Англия, Англия - Джулиан Барнс

Свои последние месяцы сэр Джек провел, одним глазом следя за прогнозом погоды, а другим — инспектируя чертежи архитекторов. С каждым днем в нем укреплялась вера в знаки и предзнаменования. Как где-то обмолвился гениальный Вильям, звучный плач небес нередко предвещает кончину великого человека. Не кто иной, как Бетховен скончался под рокот грозы прямо у него над головой. Последние слова, прозвучавшие из уст гения, были похвалой англичанам. «Да благословит их Бог», — сказал он. Будет ли со стороны сэра Джека тщеславием — или, напротив, истинным смирением? — повторить эту фразу, пока небеса будут протестовать против его собственного ухода в мир иной? Так первый барон Питмен и умер, обдумывая свою прощальную эпиграмму, удовлетворенно созерцая синее, прозрачное небо.

Похороны были сплошная напыщенность да вереницы лошадей с черными плюмажами; некоторые из пришедших горевали искренне. Но Время, а точнее, внутренняя динамика родного детища сэра Джека, его Проекта, нашло способ с ним расквитаться. В первые месяцы после кончины Самые Почетные Гости посещали мавзолей, чтобы поклониться праху покойного, почитать настенные мудрости сэра Джека и в задумчивости удалиться. Вместе с тем они по-прежнему охотно записывались на экскурсии по Питменовскому особняку в конце Мэлл — может быть, даже охотнее, чем раньше. Эта пылкая преданность лишь подчеркивала атмосферу запустения и меланхолии, царящую в здании после смерти владельца, и Джефф с Марком оба согласились, что настраивать Гостей на философский лад, конечно, следует, но вот на депрессивный… И тут логика бизнеса ниспослала им озарение, яркое, как буквы на стене Валтасарова дворца: сэр Джек должен жить, и он будет жить.

Прослушивания проходили отнюдь не гладко, но в итоге был найден Питмен, который после знакомства с историческими материалами и непродолжительных репетиций оказался не хуже старого. Сэр Джек — прежний сэр Джек — был бы в восторге от того факта, что его преемник переиграл чуть ли не все главные роли в пьесах Шекспира. Воскрешенный сэр Джек вскоре обрел популярность: выпрыгивая из своего ландо, он запросто углублялся в толпу, он читал лекции по истории Острова, он принимал в своем особняке Особо Почетных Гостей — высших руководителей турфирм. На «Обед с Питменом в «Чеширском сыре» Гости стекались толпами. Единственным отрицательным с коммерческой точки зрения моментом было лишь то, что посещаемость мавзолея упала столь же резко, как корзинка Бетси, — порой Гостей там бывало меньше, чем садовников. Большинству людей казалось, что утром улыбаться человеку, а вечером посещать его могилу, — это как-то бестактно.

На Острове правил уже третий сэр Джек, когда Марта после многих десятилетий скитаний вернулась в Ингленд. Она стояла на носу парома, раз в три месяца отправлявшегося из Гавра; то и дело гудя, судно неуверенно входило в гавань Пула; подставив щеки мелким водяным брызгам, Марта размышляла, найдет ли пристань сама и если да, то какую. Паром причалил; с борта на пирс перекинули сходни; запрокинутые головы искали глазами кого угодно, но только не Марту. Она сошла на берег последней. Она была одета в самые старые вещи из своего гардероба; и все же таможенник с бакенбардами отдал ей честь, когда она остановилась перед его полированной дубовой стойкой. Свой староанглийский паспорт Марта сохранила и вдобавок все эти годы тайком платила налоги. Эти две предосторожности гарантировали ей редкостный статус Санкционированного Иммигранта. Таможенник, в костюме из плотного синего сержа, в добротных сапогах-веллингтонках, поднес к глазам золотой карманный хронометр, висевший у него на поясе, и занес точное время ее репатриации в журнал с сафьяновой обложкой. Он был явно моложе Марты, но глядел на нее, словно на давно потерянную дочь. «Лучше одна заблудшая овечка, не обессудьте за дерзость, мэм». Вернув ей паспорт, он вновь отдал честь и свистнул оборванному мальчишке, чтобы тот поднес ее багаж до кеба.

Что ее удивило при наблюдении со стороны — это как быстро все развалилось. Нет, «развалилось» — это несправедливо, это в духе газеты «Таймс» (по-прежнему выходящей в Райде). Официальное мнение Острова, патриотически проповедуемое Гэри Джеймсом и его преемниками, сводилось к самому элементарному злорадству. Старая Англия все стремительнее утрачивает власть, территории, богатство, влияние и население. На фоне Старой Англии светочем прогресса покажется самая отсталая провинция какой-нибудь Турции и прочей Португалии. Старая Англия, сама себе перерезав глотку, валяется в канаве под призрачным газовым фонарем, и ее единственная миссия — служить наглядным предостережением для других наций. «ИЗ КНЯЗИ В ГРЯЗИ» — резюмировал положение дел презрительный заголовок в «Таймс». Старая Англия потеряла свою историю, а следовательно (поскольку индивидуальность — это память, а память — это индивидуальность), напрочь потеряла себя.

