Врата огня - Стивен Прессфилд

Сюда приходили тегейцы, атаковавшие вслед за нами. Отсюда они ушли, гоня перед собой врага.

Впервые за этот казавшийся бесконечным промежуток времени чувство неминуемой гибели рассеялось. Лакедемоняне попадали на землю там, где стояли,– сначала на колени, потом на четвереньки, потом просто растянулись на земле, кто на боку, кто на спине. Глаза бессмысленно, ничего не видя, уставились в пространство. Никому не хватало сил говорить. Оружие опустилось под собственным весом, по-прежнему зажатое в кулаках с такой судорож­ной силой, что воля не могла заставить мускулы рассла­биться и отпустить его. Щиты позорно попадали на землю чашей вниз, а люди повалились ничком поверх, не в силах даже повернуть лицо в сторону, чтобы было легче ды­шать.

Александр выплюнул пригоршню зубов. Когда он на­шел в себе силы кое-как стянуть шлем, его волосы выва­лились свалявшимся клубком, спутанной массой соленого пота и запекшейся крови. Глаза глядели мертво, как ка­менные. Он обрушился, как ребенок, лицом в колени мое­му хозяину и заплакал без слез, поскольку все его изможденное существо не имело влаги на слезы.

Подошел Самоубийца с простреленными обоими плеча­ми, но не помнящий себя от радости. Он встал над упав­шими рядами воинов – бесстрашный, вглядываясь туда, где союзники сошлись с последними мидийцами и рубили их в куски с таким страшным шумом, что казалось, побо­ище идет не в ста, а в десяти шагах от нас.

Я видел глаза моего хозяина – черные дыры за проре­зями шлема. Его рука слабо потянулась к пустому чехлу от копья у меня на спине.

– Что случилось с моими копьями? – прохрипело его горло.

– Я их отдал.

Прошло некоторое время, прежде чем он вновь набрал дыхания.

– Надеюсь, нашим.

Я помог ему снять шлем. Для этого потребовалось не­сколько минут – так разбухли от пота и крови войлочный подшлемник и спутанная, слежавшаяся масса волос. При­шли водоносы. Ни у кого из воинов не хватило сил даже подставить руки, и жидкость просто плескали на тряпки и рубахи, которые люди прижимали к губам и сосали. Диэнек отбросил с лица спутанные волосы. Левого глаза у него не было. Рассеченный, он вытек, оставив отвратитель­ный окровавленный комок.

– 3наю,– сказал Диэнек.

Теперь я увидел тяжело дышащих в землю Аристомена, Биаса и других из его эномотии, Черного Льва и Леона Ослиный Член. Их руки и ноги были иссечены, покрыты бесчисленными резаными ранами и блестели от грязи и крови. Они и прочие израненные из других подразделений сгрудились друг на друге, как барельеф на стене храма.

Я опустился на колени рядом с хозяином и прижал смоченную тряпку к месту, где раньше был глаз. Материя впитала жидкость, как губка.

Впереди, где враг беспорядочно бежал, временные побе­дители могли видеть Полиника. В одиночестве он стоял на ногах, протянув меч в сторону бегущего врага. Сорвав с головы шлем, разбрызгивая кровь и пот, Полиник, торжествуя, швырнул его об землю.

– Не сегодня, сыновья шлюхи! – проревел он вслед бегущему врагу.– Не сегодня!

Глава двадцать пятая

Не могу утверждать определенно, сколько раз в тот первый день каждый из греческих со­юзников занимал свое место на треугольнике, ограниченном Тесниной и склоном горы, мор­скими скалами и Фокийской стеной. Могу лишь убежденно заявить, что мой хозяин сме­нил четыре щита, у двух из которых от непре­станных ударов раскололась дубовая основа, у третьего разбилась бронзовая оковка, а у четвертого вырвали ремень и рукоять. Найти замену было нетрудно, стоило лишь нагнуть­ся – столько всякого оружия валялось на поле рядом с мертвыми или умирающими.

Из шестнадцати человек в эномотии моего хозяина в первый день погибли Лампит, Соэбиад, Телемон, Сфленелаид и Аристон, а Никандр, Мирон, Хариллон и Биас были тяжело ранены.

Аристон пал во время четвертого, послед­него, штурма, сражаясь против Бессмертных Великого Царя. Это был юноша двадцати од­ного года, один из Полиниковых «сломанных носов», чью сестру Агату выдали за Алек­сандра.

Тело Аристона нашли около полуночи у крутого горного склона. Его оруженосец Демад распластался сверху, все еще стараясь прикрыть щитом своего хозяина. Подбородки,у обоих были расколоты ударами сагариса – боевого топора. Из груди Демада чуть ниже левого соска торчало сло­манное древко вражеского копья. Хотя на теле Аристона имелось более двадцати ран, умер он от удара по голове, очевидно нанесенного булавой или боевым молотом, который пробил шлем и череп прямо над глазами.

