Проблема Спинозы - Ирвин Ялом

— Так, значит, ваши цели в терапии — это…

— Вероятно, с моей стороны это наивно — но разве, если я смогу изменить его, сделать более нравственным человеком, он не принесет миру меньше зла? Это же лучше, чем не делать ничего! Возможно, я даже могу помочь ему обратить внимание на силу и иррациональность его антисемитизма.

— Ах, если бы вы смогли успешно проанализировать антисемитизм, вы бы получили за это Нобелевскую премию, которая до сих пор уплывала из рук Фрейда! У вас есть какие-нибудь мысли относительно того, как подойти к этому?

— Пока нет, они только маячат на горизонте… и это определенно моя цель, а не цель моего пациента.

— А его цель? Чего хочет он?

— Его эксплицитная цель — более эффективно общаться с Гитлером и другими членами партии. Все более возвышенное мне придется протаскивать контрабандой.

— А что, вы хороший контрабандист?

— Пока лишь новичок, но у меня есть идея. Я уже упоминал вам, что я наставлял его по Спинозе? В общем, в четвертой части «Этики» — тот раздел, где о преодолении аффектов — есть фраза, которая привлекла мое внимание. Спиноза говорит, что истинное познание добра и зла, поскольку оно истинно, не может препятствовать никакому аффекту и что нам следует превратить в страсть сам разум, само познание.

— Хм-м, интересно. И как же вы предполагаете сделать это?

— У меня в мыслях пока не сложился определенный метод. Но я знаю, что должен подогреть его любопытство по отношению к себе самому. Ведь любой человек живо интересуется собственной персоной. Разве не каждому хочется понять все в себе? Я, к примеру, знаю, что мне — хочется. Я буду стремиться разжечь любопытство Альфреда к самому себе.

— Интересный способ фрейминга терапии, доктор Пфистер. Оригинальный способ. Будем надеяться, он станет сотрудничать, а я сделаю что смогу, чтобы быть полезным вам в профессиональном наставничестве. Вот только я гадаю, нет ли изъяна в вашей аргументации.

— Какого же?

— Чрезмерного обобщения. Терапевты бывают разные. Мы все — белые вороны. Большинство других людей не разделяют наше страстное любопытство по отношению к содержанию психики. До сих пор я слышал от вас, что цель его абсолютно отлична от вашей, он стремится, чтобы его больше любили его приятели-нацисты. Так что помните об опасности того, что эта терапия может в результате принести всем больше вреда! Позвольте, я выражусь конкретнее. Если вы преуспеете в помощи Розенбергу и он сможет измениться так, что это заставит Гитлера больше его любить, тогда вы сделаете его еще более действенным источником зла.

— Я понимаю. Моя задача — помочь ему изменить цель на совершенно противоположную: он должен осознать свою отчаянную и иррациональную потребность в любви Гитлера и отказаться от нее.

Доктор Абрахам улыбнулся своему молодому ученику.

— Точно! Мне нравится ваш энтузиазм, Фридрих. Кто знает, может быть, вы и сумеете это осуществить. Давайте поищем какие-нибудь связанные с нашей профессией мероприятия в Мюнхене, которые вы сможете посетить и заодно провести с ним там дополнительные сеансы…

БАЙРЕЙТ, октябрь 1923 г.

Несмотря на избыток работы, Альфред довел до конца свой план — нанести визит Хьюстону Стюарту Чемберлену — и с легкостью убедил Гитлера пойти к Чемберлену вместе. Воображение Гитлера тоже зажгла книга «Основы девятнадцатого века», и он будет до конца своей жизни утверждать, что Чемберлен (наряду с Дитрихом Эккартом и Рихардом Вагнером) был его главным интеллектуальным наставником.

Чемберлен жил в Байрейте, в Ванфриде — огромном доме Вагнера со своей женой Евой — дочерью Вагнера, и Козимой, его 86-летней вдовой. Путешествие в Байрейт, за 150 миль от Мюнхена, доставило Альфреду огромное удовольствие. Это была его первая поездка в новеньком сияющем «Мерседесе» Гитлера — и редкая возможность безраздельно наслаждаться вниманием хозяина авто в течение нескольких часов.

