Долгий путь на Бимини - Шаинян Карина Сергеевна

Элли попыталась мысленно дотянуться до Карререса, но не нашла ничего, кроме холодной пустоты, исполненной водяным плеском. «Помоги мне! – взмолилась она. – Скажи, что все не так… Скажи, что мне делать!» Никто не ответил. Она была одна на этом страшном корабле, в затхлой сырой темноте подземелья, и никто не мог подсказать, где настоящий выход, а где ловушка.

– Ти-Жак! – окликнула она.

– Да, моя сладкая, – отозвался боцман, выныривая из темноты.

– Во-первых, «мою сладкую» я прощаю тебе первый и последний раз, – Ти-Жак ощерился в ехидной улыбке, но глаза отвел. – Во-вторых – поднимайте якорь, какого черта? Вода же падает!

– Вы остаетесь на борту, госпожа Нуссер? – официальным тоном осведомился Ти-Жак.

– Да.

– Хорошо, хранительница, – поклонился боцман. – Поднимайте якорь! – заорал он матросам. – Шевелитесь, шевелитесь, живо!

– Как тебя понимать? – спросил неслышно подошедший сзади Карререс.

– Я решила, что просто буду доверять тебе, – ответила Элли, не оглядываясь. – Нет, не так. Я не могу. Но могу поступать так, будто бы доверяю.

«Безымянный» качнулся, подхваченный течением, и она ухватилась за фальшборт. Оглушительно взревел мотор, выбросил сизое облачко удушливого дыма, застучал ровно и дробно, рассыпая по тоннелям звук, как обкатанную гальку. Перед глазами поплыли обросшие тиной стены, потолок тоннеля ушел вверх – бриг вышел в большой канал.

– Мама умерла? – спросила Элли.

– Да.

Элли кивнула, ощущая лишь тихую грусть.

– Ты еще можешь высадить меня на берег, – проговорила она, помолчав. – Но я буду рада, если ты разрешишь мне остаться.

– Я тебя не гоню, – ответил Карререс.

Когда Элли решилась оглянуться, доктора на палубе уже не было.

Глава 36

Путь на Бимини прошел в полусне, бредовом, жарком. Элли потеряла чувство времени и не знала даже, часы, дни или недели миновали с тех пор, как «Безымянный» ушел со своей затянувшейся стоянки. Она не заметила, как лабиринт катакомб сменился лабиринтом Пределов, блики фонарей на влажных, поросших тиной сводах – блеском бледных звезд в подернутом дымкой ночном небе, промозглая мертвая сырость – влажным горячим дыханием, полным соли и сонного движения волн.

«Безымянный» скользил по серой воде, окутанный серыми облаками, подернутый серым жемчугом осевших капель. Иногда туман рассеивался, открывая изъеденные прибоем рифы, обнаженные отливом. Море вокруг островов наливалось солнечной бирюзой. Жаркие говорливые городки вырастали на месте индейских деревень, – в порту одного из них, с полузнакомым названием Талар, «Безымянный» встал на якорь. На борт погрузили завернутый в мокрую мешковину брус льда; один из углов торчал из-под тряпок, сверкая на солнце алмазным блеском, и Элли, встав на колени, прижималась к нему щекой и вдыхала снежную свежесть, пока Карререс не отвел ее за руку в сторону. Матросы подхватили лед и поволокли в трюм. Элли вспомнила, что там прячется Венни, и хотела рассказать об этом Каррересу, но доктор куда-то исчез, а она сама снова оказалась в гамаке. Вокруг опять стоял туман, был штиль, и «Безымянный» пыхтел дизелем, оставляя за собой ядовитый дымный след.

Элли задремывала в пахнущей йодом духоте, и ей снилась аптека, отец с кружкой кофе в руке, бормочущий над монетами. Снилось, что ничего не было, что жизнь продолжается, и в ней никогда не появлялся Анхельо, – покой, уют, все как прежде, в кино с Гербертом, домой к девяти. Вязкая беспомощность, духота, и невозможно объяснить, что все должно быть иначе, – никто не верил, да она и сама едва помнила об этом, и лишь подспудное беспокойство подсказывало, что что-то не в порядке. Элли просыпалась в слезах от невыразимо тоскливого воя корабельной сирены и не моргая смотрела, как мимо «Безымянного» осторожно пробирается каботажный теплоход в потеках ржавчины на железных боках.

