Нужно просто остаться в живых - Игорь Шелег

Гаргула пошел с графом в карету, которая выглядела более ухоженной и доделанной, сбоку и на окнах висели шторы. «Кое — кто не отказывает себе в комфорте даже тут — в походе». Наш отряд начал расходиться. Я тоже далеко не собирался. Присел около телеги, опершись спиной о колесо. Рядом идентично присел Лекс и протянул мне флягу попить.

«Спасибо, то, что нужно». Уже через пять минут Ивна отрядный целитель таскал, выбирая отдельных больных, согласно своим каким — то критериям. Лекс зарубился и спал, как и большинство нашего отряда. Согласен, минутка поспать выдается нечасто, тем более в безопасности и спокойствии. Мне же сон не шел. Тело все еще тянуло, поэтому делал упражнение, которое заставляло меня расслабляться. Я представлял, будто энергия, что находится в моих каналах, собирается вместе и потом мысленно прогонял ее по всему организму. О нем рассказал мне Лекс, когда он учился пользоваться магией, то часто получал истощение магическое. А что бы было не так больно, когда восстанавливался, делал это упражнение и божился, что у него все получалось. Мне легче не становилось, но, по крайней мере, голова была чем — то занята.

Не знаю, что послужило толчком, то ли спокойная обстановка, то ли то, что при излечении у Ивна каждый раз светились руки, но в один прекрасный момент я заметил, что левая рука у меня светится. Да, я чувствовал энергию. Это было странно. Рядом лежал раненый мужик, и пока я был в себе, начал стонать. Мне было его жалко, поэтому решил попробовать, чего стоят мои силы. Может, моя сила ему поможет. Поднес руку к ожогу на животе. Он покрылся волдырями, фу. Сначала ничего не происходило, и я начал водить рукой. А когда решил, что можно попробовать дотронуться, ожог начал светлеть, а волдыри лопаться. Мужик перестал так громко стонать и, кажется, заснул. Вот и хорошо. Просидев еще пять минут и поводив рукой, отошел на свое место, что — то спать потянуло.

Сон. Что такое сон? Многие говорят, что сон есть не что иное, как воображаемые сценарии нашей жизни. Прошедшие или будущие, которые показывает подсознание. Они бывают грустными, бывают веселыми, бывают страшными. Но еще бывает, что мы осознаем, что все, что мы видим это лишь сон, игра воображения, и что хоть все выглядит, как настоящее, оно таким не является.

Сейчас мне снился такой сон. Я все прекрасно понимал, но ничего сделать не мог. Являлся невольным слушателем. Событие показывалось давно прошедшее. Армейка. Очередное скучное информирование, никто не мог понять, зачем оно нам, но это было то время, когда нас никто не трогал. На задних рядах клуба деды могли втихаря порубиться. А я, еще совсем зеленый салабон, был посажен на первый ряд. За пару минут до начала подошел взводный, он сказал: «Сейчас придет ветеран. Будет проводить с вами беседу. Никому не спать, проявить уважение, задавать вопросы, кто не стесняется».

И вот заходит он. Старенький дед в гражданском с полностью седой головой. Подается команда: «Смирно». Дед махает рукой: «Садитесь, не надо этого всего». Оказалось, это полковник в отставке. Воевал в Великую Отечественную. Воевал от начала до конца. Счастливчик. Таких мало… И вот проходит миг и он рассказывает. Как было страшно. Как воевали. И как Берлин брали. И как после капитуляции Германии советские солдаты отдавали часть еды голодающим детям и женщинам. И о том, что всегда нужно оставаться человеком. Что дети не отвечают за дела отцов. И этот момент повторялся и повторялся. И сопровождалось это плачем и криком. Я вращал головой, пытался уйти, но ничего не получалось. А плач не прекращался, внезапно он превратился в ужасный крик боли.

Из сна я вынырнул, как будто вырвался из — под воды, я задыхался, сердце билось, как заведенное, в голове бухало. Я не понимал, что происходит. Так… Ночь… Ветер дует в лицо… Недалеко блики от костра и суетящиеся фигуры. Беру посох и встаю. Навершие загорается, как лампочка. И иду туда. Всего метров сорок, но ноги еле переставляю, будто что — то на них висит. Но мне нужно вперед, что — то происходит.

Картина, которая предстает передо мной, страшна и ужасна своей жестокостью и беспринципностью. Три солдата тянут руку орчонка в огонь костра, а тот кричит и сопротивляется. Сразу можно было бы подумать, что это подросток лет тринадцати, но если это орк, то скорее выглядит, как ребенок лет шести. Никто и не думает останавливать это безобразие. Солдаты, как зомби, сидят и молча смотрят на это действие, как безучастные зрители.

— Прекратите! — полукрик, полухрип слетает с моих губ. Он достаточно громок, чтобы его услышать. Но все равно, ноль реакции. Бесстрастные лица и горящие безумством глаза, механические действия и почти ощутимое удовлетворение от получения результата. — Прекратите!

