Путешествие идиота (Ангел-Хранитель 2) - Игорь Поль

Авиша не смутилась. Она вообще свойской девахой была. Штаны мои со шконки перевесила в стенной шкаф и ботинки под стол задвинула. Аккуратно свернула комбинезон. Поправила одеяло. Добавила света. Знаете, женщины такие существа – тут поправят, здесь пошевелят. И сразу уютно станет. Так и с ней. Сели мы на шконку рядышком. Больше-то некуда. Тут вам не лайнер. Выдвижных столов да кресел из ничего не возникает. Чтобы неловкость разрядить, я музыку включил. Конечно же, Дженис. И мы немного ее послушали. Сначала Авиша сидела просто так, из вежливости. Не знала, как вести себя. Потом постепенно оттаяла. Вслушалась, видно. И музыка ей нравиться начала. Я ж говорю – с моим биочипом да возможностями Триста двадцатого мне можно сеансы психоанализа устраивать. Потом она увидела злополучную коробочку на столе.

– А это что такое? – спросила.

– Это? – Я подумал и решил, что врать Авише не буду. – Это такая штука, которую я обещал хорошему знакомому на Кришнагири отвезти.

– А что в ней? Такая красивая…

– Не знаю, – честно сказал я. – Пока летел, всем интересно было, что там внутри. Абсолютно. Наверное, она волшебная.

И мы засмеялись. И сразу полегче стало. Как в воздухе после дождя.

– А зачем тебе вообще на Кришнагири? Говорят, это такая глушь.

– Зачем? – я слегка задумался. Потом махнул рукой про себя: будь что будет. – Я туда лечу, потому что решил, что найду там любовь.

– Что найдешь? – ошарашенно переспросила Авиша.

– Любовь, – совсем смутился я.

Вот сейчас она возьмет и засмеется. Но она только сказала озадаченно:

– Ничего себе… А что, поближе это дело не водится?

– Не знаю. Мне не попадалась.

– Хороший заход, – улыбнулась Авиша с какой-то незнакомой интонацией. Как будто я сделал что-то замечательное. И сам не заметил, как.

– Чего?

Снова эта интонация. Но на этот раз внутри Авиши что-то, напомнившее мне легкую досаду.

– Не обращай внимания. Ты такой забавный. Где ты научился так петь? – она повернулась ко мне, опершись локтем об одеяло. Внимательные серые глаза смотрели на меня снизу вверх. Прямо как тогда, на лайнере. Когда мы с Лив… И пахла она… волнующе. Маняще. Не как эти расфуфыренные курицы, от запаха духов которых в носу свербит. В общем, я с трудом подавил искушение наклониться и поцеловать ее красиво очерченные губы. И Авиша это почувствовала. Отстранилась и посмотрела на меня немного удивленно. А я снова из-за этого озадачился. Видно, я как-то не так себя вел. И от этого смущаться начал. А когда я смущаюсь – неловким становлюсь. И говорю раньше, чем думаю.

Наверное, из-за этого я ей и рассказал, как Сергея встретил. И про то, как впервые Дженис услышал. И само по себе как-то вышло, что и про то, какой я… ну, не такой как все, словом. И про путешествие свое. И про Плим. Про Васу и про смотрящего. Про то, как героем стал и как от трансферов отбился. Даже про «Гепарда». Про Джозефо, механика с «Либерти». Как пели мы с ним на пару. Она внимательно-внимательно меня слушала. Не перебила ни разу. Видно было, что ей очень интересно. Только почему-то я ей не рассказал про Лив. И про Мишель. И про Триста двадцатого. Согласитесь, есть же предел. Одно дело – то ли ты нормальный, то ли нет. А другое – когда в тебе сумасшедший робот прячется. Ну и еще, отчего-то мне казалось, что рассказывать одной женщине про то, как тебе другая нравится, не слишком здорово. Тем более, что к Авише меня тянуло, как магнитом. Значит, она мне тоже нравилась. И я путаться начинал – кто есть кто. То каких-то женщин смуглых представлял, какие на Кришнагири живут. То Мишель вспоминал. А потом на Авишу смотрел. И еще этот ее запах. В общем, как-то непонятно все стало. Ну а как рассказал ей все, так и перестал бояться, что она меня придурком сочтет. Мало ли какие странные люди на свете бывают.

– Ничего себе! – так Авиша ответила. – Ты просто семь жизней живешь. Как кот. И война, и мир, и любовь, и музыка, и приключения. Всего этого на несколько человек бы хватило.

Она чуть было не сказала «нормальных». Или что-то вроде. Но в последний момент удержалась. Потому как все же настоящей дамой была. Деликатной. Хоть и в окружении грубых мужиков жила.

А потом она со смехом рассказала мне про то, как в машинном Кена вылавливали. Даже ремонтных роботов задействовали. Кто-то из пилотов слух пустил, что мутант-людоед из Восьмого вырвался. Так все перепугались. И про то, как все вздохнули с облегчением, когда я его отыскал. Представляешь, сидишь у пульта, ешь бутерброд, потом тебя отвлекает что-то, ты его на стол кладешь, отворачиваешься на секунду, а когда снова руку протягиваешь – там уже пусто. Еда будто испарилась. А вокруг никого. Многие из-за этого парами держались. Из осторожности. А я посмеялся и объяснил, что это Пятница для другана своего старался. Потому как Кена бы обязательно запах выдал.

