Огненная земля - Аркадий Первенцев

Перечитав написанное Букреевым, Батраков поднял набрякшие веки.

— На бумаге мрачно. Мы как будто жалуемся.

— Все так.

— Ты даже приуменьшил. Съедена вся кукурузная бодылка, перещелкали все семячки. Люди потеряли в весе ровно вдвое.

— Ну и что же?

— Мы привыкли… а на Большой земле покажется мрачно. Еще снимут корабли с главного направления. Ты читал, как нас в газетах расписали… А если бы ленинградцы разрисовали все, что им приходится испытывать? От кручины бы все позеленели.

— Как же ты рекомендуешь ответить адмиралу?

— Спрячь донесение в свою сумку. После войны детишкам покажешь, а командование флота не волнуй.

— Надо ж объяснить обстановку.

— Напиши так адмиралу: «Будем держаться, несмотря ни на что. Если есть возможность, подбросьте еше патронов, табачку и воблы». Тем более, что в таком духе информируют и армейцы.

Батраков потер виски и внимательно посмотрел на Букреева.

— Нам приходится вести политическую работу… Многие спрашивают, почему нас бросили, почему не выручают. Для недальновидного ума кажется и в самом деле странным. Такая огромная страна, столько ресурсов, а вот сидим на клочке в пять квадратных километров.

— Ну, я надеюсь, объяснение нашли, Николай Васильевич?

— Объяснение, конечно, очень простое. Приказ есть приказ. Но это формально. А нам приходится решать, могут ли нам сейчас помочь, пока не накопились силы у Керчи, или нет. Моряки знают, что сюда нельзя бросать крупные корабли. Что они сделают на наших отмелях, на минных полях? Не пошлешь же эскадру. А мелкий флот весь на учете. Перебираем все корабли, все дивизионы и черноморцев, и Азовской флотилии и ясно видим, пока керченская группировка накапливается, надо драться.

— Правильно, — сказал Букреев, — мы свою первую задачу выполнили и теперь будем ожидать дальнейших приказов командования. Мне, кстати, сообщил Манжула, что во второй роте имеются нездоровые настроения.

— Не целиком во второй роте, а имеются. У них, может быть, один–два человека с длинными языками и короткими мозгами, Николай Александрович. Вторая рота вся, до одного человека, давала клятву еще на Тамани. Если кто нарушил ее, ты сам знаешь, моряки не пощадят.

— Манжула следит за какими‑то людьми, которые перетащили тузик в другое место. Манжула думает, что кто‑то попытается бежать через пролив.

— Такого позора нельзя допустить. — Батраков сжал губы, нахмурился. Его пальцы нервно забегали по столу. — Если даже выгребут подальше от берега, из пулеметов снимем, — потопим. Я не представляю себе даже в мыслях: к Тамани вдруг пристанут беглецы. Кто? Моряки. Не представляю. Не было такого случая среди морской пехоты.

С НП было видно море, шумевший прибоем берег, ржавые остовы кораблей, приютившие возле себя шалу- новский бронекатер. На шлюпках и плотах перевозили боеприпасы. С мыса Бурун глухими, отдаленными звуками «ду–ду–ду» доносилась работа крупнокалиберных пулеметов. Им отвечали минометчики.

Ввалился Шалунов мокрый, веселый, в сапогах, вымазанных глиной по самые колени. За ним внесли посылки от Мещерякова и Шагаева для Букреева, Батракова и Курилова.

Кулибаба восторженно устанавливал на стол все, что добывали его руки из фанерных ящичков.

— Вот так харч! Колбаса! Полтавская, ах, ах… Мы ее поджарим. — Кулибаба нюхал, закатывал глаза, причмокивал. — Печенье. А, водочка, натуральная московская, с пробкой! Ни с яким там капсюлем, а с пробкой. Водочка ты моя, водочка..А вино! Му–с-кат! Нема картофельной муки. А то бы я с цего вина наварил киселя, якого киселя, товарищ капитан!

— Не верится, что где‑то запросто подают к столу такие продукты, — с удивлением сказал мичман.

— По всей базе искали, насилу нашли, — ответил Шалунов. — Где там, запросто. На Тамани тоже с продуктами плохо. Дороги раскисли, транспорт занят подвозкой снарядов к Чушке. Морем — штормит, да и немец рыщет…

Отведя в сторонку Батракова, Букреев что‑то шепнул ему, и тот утвердительно закивал головой. Букреев взял телефонную трубку.

Кулибаба вытаскивал шоколад, складывал стопкой и любовался ею. На столе, рядом с бутылками, появились папиросы в твердых коробках, табак, спички.

— Только, товарищ капитан, чтобы я сам распоряжался продуктами, — просил Кулибаба. — На всех нехватит, а я потяну с кое–каким добавком. И сыты будете в кают–компании и нос в табаку…

С улыбкой наблюдая размечтавшегося кока, Букреев вызвал к аппарату Таню. Почувствовав неладное уже в первых словах комбата, кок замахал руками, как будто предупреждая его против того, что могло непоправимо нарушить все им задуманное.