Метки погибших обычно собирал и раздавал главный боевой жрец – в данном случае отец Александра, полемарх Олимпий. Однако он сам погиб от персидской стрелы за час до темноты, непосредственно перед последним столкновением с Бессмертными. Олимпий со своими людьми нашел убежище на стене, под прикрытием частокола, готовясь к отражению последнего штурма в тот день. Все происходящее он записывал в свой дневник. Полемарх думал, что несгоревшие бревна частокола защитят его, и снял шлем и латы. Но стрела, ведомая каким-то извращенным роком, прошла через единственное доступное для нее отверстие не шире ладони и поразила Олимпия в шейный позвонок, перебив спинной мозг. Он умер через несколько минут на руках у своего сына, не приходя в сознание.

Таким образом Александр в один день потерял отца и шурина.

Среди спартанцев в первый день наибольшие потери понесли Всадники. Из тридцати семнадцать были или убиты, или так изранены, что больше не могли сражаться. Леонид получил шесть ран, но всегда самостоятельно выходил на поле боя. Удивительным образом Полиник, сражавшийся весь день в первых рядах в самых кровавых столкновениях, получил лишь несколько случайных порезов и царапин, многие из которых, несомненно, были ненароком нанесены собственным оружием или оружием товарищей. Однако он сильно растянул оба подколенных сухожилия и потянул левое плечо – просто от перенапряжения и чрезмерных требований к своему телу в моменты крайней не­обходимости. Его оруженосцу Аканту не повезло, как и Олимпию, он погиб, защищая Полиника, всего за несколь­ко минут до прекращения дневного побоища.

Вторая атака началась в полдень. Это были горные бойцы из Киссии. Никто из союзников не имел. представления, где находится это проклятое место, но где бы ни распола­галось, оно рождало мужчин страшной отваги. Киссия, как позже узнали союзники,– это страна суровых и враждеб­ных гор недалеко от Вавилона, полная ущелий и пропастей. Этих бойцов, сынов пропастей и скал, вовсе не напугала отвесная скала Каллидрома. Они бегом преодолели это пре­пятствие, взобравшись по переднему склону и скатывая камни без разбору на свои собственные войска и войска греческих союзников. Сам я не мог непосредственно видеть это сражение, поскольку в то время стоял за Стеной, погло­щенный ранами своего хозяина и ранами других воинов из его эномотии, обеспечивая их надобности. Но я все слы­шал. 3вук был такой, будто рушилась гора. Из спартанского лагеря в ста футах позади Стены, оттуда, где находи­лись Диэнек и Александр, мы видели готовые к бою эномотии. В нынешней смене это были мантинейцы и аркадцы. Они взбирались на Стену и оттуда метали дроти­ки, копья и даже выломанные камни в атакующих, кото­рые в упоении близкой победы издавали леденящий кровь крик,– для меня он звучал как просто «Элелелелелеле!».

В тот вечер мы узнали, что первую киссийскую атаку фиванцы отбили. Эти фиванские воины занимали правый фланг союзных войск, вдоль морских скал. Их начальнику Леонтиаду и сражавшимся рядом с ним отборным бойцам удалось пробить брешь в толпе врагов примерно в двадца­ти шагах от скал. Фиванцы устремились в эту брешь и начали прижимать к скалам отсеченные ряды противника, щитов двадцать шириной. И снова давление греческого оружия оказалось неодолимым. Враги справа были оттес­нены назад собственными отступающими товарищами. Они опрокидывались в море, как раньше мидийцы, хватаясь за штаны, перевязи и лодыжки своих соратников и утаскивая их за собой. Масштаб и быстрота побоища, несомненно, впечатляли. Погибающие, кувыркаясь, пролетали сто во­семьдесят футов, чтобы разбиться о скалы. Те, кто избегал этого, тонули в море под тяжестью доспехов. Даже с нашего места мы ясно слышали крики падавших людей.

Третьим народом, избранным Ксерксом для нападения на греческих союзников, были саки. Они собрались перед Тесниной где-то в середине дня. Это были горцы и жители равнин, воины восточной державы, самые храбрые из всех, с кем сталкивались союзники. Они сражались боевыми топорами, и какое-то время греки несли от них самые серьезные потери. И все же под конец их собственное мужество подвело саков. Они не сломились и не поддались панике; они просто подходили – волна за волной, хватаясь за тела павших товарищей, и сами подставляли себя под разящие удары греческих щитов и копий.