Стеклянный Дворец - Амитав Гош

- Конечно, - отозвался Арджун. - Мой командир говорит, что под обстрелом за пропущенную деталь можно заплатить жизнью.

На это Дину тоже обратил внимание. Он считал, что знает ценность наблюдательности, но никогда не думал, что цена может выражаться в жизнях. В подобной мысли было нечто уничижительное. Он думал, что военное дело относится к сфере физических умений, тренировок тела. Всего один разговор показал, что он ошибался. Дину дружил главным образом с писателями и интеллектуалами и никогда в жизни не встречался с военными. И вдруг в Калькутте обнаружил себя в окружении солдат. За несколько часов после прибытия Арджун наполнил дом своими друзьями. Оказалось, что он знаком с парой офицеров из военного городка Форт-Уильям в Калькутте. Стоило ему сообщить о себе, как его друзья стали появляться в доме в любое время дня, в джипах, а иногда даже в грузовиках, об их появлении возвещало гудение клаксонов и шумный топот.

- Так всегда и происходит в армии, приятель, - заявил один из них, пытаясь некоторым образом извиниться. - Куда направится один фаюджи, туда и все остальные...

В прошлом отношение Дину к армии колебалось от прямой неприязни до насмешливого безразличия. Теперь он оказался скорее озадаченным, чем враждебным, его снедало любопытство относительно мотивации военных. Он поразился их сплоченности и был приятно удивлен, как Арджун, к примеру, тут же начинал помогать остальным. Этот образ жизни и мыслей был полной противоположностью всему, во что верил Дину. Сам он всегда чувствовал себя счастливее наедине с собой. Друзей у него было мало, и даже с лучшими из них всегда оставался осадок неловкости, обдуманной осторожности. Именно поэтому он получал такое удовольствие от фотографии. Не было места более одинокого, чем темная комната с ее тусклым светом и зловонной теснотой.

Арджун, наоборот, похоже, находил огромное удовольствие в разработке деталей планов, которые придумали другие, даже необязательно люди, а просто учебники или специальные процедуры. Однажды, рассказывая о перемещении своего батальона из одной казармы в другую, он описал эту рутинную процедуру с такой гордостью, словно лично сопровождал каждого солдата на станцию. Но под конец выяснилось, что его роль заключалась лишь в том, чтобы стоять у двери вагона и составлять список. Дину поразился, что именно от этого он и получал удовольствие: от медленно накапливающихся мелких задач, от составления списков, в результате чего передвигался взвод, а потом и батальон.

Арджун прилагал много усилий, объясняя, что в армии жизненной необходимостью для "парнишек" является полное и безоговорочное взаимопонимание, нужно точно знать, как каждый из них поведет себя в определенных обстоятельствах. Но имелся и парадокс, который не ускользнул от Дину: когда Арджун и его друзья говорили друг о друге, их оценки были столь преувеличены, что они казались выдуманными для публики версиями самих себя. В сборище фантастических фигур из их застольных речей Харди был чистюлей-перфекционистом, Арджун - дамским угодником, еще кто-то - настоящим джентльменом и так далее. Эти словно нарисованные на бумаге портреты являлись частью их товарищеского фольклора, дружбы, которой они гордились, украшая ее метафорами, иногда даже превосходящими родственные чувства. Обычно они называли друг друга просто "братьями", но временами это было даже нечто большее, например "Первые настоящие индийцы". "Взгляните на нас, - говорили они, - Панджабцы, маратхи, бенгальцы, сикхи, индусы, мусульмане. Где еще в Индии вы найдете такую же группу, как наша, где религия и регион не имеют значения, где мы можем вместе выпивать, есть говядину и свинину и не задумываться об этом?"

Каждый поход в офицерскую столовую становился приключением, славным нарушением табу. Они ели пищу, к которой ни один не притрагивался дома: бекон, ветчину и сосиски на завтрак, ростбиф и свиные котлеты на обед. Они пили виски, пиво и вино, курили сигары, сигареты и сигариллы. Дело было не просто в удовлетворении аппетита, каждая ложка имела значение, олицетворяя движение вперед, эволюцию в новый и более полноценный тип индийца. Все рассказывали истории о том, как желудок восстал, когда они в первый раз прожевали кусок говядины или свинины, как они боролись с собой, чтобы проглотить маленький кусочек. Но они заставили себя, потому что этими маленькими, но серьезными сражениями проверяли не просто свою мужественность, но также пригодность для службы офицерами. Они должны были доказать, как себе, так и начальству, что командовали по праву, что принадлежали к элите, что имели достаточно широкий кругозор, чтобы подняться над теми узами, которые приковывали их к земле, чтобы преодолеть укорененные воспитанием привычки.

- Вы только посмотрите на нас! - говорил Арджун после пары порций виски. - Мы первые современные индийцы, первые действительно свободные индийцы. Едим, что хотим, пьем, что хотим, мы первые индийцы, на которых не давит груз прошлого.

Для Дину это звучало оскорбительно.

- Современным делает не то, что ты ешь или пьешь... - он приносил репродукции, вырезанные из журналов, фотографии Стиглица, Каннингэма и Уэстона.

Арджун отзывался на это со смехом:

- Для тебя современный мир - это то, о чем ты прочитал. Все твои знания только из книг и газет. А мы на самом деле живем вместе с европейцами.

Дину понял, что ассоциируя себя с европейцами, Арджун и его друзья-офицеры ощущают себя первооткрывателями. Они знали, что для большинства соотечественников Запад - это далекая абстракция, хотя ими и правят британцы, очень немногие индийцы когда-либо видели англичанина, а еще реже имели возможность с ним поговорить. Англичане жили в собственных анклавах и по собственным правилам, основная часть будничной рутины по управлению возлагалась на индийцев. В армии, с другой стороны, индийские офицеры были группой избранных и жили в таком тесном соседстве с европейцами, которого не знали другие их соотечественники. Они делили те же казармы, ели ту же пищу, в этом их положение отличалось от положения любого другого подданного империи.

- Мы понимаем Запад лучше, чем любой из вас, штатских, - любил повторять Арджун. - мы знаем их образ мыслей. Только когда все индийцы будут похожи на нас, страна станет по-настоящему современной.

Обеды с друзьями Арджуна были шумными событиями, сопровождаясь пивом "под завязку", громким смехом и множеством язвительных шуточек, офицеры посмеивались надо всеми остальными. Это они называли "забавами", и основная часть шуток была вполне добродушной. Но однажды поглощение пищи было прервано странным маленьким инцидентом. Увидев блюдо с горячими, источающими пар чапати, один из офицеров произнес громким насмешливым тоном обычных "забав":

- Жаль, что тут нет Харди, он любитель чапати.

Эти явно безобидные слова возымели неожиданный эффект: шум резко прекратился, а лица офицеров неожиданно стали серьезными. Сказавший это лейтенант покраснел, словно осознав коллективный укор. Потом, будто напоминая друзьям о присутствии посторонних - Дину, Манджу и Нила - Арджун громко откашлялся и резко сменил тему разговора. Заминка длилась не больше секунды и прошла незамеченной всеми за исключением Дину.

Позже тем же вечером Дину остановился у комнаты Арджуна и застал его сидящим на кровати с книгой на коленях и бренди в руке. Дину колебался.

- Хочешь меня кое о чем спросить? - спросил Арджун. - О том, что произошло вечером?

- Да.

- Да ерунда, честно.

- Тем больше причин рассказать.

Арджун вздохнул.

- Это касается моего близкого друга Харди. Странно думать, что его здесь нет.

- И о чем они говорили?

- Это долгая история. Понимаешь, в прошлом году у Харди произошел неприятный инцидент. Для тебя это прозвучит идиотизмом.

- Что случилось?

- Уверен, что хочешь знать?

- Да.

- Харди - сардар [39], - сказал Арджун, - из семьи, многие поколения которой служили в армии. Ты удивишься, как у нас много парнишек из таких семей. Могу назвать их настоящими фаюджи. Ребята вроде меня, не имеющие связи с армией, это исключение.

Харди вырос в гарнизоне батальона в Сахаранпуре, объяснил Арджун. Его отец и дед служили в Первом джатском. Они вступили в него рядовыми и дошли до звания офицеров его превосходительства вице-короля - самого высокого звания, которого в те дни могли достигнуть индийцы, между сержантами и офицерами. Харди первым в семье стал настоящим офицером и всем сердцем желал вступить в Джаты один-один. Он шутил, что мечтает о том, что старые коллеги отца будут называть его "сахиб".

Но между жизнью офицера и нижестоящими по званию существовала разница, которую Харди не осознавал. Остальным подавали к столу индийскую пищу, приготовленную в соответствии с религиозными предписаниями. Офицерам же, напротив, подавали английские блюда, и проблема заключалась в том, что Харди был одним из тех, кто, как ни пытался, так и не смог обойтись без ежедневного дала и роти. Он послушно ел всё, что подавалось к столу, но по меньшей мере раз в день находил предлог, чтобы покинуть часть и поесть где-нибудь в городе. Такое довольно часто случалось с индийскими офицерами, но Харди пересек невидимую черту: он стал посещать столовые нижестоящих по званию. Он получал удовольствие от этих маленьких вылазок, некоторых из солдат в детстве он называл "дядя" и полагал, что они выкажут ему ту же привязанность и снисходительность, как и в прошлом. Харди считал, что они будут держать эти визиты в тайне. В конце концов, они же были выходцами из той же деревни, из той же огромной семьи. Многие знали его отца.