— Таня, — сказал Букреев. — Наш общий знакомый Шалунов привез посылки для раненых. Передать ему привет? Хорошо. Передам. Эти посылки сейчас я вам переотправлю и распределите их по–божески и между нашими и между армейцами… Праздник? Ну, задним числом пусть отпразднуют…

Кулибаба стоял с опущенными руками. На его лице застыло горькое, обидное чувство.

— Ты чего, Кулибаба, живот что ли болит? спросил Букреев.

— Шож вы… Их не накормишь, а мы…

— А мы люди здоровые. Складывай‑ка обратно, Кулибаба. И отнесешь вместе с Манжулой в госпиталь. Вот, если контр–адмирал мыльца прислал, отрежь полкусочка. Хочу, наконец, домыть свои лапы и спилить проклятую щетину. Не привык… И не откажемся от удовольствия закурить по чудесной папироске.

Они сидели и курили. Коробка с изображением скачущего всадника в черной бурке лежала на столе. Дымок вился колечками, наслаивался и тащился в кубрик НП через открытую дверь.

Рассказывая о том, как высадилась армия с Чушки и как там благодарили «букреевцев», Шалунов вдруг шутливо ударил себя по голове.

— Самое главное забыл. Письма я привез от ваших. В Геленджике они. И он вытащил письма.

«Я пропитала о представлении тебя к званию Героя Советского Союза, — писала Букрееву жена. — Неужели? Неужели мой тихий и скромный, и такой спокойный Николай и вдруг Герой! Я побежала к Ольге Баштовой, с которой мы сразу же по приезде моем подружились. Мы сидели обнявшись, как девочки, и… плакали. Она только что пришла из госпиталя. Ее муж награжден орденом Ленина. Но он очень плох. «За форсирование Керченского пролива». А может быть, тебя нет в живых? Ведь героев даже и посмертно награждают. Вот почему я плакала. А вечером через штаб базы мне позвонил из Тамани контр–адмирал Мещеряков и успокоил. Живи, живи! Возвращайся. Что нам победа, если ты погибнешь! Все будут радоваться, а мы? О вашей Огненной земле говорят все. Говорят, что на базу приходят сотни добровольцев–моряков, чтобы итти к вам. Я горжусь тобой, но тоскую. Теперь я знаю, где ты, и мне страшно…»

— Пишите ответ, как‑нибудь довезу, а мне нужно еще к Татьяне забежать. Поручение Курасова выполнить, — сказал Шалунов, поднимаясь. — Передал он ей кое‑что по мелочи. Хотел еще арбуз сунуть. Что бы я с ним делал на таком подскользье, как у вас. Все равно расколол бы. Такую чушь придумал — арбуз. Только влюбленный мог такую штуку отмочить.

— Курасов на Тамани? — спросил Букреев,

— На сутки приезжал машиной из Сенной. Они оттуда ночами ходят на коммуникацию, к Чушке. Я тоже там был, жарко. Квартирку они еще вместе с Таней подыскали в Тамани. А сейчас распустил Анатолий по стенам паласы, картину приволок, что‑то вроде «Аленушки». Ждет свою Татьяну. Ничего не скажешь, хорошо ждет. Мечтателем стал…

После ухода Шалунова Букреев тщательно выбрился, теперь явственно ощущая свою худобу. Бритва проваливалась в тех местах, где ходила когда‑то округло, как по яблочку.

— Эге–е-е, — протянул он, поворачиваясь перед зеркальцем то одной, то другой стороной. — Кощей бессмертный, — и того хуже. Что же вы, мичман, молчали! Видите такого худородного комбата и не протестуете.

Дежурный мичман понимающе усмехнулся и ничего не ответил.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

…Вечерело. Холодный туман, прижавшись к земле, засеребрил кочки, закраины воронок и вмятины следов. Куда ни ступишь, везде слякотно, нехорошо. В окопах читали газеты. Люди бережно держали в руках печатные листы и вряд ли кто‑нибудь посмел бы теперь использовать такую газету на перекурку. Букреева встречали радушно и дружно отвечали на поздравления. Многих из перечисленных в списках не было в живых. Много сил было положено Букреевым, чтобы сохранить каждого человека, который был для него не только бойцом: с каждым он свыкся, и чем дольше его люди находились на плацдарме, чем ближе он узнавал их, тем тяжелее переживал каждую потерю. Моряки оценили его настойчивость в проведении фортификационных работ, созданный им укрепленный узел сохранил не мало жизней.

По траншее, от взвода к взводу Букреев вышел к морю.

У противника на всхолмках горели костры. Вместе с туманом покачивался слоистый дымок, и сейчас казались глубоко мирными все эти картины приморья. Обрывки обветшалых сетей с прилипшей чешуей завернулись вокруг редких стеблистых бурьянов, о камни стучались обгорелыми краешками гильзы, бакланил морской ворон, и приятен был его резкий, отрывистый крик.