Слуга поприветствовал их и провел наверх в гостиную, где в кресле-каталке сидел Чемберлен с аккуратно укутанными в зелено-голубой клетчатый плед ногами, глядя в широкое окно, выходящее на внутренний дворик. Выздоравливающий после таинственного нервного расстройства, которое наполовину парализовало его и лишило способности ясно выговаривать слова, Чемберлен выглядел значительно старше своих 70 лет. Кожа его была покрыта пигментными пятнами, в глазах застыло отсутствующее выражение, половина лица искажена судорогой. Устремив взгляд на лицо Гитлера, Чемберлен время от времени кивал и, кажется, понимал его слова. На Розенберга он так и не взглянул. Гитлер наклонился вперед, приблизив губы к уху Чемберлена, и сказал:

— Я считаю истинным сокровищем эти слова из вашей великой книги «Основы девятнадцатого века»: «Германская раса вовлечена в смертельную схватку с евреями, которая должна вестись не только пушками, но и любым оружием, имеющимся в человеческой жизни и обществе». — Чемберлен кивнул, и Гитлер продолжал: — Герр Чемберлен, я клянусь вам, что я — тот самый человек, который поведет за вас эту битву, — и продолжал пространно описывать программу «25 пунктов» и свою абсолютно непоколебимую решимость очистить Европу от евреев. Чемберлен энергично кивал и время от времени повторял:

— Да, да!

Позже, когда Гитлер вышел из комнаты, направившись на личную аудиенцию с Козимой Вагнер, Розенберг остался наедине с Чемберленом и поведал ему, что в возрасте 16 лет он, как и Гитлер, был совершенно захвачен «Основами девятнадцатого века», и что он тоже находится в неоплатном долгу перед Чемберленом. Потом, наклонившись ближе к уху Чемберлена, как делал Гитлер, он признался:

— Я начинаю работать над книгой, которая, я надеюсь, станет продолжением вашей работы — на материалах следующего столетия.

Возможно, Чемберлен улыбнулся: его лицо было настолько искажено, что трудно было сказать наверняка. Альфред продолжал:

— Ваши идеи и ваши слова будут повсюду на страницах моей книги. Я пока только в самом начале работы. Она продлится лет пять — ведь так много нужно сделать! Однако пассаж для концовки уже есть, я написал его только что: «Священный час для немцев пробьет вновь, когда символ пробуждения — флаг со свастикой, знаком возрожденной жизни, — станет единственным преобладающим кредо рейха».

Чемберлен что-то промычал. Может быть, говорил: «Да, да!»?

Альфред снова сел на свой стул и огляделся. Гитлера все еще не было. Тогда он опять склонился над ухом Чем- берлена:

— Дорогой учитель, мне кое в чем нужна ваша помощь. Это проблема Спинозы. Скажите, как этот еврей из Амстердама мог писать труды, столь почитаемые величайшими мыслителями Германии, в том числе и бессмертным Гете? Как такое могло случиться?

Чемберлен взволнованно задвигал головой и издал несколько рычащих звуков, из которых Розенберг смог разобрать только «Jа, jа[101]». Вскоре после этого он погрузился в глубокий сон.

На обратном пути они мало говорили о Чемберлене, поскольку у Альфреда был иной замысел: убедить Гитлера в том, что для партии настало время действовать. Альфред напомнил Гитлеру основные факты.

— Хаос захватывает Германию, — говорил Альфред. — Инфляция выходит из-под контроля. Четыре месяца назад доллар стоил 75 тысяч дойчмарок, а вчера он уже перевалил за 150 миллионов! Вчера мой зеленщик просил 90 миллионов дойчмарок за фунт картошки. И я доподлинно знаю, что в самом скором времени печатные прессы казначейства будут выпускать банкноты в один триллион марок.

Гитлер устало кивал. Он все это слышал от Альфреда уже несколько раз.

— И посмотрите на эти бесконечные бунты, которые множатся, как грибы, — продолжал Альфред. — Коммунистический путч в Саксонии, путч резерва рейхсвера[102]в Восточной Пруссии, бунт Каппа в Берлине, сепаратистский путч в Рейнской земле. Притом именно Мюнхен и вся Бавария — истинный пороховой бочонок, готовый взорваться! Мюнхен переполнен целой ордой партий правого крыла, оппозиционных правительству в Берлине, но из них мы определенно самые могущественные, самые сильные и лучше прочих организованные. Это наше время! Я разжигал энтузиазм населения, печатая в нашей газете одну за другой подстрекательские статьи, готовя его к решительным действиям со стороны партии.

Судя по виду Гитлера, тот был еще не до конца убежден. Альфред поднажал:

— Ваше время пришло! Вы должны действовать немедленно — или упустите момент.

Когда машина подъехала к зданию редакции «Фель- кишер беобахтер», Гитлер сказал только:

— Есть о чем подумать, Розенберг…

Через несколько дней Гитлер зашел в кабинет к Альфреду с довольной улыбкой. Он помахивал письмом, которое только что получил от Чемберлена, и зачитал отрывок из него вслух: