БОББИ ФИШЕР ИДЕТ НА ВОЙНУ - Джон Айдинау

Советские власти не разделяли уверенности Тремблея. В кабинете Ивонина звучали обеспокоенность и тревога относительно поведения Спасского. КГБ, разумеется, был в курсе. Генерал-майор Никашкин решил, что им необходимы представители в Рейкьявике, и рекомендовал Ивонину, чтобы в Исландию отправился друг Спасского Станислав Мелентьев. Ивонин не хотел будить в Спасском ощущение того, что ему не доверяют, и предупредил Никашкина, что чемпион может неправильно понять появление Мелентьева. Вмешался Павлов; он позвонил и сказал, что всё это — много шума из ничего и нужно просто довериться преданности Спасского. Никашкин холодно указал на сообщения прессы, что в начале матча Спасский проигнорировал совет Павлова, хотя другие спортсмены его бы приняли. (По словам Ивонина, если они считали, что Спасский всерьёз собирается остаться на Западе, то должны были бы принять меры предосторожности: послать человека, который отвезет его обратно, или найти стимул для возвращения.)

Четвёртого сентября все облегчённо вздохнули. Никашкин сообщил Ивонину, что Спасский купил в Исландии машину и хочет привезти её в Ленинград. Сперва ему хотелось переправить машину в Копенгаген и оттуда доехать на ней до дома, но его убедили, что путешествие будет слишком рискованным. Пришли ещё более обнадёживающие новости: Спасский набросился на журналистов, спросивших у него, действительно ли он хочет остаться. «Это провокация», — ответил он и добавил, что намеревается купить дачу под Москвой. Яковлеву доложили: Спасский возвращается.

Мнение Тремблея о Спасском оказалось правильным. Коллеги никогда не подвергали сомнению его патриотизм — русский, не советский. Сегодня Спасский говорит, что тогда ему и в голову не могло прийти остаться за границей. Где же был источник слухов, так усердно распространяемых югославами? Матч был проигран, и не могло ли это оказаться очередной неуклюжей попыткой КГБ дискредитировать Спасского, вместо того чтобы поддержать, объяснив таким образом, почему он не смог одолеть американца?

ГЛАВА 21

ПАРТНЕРЫ — СОПЕРНИКИ

В целом в 1972 году отношения США и Советского Союза были лучше, чем все предыдущие годы.

Глядя сегодня на происходившее в те далёкие года, можем ли мы сказать, что шахматный триумф Фишера явился пусть и символической, но все равно победой США над своим старым противником в холодной войне, Советским Союзом?

В интерпретации матча с позиции холодной войны сразу же виден существенный недостаток. У Фишера и Спасского было нечто общее — они абсолютно не подходили на роль представителей политических систем своих стран. Спасский не был советским патриотом и не скрывал этого. Асоциальное поведение Фишера сделало его для многих соотечественников не-американцем.

В «Sunday Times» от 2 июля Артур Кёстлер, автор потрясающего исследования о сталинизме «Слепящая тьма», мягко предупреждал: «Бобби — гений, но в качестве посланника свободного мира он, скорее, достигнет обратных результатов». «Washington Post» размышляла, как поведение Фишера превратило матч «из спортивного состязания в повод для нарастания атмосферы холодной войны». Один из читателей «Post» написал, что «Фишер — единственный американец, который заставил всех в США болеть за русских». В статье, написанной в конце июля и развеселившей всё советское посольство в Рейкьявике, фельетонист «Washington Post» Арг Бухвальд размышлял над дилеммой: позвонит ли Никсон в Исландию, если Фишер победит? Он предположил между ними такой разговор:

— Хелло, Бобби, это президент Никсон. Я позвонил просто, чтобы поздравить тебя с победой в Исландии.

— Покороче, если можно. Я устал.

— Это великий день для Америки, Бобби.

— Ещё более великий для меня. Я выиграл 150 тысяч долларов и показал дулю этим исландским подонкам.

В конце концов президент вешает трубку и звонит директору ЦРУ Ричарду Хелмсу.

— Дик, я посылаю президентский самолёт в Исландию за Бобби Фишером. Сделай одолжение: как только он сядет в него, постарайся, чтобы самолёт угнали на Кубу.

Виктор Джакович вспоминает чувства, царившие в день завершения матча:

Когда он выиграл для Америки шахматную корону, нашей первой реакцией была не гордость. Нашей первой реакцией было облегчение, что всё наконец закончилось. Второй — мы победили! Америка победила. Наш парень — чемпион. Победитель, родившийся и выросший в США, — это было нечто. Но самое первое чувство — огромное облегчение. Испытание оказалось суровым.

Однако сложно возразить, что самой распространённой точкой зрения на матч было восприятие его как эпизода холодной войны. Новый чемпион рассматривал это именно так. В апреле «The Times» отметил: «Фишер верит, что в каком-то смысле сражается за свободный мир против Советского Союза, в атмосфере, схожей с берлинской блокадой двадцатилетней давности». Фишер убрал бы слова «в каком-то смысле». В интервью Джеймсу Бёрку из Би-би-си он сказал:

Это действительно борьба свободного мира против лгущих, изворотливых, лицемерных русских... Сражение между мной и Спасским — микрокосм мировой политической ситуации. Они всегда говорят, что мировые лидеры должны вести борьбу лицом к лицу. Именно это мы и делаем — но без бомб, сражаясь на доске.

Западная публика также была убеждена в геополитической значимости сражения — письма, выражающие мнение подобного рода, наводняли местную и национальную прессу. Дональд Кёртис из Коннектикута писал в «New York Times»: «Шахматы гораздо важнее для миллионов людей за границей, нежели в Соединённых Штатах. Победа мистера Фишера может впечатлить их больше, чем все торговые и военные договоры или договоры о помощи, вместе взятые». То же утверждал редактор «New York Times» в своей колонке, сравнивая произошедшее с советскими достижениями в космосе: «Несомненно, потеря Спасским титула может рассматриваться как огромный национальный регресс, спутник наоборот». Перед первой партией «Washington Post» писала: «Победа Фишера наносит удар по основам советской идеологии». Даже десятилетия спустя многие персонажи нашей истории совпали во мнениях. Для исландского оператора Гиссли Гестссона это был не просто шахматный матч: «Это была битва за умы людей по всему миру — ведь сражались супердержавы. Думаю, шахматам было обидно, что их использовали таким образом».

Стереотипные контрасты между «мы» и «они» можно найти во многих статьях и книгах современных писателей — это отражает период, в который они жили. Переводчика советского посольства Валерия Шаманина приводили в качестве примера отсутствия у советских чиновников человечности. Фрэнсис Уайдхем, один из авторов экспресс-отчёта о матче, считал Шаманина похожим на манекен. (Однако насколько оживлённым должен быть профессиональный переводчик? В обычной жизни Шаманин полон теплоты и энергии.)

По словам Брэда Дарраха, Шаманин был «одним из числа псевдоофициальных советских чиновников, чьи лица казались восстановленными до человекоподобной формы после смертельной травмы». Он отмечал, что советская делегация ходила гуськом; все были невыразительными и необщительными, «как финалисты в соревновании на самоуничижение». Все, за исключением Спасского и ещё Крогиуса, чья выразительность для жителей Запада казалась даже пугающей; он напоминал персонаж из фильма ужасов: психолог, плетущий интриги и с жестокой проницательностью ведущий героя к провалу. Ефим Геллер, даже с точки зрения советских современников, не говоря о западных репортёрах, необычайно подозрительно относился к Западу, и корреспондент ТАСС Александр Ермаков называл его «мистер Нет» за нежелание делиться информацией даже с советским государственным агентством печати.

То, как «Sunday Times» воспринимала двух соперников, позволяет понять, в какой степени реальность искажается через призму идеологической конфронтации: «Оба они отлично подходят для своих ролей. Фишер — строгий индивидуалист, авантюрного склада, иногда безрассудно поступающий как в жизни, так и на шахматной доске. Спасский — более приятный тип советского чиновника, осторожный, уклончивый, труднопостижимый».

В Спорткомитете скептически отнеслись бы к мысли о Спасском, как о «приятном чиновнике», но для Москвы и советского блока матч Фишер — Спасский тоже являлся столкновением систем. Естественно, за помешательство американца на деньгах нёс ответственность капитализм с кровавыми когтями, хотя в речах о способе, которым Фишер снял сливки с матча, нетрудно услышать завистливые нотки. Чиновники беспокоились, что это может изменить отношение советских игроков к деньгам, сделает их менее подконтрольными государству и отвратит от социалистических приоритетов.