Перегрузка - Артур Хейли

— Теперь ты говоришь глупость. Не было десятков.

— Хорошо, ну, десяток. В лучшем случае.

Ним промолчал.

Руфь проговорила задумчиво:

— Может быть, это фрейдизм — то, что я сказала десятки. Потому что это то, что ты любишь делать, правда? Уложить в постель как можно больше женщин.

— Некоторая доля правды в этом есть.

— Я знаю, что это правда. — Она говорила совершенно спокойно. — А знаешь ли ты, что когда женщина, жена слышит подобное от мужчины, которого она любила или считала, что любит, то она чувствует себя униженной, испачканной, обманутой?

— Если ты так думала все это время, почему ты ждала сегодняшнего дня? Почему мы об этом не говорили раньше?

— Справедливый вопрос. — Руфь замолчала, обдумывая ответ. — Наверное, надеялась, что ты изменишься, что у тебя пропадет охота спать с каждой привлекательной женщиной, которая попадется тебе на глаза. Ведь почти каждый ребенок, взрослея, перестает с жадностью набрасываться на конфеты. Вот и в тебе я видела такого ребенка. Но я ошиблась, ты не изменился. Ну, коли мы решили быть честными друг с другом, назову и другую причину. Я трусила. Я боялась ответственности, боялась за Леа и Бенджи, не хотела признаться, что мой брак, подобно многим другим, не состоялся. — Голос Руфи сорвался в первый раз. — Теперь у меня нет страха, нет гордости или чего-то еще. Я хочу уйти.

— Ты действительно хочешь этого только из-за меня? По щекам Руфи скатились две слезинки:

— Что еще ты выдумал?

Нима охватило негодование. Почему он постоянно защищается? Только ли он виноват в случившемся?

— Как насчет твоего собственного любовного приключения? — спросил он. — Если мы расстанемся, займет ли твой приятель мое место?

— Какой приятель?

— Тот, с которым ты встречалась. Вместе с которым ты уехала.

Руфь уже вытерла глаза и теперь смотрела на него с жалостью.

— Ты действительно веришь в это? В то, что я ушла с мужчиной?

— А разве это не так? Она тихо покачала головой.

— Нет.

— Но я думал…

— Знаю, что ты так думал. И не разубеждала тебя, что наверняка было не слишком умно с моей стороны. Но я решила — со злости, — что тебе невредно будет почувствовать то, что испытывала я.

— А как насчет тех, других случаев? Где ты была? Голос Руфи прозвучал почти спокойно:

— Не существует другого мужчины. Неужели ты не можешь понять этого своей глупой головой? И никогда не было. Я досталась тебе девственницей — ты знаешь это, если только не забыл или не перепутал с одной из твоих подружек. И с тех пор, кроме тебя, у меня никого не было.

— Но чем же ты занималась во время отлучек?

— Это мое личное дело. Но я повторяю тебе еще раз: это был не мужчина.

Он поверил ей. Полностью.

— О Господи! — сказал он и подумал: “Все рушится в одну минуту”. Большая часть того, что он делал и говорил недавно, оказалась неверной. Может быть, он опять ошибется, если станет настаивать на сохранении их брака? Или Руфь права и для них обоих было бы лучше расстаться? Идея свободы была привлекательной. С другой стороны, ему будет многого не хватать — дома, детей, чувства стабильности и даже Руфи, несмотря на то, что они давно уже живут каждый своей жизнью. Ним не желал, чтобы его вынудили принять решение. Он хотел бы, чтобы все это произошло позднее, и спросил почти жалобно:

— Так где же выход?

— В соответствии с тем, что я слышала от друзей, которые прошли этот путь, — голос Руфи опять стал холодным, — каждый из нас наймет адвоката для защиты своих прав при бракоразводном процессе.

Он взмолился:

— Но неужели мы должны сделать это сейчас?