Элли выпутывалась из гамака и шла на нос. Там Ти-Жак и Гай напряженно следили за рыбой, отзываясь на малейший ее поворот движением штурвала. Щека Гая была перепачкана машинным маслом. В доске рядом со штурвалом виднелась извилистая трещина, похожая на карту реки. По палубе степенно расхаживала игуана, с робким любопытством совалась в шпигаты, выбиралась обратно, пятясь задом, и продолжала прогулку.

В полосатом шезлонге, появившемся на бриге после стоянки на Таларе, сидел Карререс с исчерканными, измятыми бумагами на коленях, и протирал запотевшие от тумана очки. Иногда он начинал рассеянно драть ногтями вымазанные смолой запястья, оставляя красноватые расчесы. Карререс болезненно кривился, подрагивал ноздрями, будто чуял какой-то неприятный запах, замирал, досадливо и тревожно хмурясь от каких-то мыслей, и, забывшись, снова принимался скрести ссадины.

Элли становилась рядом. Карререс с рассеянной улыбкой сжимал ее руку, не переставая копаться в записях; постепенно его хватка ослабевала, ладонь Элли выскальзывала из его пальцев, и доктор склонялся над только что нарисованной схемой – уже без улыбки, сосредоточенный и напряженный, не видящий никого вокруг.

Чувство невыносимо горькой потери охватывало Элли еще сильнее, чем в недавнем сне; она брела к гамаку и, свернувшись в клубок, ложилась так, чтобы видеть профиль Карререса. Любое его движение отзывалось в Элли волнами нестерпимой, безнадежной нежности. До боли перехватывало горло, подступали бессмысленные слезы, и она закрывала глаза. Раскаленный невидимым за тучами солнцем воздух казался свинцовым; он тяжко наваливался, плавил, продавливал – сквозь гамак, сквозь палубу… Элли снова вспоминала про Венни, о том, что мальчишка мучается в трюме. Там, где когда-то прятался сундук с подарками для Реме, теперь лежало ее тело. Надо сказать Анхельо, думала Элли и засыпала; ей снился заплаканный мальчик с горстью зеленых перьев в руках, ледяной брус рассыпался разноцветными стеклянными шариками, оставалась лишь банка с мозгом капитана Брида, и Реме презрительно кривила рот, отвергая подарок.

Элли разбудило неожиданное безмолвие. Ставший привычным гул мотора стих, и в первый момент показалось, что бриг встал на якорь. Она выпрыгнула из гамака и пошатнулась, когда «Безымянный» взрезал волну. В лицо полетели легкие брызги, отрезвляя, приводя в чувство. Тишины не было. Легкие волны бились о борт, издали неслись птичьи крики. Поскрипывали корабельные снасти, шлепали по палубе босые ноги матросов, и ветер хлопал парусами, заглушая голоса. Элли втянула носом свежий, пахнущий зеленью воздух, окончательно приходя в себя. Кто-то разговаривал на капитанском мостике. Размахивая руками для равновесия, Элли пошла на звук.

За штурвалом стоял один из матросов – он был неподвижен и лишь придерживал рулевое колесо, чтобы не дать летящему бригу сбиться с курса. Карререс, Ти-Жак и Гай сгрудились над банкой. Через голову боцмана Элли увидела, что рыба больше не вертится – она зависла в густой жиже, четко нацелившись тупым носом вперед. «Бакштаг, – сказал боцман, – хорошо идем, через полчаса бросим якорь. Не подвел, кэп…». Подбородок Ти-Жака вдруг затрясся, он сипло закашлялся, отворачиваясь и пряча лицо за рукавом.

Карререс оторвался от банки и встретился взглядом с Элли.

– Дошли, – сказал он и тревожно рассмеялся. – Дошли!

В один шаг оказавшись рядом, он сгреб Элли в охапку, прижал, отодвинул, заглядывая в глаза, и вновь рассмеялся. Взъерошил и без того взлохмаченные ветром волосы.

– Посмотри!

Элли со слабой улыбкой смотрела, не в силах оторваться, – но не туда, куда указывал Карререс, а на него самого, ловя тень незнакомца, которым он был только что.

– Анхельо, – прошептала она.

– Да посмотри же! – Карререс тряхнул ее за плечи.

Бимини лежал перед ними, весь мохнато-зеленый, в серебристой дымке, прикрывавшей макушки гор. Легкая муть отмечала устье реки. Остров расплывался, будто мерцал, – то ли в дрожащем мареве горячего влажного воздуха, то ли в слезах, навернувшихся от ветра. Элли сморгнула – и остров стал четким, будто навели резкость.