Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

— Саш, а помнишь, как мы встретились?

— Около управления? Помню.

— Ты сразу понял, о ком я говорю?

— Конечно.

— Почему? И еще, знаешь, может, глупость, конечно, но мне показалось, ты меня ждал. Ну, в смысле у крылечка.

— Вовсе не глупость. Я тебя ждал.

— Но почему? Ты ведь не знал, кто я такая.

— Прекрасно знал.

— Откуда?

— Перед командировкой у нас принято сдавать на хранение личные документы. Истомин перед первой командировкой не знал, что удобнее всего в полиэтиленовом пакете — протянул просто стопку. Из удостоверения выпала карточка, прямо мне в ладонь. Я взглянул, спросил просто так: «Невеста?» Он помрачнел, весь надулся, отвечает: «Нет». Ну тут уж мне действительно интересно стало, да и знать надо, с кем идешь, в каком состоянии, опять спрашиваю: «А кто?» — «Мое прошлое».

Странно, кажется, свет мигнул, и стало темнее, сумрачнее, и голоса зазвучали глуше, и стало неинтересно, навалилась усталость, и захотелось домой.

Я начала подниматься со стула, из последних сил удерживая на лице гримасу дружелюбного внимания. Саша, выгребая ложечкой варенье из кофейного блюдца, закончил:

— Ты мимо меня в дверь сунулась, я тебя сразу узнал, понял — не прошлое ты, а будущее, ну и остановился подождать. Если хочешь знать, я сразу определил, что ты за человек. Истомину повезло, такие, как ты, одна на миллион, я тебе точно говорю. Я Любаню люблю, она очень хорошая, но в ней этих бабских хитростей и заморочек выше крыши. А ты, как мужик, правильная, все, как надо, понимаешь и делаешь.

Интересно, он и вправду считает, что похвалил меня? Я взглянула на Сашу и увидела, какой он усталый, размягченный и пьяненький.

— Юра, домой. Извинись перед Таней, что бросаешь ее в трудную минуту, и пошли.

Юра без единого слова протеста схватил полотенце и, отойдя от Тани, принялся насухо вытирать руки, оправлять завернутые манжеты. Казалось бы, Таня должна повеселеть, освободившись от несносного приставалы. Ан нет, выглядит вовсе не обрадованной. Мы встретились с Юриком взглядами, он ехидно усмехнулся, не размыкая губ. Ну, паразит, подожди у меня!

Воспитанием Юры я заниматься не стала, просто села на заднее сиденье такси, а когда он плюхнулся рядом, положила ему голову на плечо и закрыла глаза. Говорить не хотелось, думать не хотелось. Саша считает, что я Лешкино будущее и могу сделать его счастливым. Если бы он знал правду. Если бы я могла хоть кому-то ее рассказать. Вдруг остро захотелось рассказать все Юре прямо сейчас. Я подняла голову и тихонько позвала:

— Юр!

Он крепко спал, запрокинув голову и приоткрыв рот.

— Привет! — сказал Лешка и смущенно улыбнулся, сверкнув единственным свободным от повязки глазом.

— Привет! — ответила я, любуясь им. В военной форме, тоненький, прямой, он напоминал того мальчика, каким я увидела его впервые далеким сентябрьским утром.

— Чегой-то ты во фраке? — невольно рассмеялась я. Мы вместе смотрели этот спектакль, и Лешка сразу понял, о чем я говорю, и шутливо приосанился.

— Заходи, — спохватилась я, широко распахивая дверь и отступая.

Лешка вошел в прихожую и сразу полностью ее занял. Конечно, он сильно похудел, но все равно оставался очень большим, и я ощутила привычную робость и привычную радость от близости сильного молодого тела и жадно втянула ноздрями его запах, такой знакомый, такой неповторимый.

Не было сил шевельнуться, и, хотя я понимала, что следует отодвинуться, а лучше пройти в комнату и сесть так, чтобы не спровоцировать Лешку на объятия, мое тело не подчинялось разуму. Сейчас я понимала людей, которые не могли устоять и шли на противоестественные связи.

Лешка одной рукой обнял мои плечи, притянул меня к себе и прижался губами к виску. Меня обдало жаром, я непроизвольно прижалась к Лешке, притиснула лицо к шершавому сукну мундира. Счастье — как сон, как опьянение, как наркоз… Один короткий миг, и я взяла себя в руки:

— Хочешь чаю?

— Ага. Лучше кофе.

— А тебе можно?

— Можно. Аль, а вот у вас еще пирожок такой бывает, яблочный. Нету?

— Нету.

— Жалко.

— Есть мягкий батон, лимон, масло и земляничное варенье. Будешь?

— Ага. И еще яичницу с колбасой.

— Тогда на кухне. В комнату я все это не дотащу.

Лешка получил две котлеты с картофельным пюре, салат из свежей капусты и банку зеленого горошка. Моментально расправившись с едой на тарелке и салатом, он некоторое время сосредоточенно выгребал из банки горошины. Я понаблюдала за его стараниями, потом отняла у него банку.

Лешка банку отдал неохотно, смотрел на меня единственным глазом укоризненно, по-птичьи склонив голову. Он был так мил, что я не удержалась, провела ладонью по теплой, чуть шершавой щеке. Лешка сильнее наклонил голову и поднял плечо, зажимая мою руку. Я подергала руку, высвободила ее и, подойдя к раковине, слила в нее лишний соус из банки. Лешка доел горошек и спросил:

— А яичница?

Я послушно встала к плите.

— К тебе вернулся аппетит?

— Откуда вернулся? Какой-то совершенно новый пришел. Я в жизни столько не жрал. Мету все подряд и все равно все время голодный.

— Думаешь, наращиваешь мышечную массу?

— Толстею, что ли?

— Пока не заметно.

— А пощупать?

— Что пощупать?

— Меня пощупать. Определить, толстею или нет.

Предложение поставило меня в тупик. Лешка явно пребывал в игривом настроении, что неудивительно, принимая во внимание обстоятельства нашей встречи. Лешка только вчера выписался из госпиталя, визит ко мне — его первый выход в город. К тому же у него появилась возможность предстать передо мной в военной форме. Да и сама форма радовала. Лешка нарядился в нее едва ли не в первый раз. Повседневной одеждой для членов их команды неизменно оставался камуфляж.

Единственный черный глаз ожидающе уставился мне в лицо. Выручила яичница. Я сняла с конфорки сковородку и поставила перед Лешкой. Глаз хищно блеснул, рука ухватила вилку.

Чай мы пили вместе. От еды Лешка ослабел. Его лицо устало заострилось, на висках выступила испарина. Бедный мой, как же тебе досталось!

— Леш, у меня тут дела кое-какие, а ты пойди у меня в комнате на кушетку приляг.

Он без возражений и ненужной бравады встал и, не очень уверенно ступая, покинул кухню. Я по многодневной привычке немного поплакала. Послушный Лешка оказался не под силу моим ослабевшим нервам. Я изо всех сил старалась не любить и не хотеть его. Моим уделом должна стать верная дружба, сестринская привязанность и материнская нежность. Ни на что другое я не имела права, никакие другие чувства не должны были кипеть и плавиться в моей груди.