Битва в пути - Галина Николаева

Модельщики парком шли к набережной. Только что кончилась цеховая лекция об экономии средств и материалов.

— Экономь, экономь, — басом сказал Костя-Кондрат, — а в конце месяца — бац: сверхурочно и поаккордно.

— Покупай шляпу, макинтош! — засмеялся Витя Синенький, подпрыгнул и хлопнул Кондрата по новой фетровой шляпе.

Кондрат шевельнул плечом.

— Я свои две косых и так возьму.

Сережа нe слушал, задумчиво насвистывал. Пронырливый Витя заметил и тихонько запел в самое ухо:

Фреза моя новая,Двенадцатирезцовая!Расписали, расхвалили.В кладовой похоронили…

— Оставь, — отодвинулся Сережа. — Мы еше такое сделаем!

Полгода он бился с новой фрезерной головкой. Искал число резцов, геометрию, менял углы наклона. Хвалили, шумели, но до сих пор в цехе лишь у него такая фреза. Головки он сделал две, и вторая пылится в кладовой. Почему? Он так и не понял, почему, переболел неудачей и тут же увлекся центрифугой и кокилем. Но вчера передали по радио: «Фреза Сугробина». Снова ковырнули болячку. «Э, об чем горевать? — нахмурился он и тряхнул кудрями. — С одной задумкой не получилось, с другими получится. У меня их мало ли? На тысячу лет вперед».

Чтоб прекратить шутки Синенького, Сергей обернулся к Косте-Кондрату:

— Ну как, надумал?

Кондрата Лукова все звали Костей, и только когда решили наградить почетной грамотой, обнаружили, что по документам он Кондрат.

— Кто Кондратом назовет, тому в ухо! — пригрозил Кондрат. — Костя — и все. Если напишете на Кондрата, то и грамоты не возьму.

Сережин вопрос заставил его насупиться. Синенький юркнул ему под плечо и сказал с обычной ехидной нежностью:

— Кондраша, как же это? По паспорту Кондрат, по грамоте Константин? Нехорошо так, Кондрашенька!

— В ухо… — мрачно, отозвался Кондрат. Но Сереже сказал со вздохом: — Пусть так. Решил я смириться. Пишите Кондратом.

В центральных аллеях, утрамбованных и присыпанных песком, было сухо и людно, а в боковых гнездилась сырость, и кое-где в гущине кустов дотаивали грязные ошметки снега.

За поворотом открылась река. Последние льдины плыли туда, где над низким солнцем плавились тягучие облака.

Как бы на льдине мне бы поплыть бы!

запел Сережа:

Синенький тотчас подхватил:

Как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы!

— Кому чего, — пробасил Костя-Кондрат.

Ребята засмеялись. У витой изгороди на краю набережной толпились люди. Смех и песни вместе с птицами сновали в воздухе. По набережной шли комсомольцы из первой кузницы.

— Наши идут, — сказал Костя-Кондрат и поспешно стянул с головы фетровую шляпу.

Сережа взял ее и снова нахлобучил Кондрату на голову.

— Эх, ты! Пьяным шататься не стыдишься, а в шляпе идти застеснялся.

Неделю назад Сережа примерял старое демисезонное пальто, и дед ворчал:

— Полы выше колен. И кто растет после двадцати? Ни в чем порядка не знаешь. Придется покупать…

Вчера получили поаккордную плату, Сережа подбил ребят, и все вместе пошли покупать макинтоши. Знакомая продавщица соблазнила купить и фетровые шляпы. Надев макинтош и шляпу, Сережа почувствовал себя взрослым и победоносным.

Кузнецы подошли ближе. Кузнец Женя Вальков крикнул:

— Гляди, ребята, модельщики в шляпах! — Фраерами нарядились!

— Интеллигенция!

— Техническая! Не вам чета! — отшучивался Сережа. — Ваше дело — отштамповал, и ладно. На ваши головы и шляпы жалко. А модельщики мозгами работают.

— Наших задевают!

— Кузнецы, навались на модельщиков!

Но Женя Вальков надел Сережину шляпу и прошелся гоголем:

— Видали, как наши ходят? Вы, модельщики, ткнетесь в станок и долбите. А наше дело живое. У нас из-под рук поковки летят грачами!

Дальше пошли вместе. «Фреза моя новая, двенадцатирезцовая…» — все вертелась в уме Сережи ехидная песня Синенького.

Синенький снял шляпу и галантно раскланялся с худенькой, окруженной детворой женщиной.

— Гляди, жених, скажу твоей Тосе! — пригрозил Вальков.

— Чудак! Это ж Чубасиха. А ведь я, ребята, за ней ухаживал! — похвастался Синенький.

— Ох, и трепач!

