Короли алмазов - Каролин Терри

Среди деревьев мелькнул удод, и Энн остановилась, чтобы полюбоваться его экзотическим красным опереньем. Она с удовольствием отдала бы его яркие краски за скромную внешность английского дрозда. Тут Энн заметила какое-то движение у забора. Это был он — этот мальчик — опять он.

С тех пор, как она приехала в Кимберли, она много раз видела, как этот мальчик бродил у дома. Сейчас ему, наверное, лет семнадцать, подумала она; он был весьма непривлекателен — бледный, с неопрятными черными волосами. Самое странное в этих встречах было то, что никто из домашних никогда не упоминал, что тоже видел его, и что Сэм никогда на него не лаял. Напротив, Сэм часто бежал ему навстречу, виляя хвостом и радуясь. Но мальчик бросал камнями в собаку, и та возвращалась к Энн и жалобно скулила, как будто просила объяснить, почему с ней так обращаются.

В последнее время мальчик стал появляться чаще, подумала Энн. Она это заметила, потому что стала очень чувствительна к видимым признакам своей беременности, и несмотря на всю абсурдность ситуации, ей все же казалось, будто мальчик приходит посмотреть на ее расплывающуюся фигуру.

Энн вернулась к дому и опять взглянула в сторону забора, но мальчик уже исчез. Она посмеялась над своими фантазиями и пошла переодеться. Мэтью настаивал, чтобы они переодевались к обеду, независимо от того, были у них гости или нет, а сегодня Энн хотела выглядеть как можно лучше.

Даниэль медленно шел домой.

Домом для него была все та же хижина, которую он делил с Виллемом после смерти Марты и Алиды. Одна местная женщина вела хозяйство для них и еще двух мужчин, один из которых был старше другого почти на сорок лет. Они вели неряшливую холостяцкую жизнь и обычно больше молчали. Виллем и раньше был немногословным, а после смерти Марты вообще замкнулся в себе. Поэтому Даниэль сидел один и размышлял.

Чаще всего он думал о Мэтью. Он начал ходить к большому дому, как только Мэтью привез туда жену. Любопытство заставило его пойти посмотреть на англичанку, чтобы узнать, на кого Мэтью променял Алиду. Она была красивая, Даниэль признал это. Она смотрела на него добрыми глазами и даже несколько раз улыбнулась, когда Сэм вилял ему хвостом. На мгновение Даниэль почувствовал, что готов растаять, но он злился на себя за эту слабость, бросал камнями в Сэма и убегал.

Теперь ему было уже легче поддерживать эту ненависть в своем сердце, потому что он видел, что она ждет ребенка. В память Даниэля навсегда врезался образ Алиды, лежащей в гробу с крошечным младенцем на руках. Его тоска и ревность усиливались, направленные на еще неродившегося ребенка и его мать.

Пока ненависть Даниэля была пассивной, ему достаточно было наблюдать и ждать и позволять ей расти. Однако, оставалось совсем немного времени, когда она толкнет его на активную месть.

Энн застегнула на шее бриллиантовое ожерелье и посмотрела на свое отражение в зеркале. Когда носишь такое украшение, надо много работать над своей внешностью; его великолепие, его огонь и сияние были такими, что алмазы затмевали обладательницу ожерелья, вместо того чтобы подчеркивать ее красоту. На самом деле ожерелье очень похоже на Мэтью, подумала Энн, убедившись, что еще может соперничать с его блеском. У Мэтью была такая сильная личность, что он подавлял всех вокруг себя — даже Джона Корта. В начале их знакомства Энн считала Корта слабым. Потом она поняла, что не Корт был слабым, а Мэтью настолько сильным, что затмевал более мягкий свет личности своего друга.

Энн ждала до конца обеда, чтобы заговорить с Мэтью на волновавшую ее тему.

— Мэтью, я знаю, как неохотно ты занимаешься делами, которые прямо не затрагивают твоих производственных интересов, но есть проблема, которая, я уверена, касается и тебя, и твой долг решить ее.

— Что это? — Его тон едва ли способствовал продолжению разговора.

— Оспа.

Мэтью со звоном поставил бокал с бренди на стол.

— Нет никакой оспы. Ты опять говорила с этим сумасшедшим доктором-буром.

— Ханс Зауэр может быть и родился в Оранжевой республике, но учился в Эдинбурге и он опытный и образованный врач.

— Этот Зауэр — возмутитель спокойствия. Нет никакой оспы, уверяю тебя.

— Нет, есть, — настаивала Энн. — Ты знаешь не хуже меня, что угроза существует уже больше года. Ханс поставил карантин на главной дороге из Кейптауна, где он делает прививки каждому приезжающему, но болезнь как-то просочилась через заслон.

— Он все еще оспаривает отчет врачей? Ты же отлично знаешь, что группу чернокожих рабочих из восточной Африки изолировали, их осматривали все врачи в Кимберли и сделали вывод, что у них не оспа, а кожное заболевание, осложненное пузырчаткой. Отчет подписали доктор Мэтьюс, доктор Мэрфи, доктор Джеймсон и другие, а твой дорогой доктор Зауэр все еще не доволен!

— У Ханса есть опыт лечения оспы, и он абсолютно уверен, что рабочие больны. Правду замалчивают, потому что другие местные рабочие покинут город, если узнают об эпидемии.

— Все это глупости! — сердито бросил Мэтью. — Но даже если бы это было правдой, чего ты ждешь от меня? Я, конечно, имею влияние в местном обществе, но это отразится на всем населении города. Если шахты закроются, пострадает весь город и все отрасли производства.

Энн сжала кулаки.

— Кто-то должен стать заслоном — кто-то должен показать пример. Ты — уважаемый член общества и, если ты скажешь, что надо что-то предпринять, тебя послушают.

— Но я не считаю, что надо что-то предпринимать, — спокойно ответил Мэтью.

Побледнев, она удивленно посмотрела на мужа.

— Даже в таком важном деле ты ставишь на первое место алмазы! Ничто не должно стоять на твоем пути к богатству, даже жизни людей.

— Ты преувеличиваешь.

— Мэтью, я когда-нибудь просила тебя сделать что-нибудь для меня лично?

Неохотно он покачал головой.

— Теперь я прошу тебя. Я хочу, чтобы ты поговорил с Хансом Зауэром и дал рекомендацию закрыть шахты до тех пор, пока с эпидемией не будет покончено. Это единственный способ помешать распространению болезни.

— Нет. — Ответ был окончательным.

Шурша шелковым платьем, Энн поднялась и сердито взглянула ему в лицо.

— В город придет смерть, — тихо сказала она с убежденностью обреченного. — Мужчины, женщины, дети и еще неродившиеся младенцы будут проклинать тот день, когда жадность взяла верх над человечностью. Пусть это будет на твоей совести, Мэтью Брайт, хотя я не верю, что она у тебя есть!

Она быстро вышла из комнаты, и впервые за годы супружества в эту ночь Мэтью нашел дверь спальни запертой от него.