Я совершенно не понимаю, что делаю, рука делает широкий взмах посохом и тугой воздух сбивает с ног всю четверку. Они упали. Хорошо не в костер. Орчонок вырвался и, скуля, спрятался за мной. Он успел быстрее воинов, те только сделали шаг вперед, как еще одно движение посохом и они опять на земле.

— Стойте! — наконец — то мой выкрик заставил их остановиться. — Так нельзя! Это ребенок!

— Что?! Это дикая нелюдь! Это не ребенок! Как ты смеешь останавливать нас?! Мы хотим его крови! Все хотят убить эту тварь! — к освещенному месту стали подходить люди.

— Что ты делаешь?! Дай им закончить дело или ляжешь рядом!

— Вы что творите?! Это ребенок!.. Да! Здоровый! С зеленой рожей, но ребенок! — эти слова я выкрикнул. Уверен, их было хорошо слышно. В горле засел ком, грудь стянуло. Дышать было ну очень тяжело.

— Что!? Ты орков любишь?! Знаешь, сколько они людей угробили? А сколько солдат полегло? А Ролт?.. Он погиб тут! От ожогов, на моих руках. Да пол — отряда лежало и чуть не погибло! Нужно убить его! — с не меньшей яростью сказал один из солдат. На его плече, светлея от бликов огня, красовалась нашивка сержанта.

— Да! — поддержала его толпа.

— Да! И тогда они не придут к нам больше! — все также зло процедил сержант.

— Убивать и наказывать надо взрослых! Дети не в ответе за действия отцов! А если его отпустить, он запомнит… Запомнит и передаст остальным события этой ночи. О том, что нельзя нападать на людей, — и странно, почему все смотрели на меня и молчали?

— А с чего ты решил, парень, что можешь решать что — то в этом лагере. Особенно кому жить, а кому умереть? — из — за моей спины, хмурясь, вышел граф. Он пошел по кругу пока, наконец, не встал напротив меня и пристально всмотрелся в глаза.

— А я и не решаю. Сзади меня стоит ребенок. Зеленый, огромный, но ребенок. А детей нельзя убивать и тем более нельзя мучить. Это закон. Я убивал орков и не сожалею об этом. Если завтра будет бой, я так же их буду убивать. Я спал, и этот детский крик меня разбудил, крик боли ребенка.

— Смысл в твоих словах есть, но это чудовище, очень много наших боевых товарищей погибло. И я понимаю своих людей. Это было их законное право. По правде говоря, я не знаю, что он тут делает. Пленных мы не брали… — скосил глаза граф на сержанта, — и мы еще выясним, почему, когда нужно было отдыхать, кто — то мешал мне спать, — еще тише сказал граф. — Ваш целитель спас многих моих вассалов, а еще больших спас от мучений. Поэтому я буду милосерден. Орчонка выведешь из лагеря, и пусть будет свободен. Если не выживет, значит, такая у него судьба.

— Да, эл. Будет исполнено, — коротко поклонился я.

— Всем остальным. Отбой!

После того, как я вывел орчонка из лагеря, я отдал ему свою поясную сумку. Там как раз был мой сухой паек, что выдали нам по убытию в патруль. Я бы может и съел бы его, но меня почти сутки колбасило, а когда перестало, аппетита не было. Тот взял ее настороженно, одной рукой. Вторую, обожженную, он вытянул вдоль тела. Было темно, но каким — то образом я все видел: даже то, что было за спиной, что делали солдаты в пятидесяти метрах от меня, и как колыхалась трава. Это было странно и непонятно, но мне было все равно. Первым делом орчонок. Отведя его от секретов с дружиной графа подальше, я махнул ему рукой, типа: «Проваливай». Но орчонок не шел.

Может, он не видит? Однако эти мысли орчонок опровергнул. Он встал передо мной на колени и начал кланяться, что — то тихо рыча. Так продолжалось минут пять. Я думал, он мне, таким образом, выразит благодарность, но это начинало утомлять. Я далеко не в лучшей форме, того глядишь и упаду рядом с ним, а ему нужно идти отсюда и как можно быстрее. Я наклонился, чтобы поднять его. Как вдруг он подпрыгнул, резанул мне чем — то руку и побежал прочь. Ах ты же, маленький засранец! Чувствовалось, что теплая жидкость стекает с руки и капает на землю. Чем только порезал? Ни сил, ни желания не было, чтобы бежать за ним. Пусть бежит. Как только я перестал его видеть, развернулся и, крепко сжав порезанную ладонь в кулак, пошел обратно. Еще нужно в живых остаться.

Маленький орчонок бежал со всех сил своего десятилетного тела. Боясь, что старший Брат пожелает отомстить ему за нанесенное оскорбление. И только, когда он понял, что не сможет больше бежать, остановился и упал. Перед глазами все крутилось. Орчонок вспоминал лица тех страшных хумансов, что разорили их поселение и издевались над ним.