нельзя оживить через несколько часов после смерти утопленную девушку, но страницы воскрешения Анны выполнены прекрасно, автор имеет на благородную мечту полное право. К сожалению, удачные страницы романа все время перемежаются с шаблонными - тут и стандартные фигуры фашистов, и героические действия немецких подпольщиков, и обязательный шпион... "ГЧ", пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле, что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет о науке. Но по-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения о науке, об ученых. Они неизбежно должны включать в себя больший или меньший элемент выдумки. Предположим, автор задался целью написать сугубо реалистический роман об ученых наших дней. Например, .Гранин - "Иду на грозу"/. Невозможно совсем не говорить о предмете их занятий. Но ведь у каждой научной теории, гипотезы, открытия всегда есть конкретные авторы. Не может же писатель взять патентные заявки у реально существующих людей и вложить их в головы своим героям, нельзя же, к примеру, приписать открытие лазерного излучения не Басову и Прохорову, а посторонним гражданам. Но нельзя и требовать от литератора скрупулезного следования жизненным фактам, это уже будет документальная, а не художественная проза. Тут-то фантастика и предлагает выход. И Гранину пришлось выдумать несуществующие метеорологические исследования, чтобы занять своих героев, хотя, конечно, роман его не стўит относить к фантастике: центр тяжести перемещен совсем в другую область нравственность в науке, пределы морального компромисса в человеке и в ученом. Все это можно попробовать разрешить и на чисто фантастическом материале, нечто в таком роде мы можем найти у Стругацких. Но параллель лишь подчеркивает отсутствие четких границ между литературными разновидностями. Цель у них в конце концов общая...