– Я помню. Когда тебя несли, пах ты…

И мы снова засмеялись. И ее лицо рядом оказалось. И как-то само по себе вышло, что я взял и поцеловал ее. И она мне ответила. Осторожно так. Будто наощупь. А внутри у нее пустота какая-то образовалась. Как если бы боялась она. Совсем как Мишель, когда мы прощались. И тогда я совсем расхрабрился, и лед растопить решил. Решил помочь ей из рабочего комбинезона выбраться. У меня ведь после Плима даже и близко женщины не было. А я вовсе не монах. Только Авиша посерьезнела как-то неуловимо, хотя улыбалась по-прежнему. И так сказала:

– Знаешь, Юджин, ты красивый мужчина. И поешь здорово. Там, в Два-ноль-восемь, за тобой в койку многие готовы были. Правда, ты сразу улетал к чертям куда-то, после песен своих. Женщины не слишком это любят. В общем, про любовь ты красиво говорил. Я даже поверила. Но не стоит мечту опошлять.

И отстранилась легонько. Посмотрела на часы. Извинилась, что устала жутко и хочет немного вздремнуть. Поерошила мне ежик на затылке, едва пальцами своими стальными касаясь.

– Не сердись, Юджин. Увидимся.

И исчезла, запахом своим манящим напоследок обдав.

А я остался. Дурак дураком. Сидел, рот открыв, и на дверь смотрел. Как же так? За что? Ведь так все было здорово. Триста двадцатый, ты что-нибудь понимаешь?

«Не хватает данных для анализа», – так мой зануда ответил. Он никогда мне «нет» не говорит. Обидеть боится. Он такой же, как я.

«Так уж вышло, что ты мой самый лучший друг, да? – спросил я его. – Все про меня знаешь. И не осуждаешь никогда. Дурачком не считаешь…»

А мой голос внутри промолчал отчего-то. Только волной грустного тепла обдал. И тогда я улегся на спину, руки за голову заложил, и стали мы Мадди Уотерза вместе слушать. Из той коллекции, что Джо мне подарил. Нет ничего лучше, чем блюз, когда тебе плохо. И когда хорошо – тоже. И просто – нет ничего лучше, чем блюз. Разве что любовь, которая неизвестно что. И вполне может статься, что она выдумана вовсе. А может быть, музыка и есть любовь, только мы этого понять не можем. И гадаем, отчего это она в нас струны какие-то шевелит. А мы в ответ отзываемся, словно скрипки в умелых руках. А потом я запел тихонько, подпевая мягкому грустному голосу. Сначала «Мой капитан». Потом щемящую «Звонок издалека». И еще «Большеногую женщину». А после – «Запомни меня». Я пел и пел, и слова исходили из меня как слезы. И умирали между серых стальных стен. Многие песни я наизусть уже знал. Стараниями Триста двадцатого у меня теперь абсолютная память. Запоминаю не только слова, но и однажды услышанные интонацию, звук, ритм.

В общем, легче мне не стало. Совсем я раскис. Вдруг представил себя не в холодной полутемной каюте, а на огромном ледяном поле. Я один, мне холодно до самых костей и страшно одиноко, а вокруг на многие мили ни души. Только равнодушные птицы высоко над головой парят. Такие поля из льда я видел, когда мы на «Нимице» в полярные воды заплывали. Отчего мне так подумалось? Сам не знаю. И я сбацал то ли «Взрослого», то ли «Мужеподобного мальчика». Мой внутренний переводчик несколько значений выдал. Выбирайте, какое вам по душе. От заводного ритма я немного взбодрился даже. Музыка – чудесный доктор. Никогда тебя в неподходящий момент не бросит.

От жалости к себе меня отвлек вызов на инструктаж. Я встряхнулся, и потащил ноги, куда сказано. Все время, пока Милан комментировал полетное задание, я отключиться норовил и о всяких глупостях думал. Так что, если не помощь Триста двадцатого, вряд ли бы я что-нибудь потом вспомнил.

– Капитан Уэллс, вам почта, – застает меня сонный голос радиста по дороге в ангар.

– Вернусь – прочту, – отвечаю, будто он услышать может.

В груди сжимается от предвкушения приятного. Не иначе, снова Мишель. Скорее бы вернуться. В ангар я почти вбегаю.

А потом в паре с Гербом я зашвыриваю целую горсть кассетных боеголовок в облака где-то над Карпатами. Над жутко дымящим и льющим в море всякую дрянь автомобильным заводом. Не те планирующие бомбы, что сбрасывают с дальних дистанций. Те Милан для авианосцев берег. Самые простые, что скидывают в нескольких километрах от цели. У нас и задачи-то не было большие разрушения произвести. Малые плазменные заряды. Жарко там внизу будет, это точно. Пожары начнутся. Рельсы оплавятся вместе с поездами. Стекла в окнах вытекут и земля загорится. Люди, что на открытых местах, в пепел превратятся. Но больших жертв быть не должно. Все же не город. Главное – завод остановить. Десяток квадратных километров, накрытых облаком короткоживущей плазмы, его точно остановят. Так я думал чем-то, напоминающим голову, спрятанную в глубинах покрытого керамической броней крылатого тела. До тех пор, пока зеленая метка в моих полумеханических мозгах не совместилась с красным кружком района бомбометания. А потом напряг нужные мышцы в районе низа живота. И продолговатые обтекаемые сигары засвистели своими короткими стабилизаторами, отправляясь в последний путь. Потом были радары наведения. И я сорил помехами, забивая все, что можно. Силы ПВО в районе были неизвестны. Предположительно – незначительны. Мы ведь не располагали временем и средствами для детальной разведки. И на наборе высоты мне к чертям вышибли правый двигатель. Простым зенитным снарядом. Потому что приближение ракеты я бы наверняка засек.