— А вот и нет! Еду я из Москвы, со слета. На полустанке подсаживается к нам какая-то. Я сперва и внимания не обратил. Невидненькая. Только села, и гляжу— купе не узнать. То ехали, уткнувшись по углам, загрязнили, замусорили. А тут чистота, ножи, вилки, салфеточки. Пассажиры кто чего тащат, а она угощает домашней колбасой. Разговор у нее спроста, а до того занимательный! Сидим будто не в купе, а в родной хате. Ну, думаю, Витька, наткнулся на такую, держи, не пускай!

Кондрат презрительно покосился сверху вниз.

— Уже и готов. Эх, ты!

— Да не одному мне, всем она страх понравилась. Я и за кипятком, я и за шоколадом! Туда-сюда! Стараюсь. Чай пьет, шоколад ест и меня угощает. Все как надо. Только едем мимо одной станции, она и говорит: «А вот тут я замуж вышла». — «Как так?! Что такое?!» — «Я, говорит, в сельской школе работала. А он в командировку приезжал. Всех воспитывает, всеми командует, обо всех заботится, а об нем никто. Устал, думаю, человек, а никто не догадывается. Вот и догадалась я сама им покомандовать и об нем позаботиться». Словом, дозаботилась! Двоих детей имеет. «Вот-те, думаю, и невеста!» Подъезжаем мы, гляжу, заволновалась, от окна не отходит. Потом застучала в стекло. «Вон он, вон он, красота-то моя!» До того обрадовалась, себя не сознает. Вижу, идет по перрону… И в самом деле красота! Самостоятельный, серьезный, серьезнее Кондраши…

— В ухо! — пригрозил Кондрат.

— За что же, Кондратушка, в ухо? — умильно удивился Витя. — Самостоятельнее Кондрашеньки, говорю. Складный, лицо смуглое, глаза блестят, сам культурный, при шляпе-велюр, при сером костюмчике. Ну, один из всех такой. Киноактер, думаю, не иначе. Приклеились они друг к другу. А я, значит, боком, боком, боком.

— Какой актер приезжал? — спросил Кондрат.

— Да не актер, чудило! Года не прошло, появился у нас новый парторг. Прихожу на собрание, гляжу — да ведь это ж он!

Сережа засмеялся, столкнул с дорожки обломок кирпича и неожиданно для самого себя пропел:

Расписали, расхвалили,В кладовой похоронили…

— Да брось ты о фрезе! — рассердился Синенький. — На него все девчата оглядываются, он знай о фрезе!..

«И верно», — подумал Сережа.

Тело было таким легким, что казалось, оттолкнись — и полетишь птицей. Только в глубине что-то смутно тревожило не то фреза, не то закат, не то девичьи взгляды.

— Кондрата, гляди! Твоя симпатия! — сказал Синенький.

У изгороди стояли стерженщицы и среди них Игорева, тоненькая, на высоких каблучках, в сером пальто и зеленом, как трава, беретике.

Сергей обрадовался. Они часто бывали вместе в театре, в клубе, в кино; в последний раз Сережа в темноте весь сеанс держал Люду за руку, но всегда они бывали не вдвоем, а в компании.

«Пусть обернется и сама заговорит», — подумал Сережа и обратился не к ней, а к той лупоглазой девчонке, которая как-то заблудилась в чугунолитейном. Девчонка выросла из своего серенького платьишка и надставила его широкой коричневой, не в цвет платья, полосой.

Ну, научилась отыскивать стержневое? — спросил он. Девчонка залилась краской.

Игорева вытащила платочек. Сладкая волна отогнала весенние запахи земли и влаги. Сережа стал отмахиваться шляпой.

— А я тебе серьезно говорю. Добьюсь образования, а все равно встану к фрезерному!

— Ну уж! Никогда не поверю!

— Что я тебе, вру? — возмутился Сережа. — Ты нашей специальности не понимаешь. Модельщик-фрезеровщик, если хочешь знать, скульптор! Скульптор высекает лицо человека из мрамора, а модельщик-фрезеровщик вырезает из металла лицо детали. Ну что ты смеешься? Что ты… — он с разбегу остановился на полуслове.

Она все посмеивалась, помахивала платочком. Отломила ветку с набухшими почками, перекусила ее, поморщилась и странно улыбнулась.

— Ох, горько…

Ему расхотелось разговаривать. Он заскучал: «Что это мы сидим здесь одни в сырости?»

— Пошли к нашим.

Она неохотно поднялась. Совсем рядом Сережа увидел как обиженно вздрагивают ее набухшие, словно почки, приоткрытые губы.

«Поцеловать, что ли? Может, хорошо получится?»

Он притянул ее к себе, поцеловал и разочаровался: «Холодная штамповка!»

Они пошли к набережной. Льдины уплывали туда, где над краем солнца пылали тучи. Он указал на закат:

— Хоть бери ковш да разливай по опокам! Грачи угомонились, и только одна неуемная птица кружилась в высоте.

— Сейчас птицу приманю, и прилетит.

Сережа прошел меж гуляющими, стал у края набережной, поднял руку. И птица начала снижаться медленными, широкими кругами.