Но был возможен и другой взгляд на ситуацию; будущие историки, даже самые предвзятые, несомненно, согласятся выделить два различных периода. Первый начался с рождением «Проекта «Остров» и длился все то время, пока Старая Англия — примем для удобства этот термин — пыталась конкурировать с Англией, Англией. Для метрополии это было время неуправляемого пике. Рухнула экономика, доселе державшаяся на туризме; денежно-кредитную систему погубили биржевые спекулянты; с отъездом Монаршей Четы среди аристократов распространилась мода на эмиграцию, так что лучшие особняки страны скупили в качестве дач европейцы с Континента. Шотландия, сбросив с себя многовековое иго, приобрела обширные земли вплоть до старых промышленных городов Севера; и даже Уэльс раскошелился, чтобы расшириться за счет Шропшира и Херфордшира.

После нескольких попыток помочь утопающей Британии Европа отказалась выбрасывать деньги на ветер. Некоторые сочли, что Европа нарочно отступилась от государства, которое когда-то соперничало с континентом; решила, дескать, отыграться за прошлые века. Поговаривали, что, собравшись за тайным ужином на Елисейскпх Полях, президенты Франции, Германии и Италии провозгласили тост: «Падающего толкнем». Ну хорошо, может, это и апокриф, но документы, с большими трудами добываемые в Брюсселе и Страсбурге, подтверждали: для многих высших государственных деятелей Европы Старая Англия — скорее аллегория нравственно-экономической греховности, чем достойный адресат безотлагательной финансовой помощи; эту страну надлежит изображать как обиталище мотов и не мешать ее падению в пропасть, дабы чересчур алчные представители других народов не очень-то зарывались. Последовали даже символические кары: «время по Гринвичу» заменили «среднепарижским временем», а английскую соль переименовали в германскую.

Начался массовый исход беженцев. Лица вест-индского и азиатского происхождения возвращались в процветающие страны, откуда когда-то, спасаясь от голода, прибыли их прапрадеды. Другие приглядывались к Соединенным Штатам, Канаде, Австралии и континентальной Европе; но эмигрантов из Старой Англии, на чьих лицах словно лежала печать невезения, в этих государствах принимать не спешили. Европа, основываясь на одном из подпараграфов Веронского Договора, лишила староангличан права на свободу передвижения по территории Евросоюза. Греческие эсминцы патрулировали Ла-Манш, перехватывая лодки с нелегалами. В связи со всем этим исход несколько замедлился.

Естественной политической реакцией на кризис было избрание Правительства Обновления, которое поклялось оздоровить экономику, хранить парламентский суверенитет и вернуть утраченные земли. Для начала оно вновь сделало основной денежной единицей старый фунт, против чего мало кто протестовал, так как английский евро все равно утратил статус конвертируемой валюты. Вторым шагом было послать на север войска для возвращения территорий, которые были официально объявлены оккупированными (хотя на самом деле их всего лишь продали). «Блицкриг» освободил почти весь Западный Йоркшир, к немалому смятению его населения, но после того, как США поддержали решение Евросоюза о предоставлении шотландской армии неограниченного кредита и наисовременнейшего оружия, произошло сражение при Ромбальдс-Муре — и пришлось заключить позорный У итонский договор. Тем временем французский Иностранный легион под шумок вторгся на Нормандские острова, и иск об их возвращении историческим владельцам, поданный французами, был удовлетворен Международным судом в Гааге.

После У итонского договора дестабилизированная, обремененная репарациями страна отказалась от политики Обновления — или по крайней мере того, что традиционно понималось под Обновлением. Это и послужило началом второго периода, о котором еще долго будут спорить будущие историки. Одни утверждают, что в этот миг у страны просто опустились руки; другие — что среди жестоких испытаний у нее внезапно открылось второе дыхание. Однако бесспорно уже то, что традиционные, общепризнанные цели нации — экономический рост, политическое влияние, военная мощь и нравственное превосходство — были теперь забыты. Новые политические лидеры ратовали за новую самодостаточность. Они отказались от членства в Европейском союзе — выкидывая на переговорах такие безумные фортели, что им в итоге еще и приплатили, чтобы наконец-то спровадить, — запретили торговлю с остальным миром, лишили иностранцев права владеть недвижимым и движимым имуществом на территории страны, а также распустили армию. Желающих эмигрировать выпускали; желающих иммигрировать впускали лишь в особых случаях. Отъявленные шовинисты кричали, будто эти меры превратят великую торговую державу в отшельницу, питающуюся одними орехами, но патриоты-модернизаторы чувствовали душой, что для народа, переутомленного собственной историей, это единственный реалистичный выход. Старая Англия запретила въезд туристов иначе как группами по два человека или меньше и ввела замысловатый, достойный византийской бюрократии визовый режим. Старое административное деление на графства было упразднено; страну разделили на новые провинции, в целом повторявшие королевства Англо-Саксонской Гептархии. И наконец, страна окончательно откололась от остального земного шара и Третьего Тысячелетия, сменив название на «Ингленд».