— Приведи мне одну-единственную существенную причину дальнейшего промедления.

— Я допускаю, что это эгоистичная причина. Но у меня только что были неприятности… — Он не закончил, почувствовав, что это прозвучало так, словно он себя жалеет.

— Я знаю это. И мне жаль, что так сошлось все во времени. Но ничто не может измениться между нами, ничто после всех этих лет. Мы оба знаем об этом, не правда ли?

Он уныло пробормотал:

— Должно быть, это так. — Не было смысла давать обещание измениться, ведь он и сейчас не был уверен, захочет ли, сможет ли переломить себя.

— Ну что же…

— Подумай.., не можешь ли ты подождать месяц? Может, два? Иначе нам придется сразу же выложить все Леа и Бенджи, а через какое-то время они привыкнут к новой ситуации. — Он не был уверен, что это разумный аргумент: отсрочка вряд ли что-то решила бы. Но инстинктивно он чувствовал, что Руфь также с неохотой шла на этот последний, окончательный шаг в их браке.

— Хорошо. — Она поколебалась и уступила. — Из-за всего случившегося с тобой только что я подожду немного. Но не буду обещать два месяца или даже один. Если решу сделать это раньше, то сделаю.

— Благодарю тебя. — Он почувствовал некоторое облегчение при мысли об отсрочке, пусть и недолгой.

— Эй! — Бенджи появился в дверях столовой. — Я только что взял новую кассету у Мередитов. Это пьеса. Хотите посмотреть?

Мередиты были соседи по дому. Ним взглянул на Руфь:

— Почему бы нет?

Внизу, в гостиной, Руфь и Ним сели рядом на диван, Леа растянулась на коврике, в то время как Бенджи ловко вставил видеокассету в их “Бетамако, подключенный к цветному телевизору. Голдманы и еще несколько десятков семей образовали некое подобие клуба, члены которого постоянно обменивались видеокассетами. Каждая семья записывала телевизионную программу — это делали обычно дети или няня, — нажимая на кнопку “стоп” каждый раз, когда появлялась реклама. В результате получалась высококачественная запись, без раздражающих пауз. Такие “чистые” записи передавались затем из дома в дом.

В этот обмен втягивалось все большее количество людей, что неизбежно должно было в скором времени отразиться на доходах телевидения. “А может быть, — думал Ним, — это уже произошло?” По его мнению, телекомпании сталкивались с теми же трудностями, через которые уже прошли крупные компании типа “ГСП энд Л”. Люди с телевидения злоупотребляли своими общественными привилегиями, наводняя эфир пошлой рекламой и низкопробными программами. Теперь “Бетамакс” и аналогичные системы предоставляли возможность телеабонентам самим составлять свои программы и при этом игнорировать рекламу. Со временем развитие таких систем, возможно, заставит телевидение осознать необходимость повышения ответственности перед обществом.

Двухчасовая пьеса, записанная на кассете, называлась “Мэри Уайт”. Это была трогательная драма о семье любимого всеми юноши, который умер. Может быть, из-за того, что он раньше редко задумывался над тем, что такое собственная семья, или же из-за ощущения того, как мало осталось времени для их семейного союза, Ним растрогался чуть ли не до слез и благодарил неяркий свет, скрывающий его грусть от жены и детей.

Глава 2

Георгос Уинслоу Арчамболт полз по склону возвышавшегося над пригородом Милфилда холма в направлении одной из секций ограждения подстанции “ГСП энд Л”. Предостережение, что подстанция находится под наблюдением, было, вероятно, излишним, подумал он: подстанция не привлекает внимания, к тому же вечер был безлунный и ближайшая дорога, тянувшаяся через редко населенную холмистую местность, находилась в полумиле отсюда. Но недавно “ГСП энд Л” наняла специальных охранников и ввела мобильные ночные патрули, менявшие маршруты и время патрулирования, для того чтобы труднее было определить систему наблюдения. Ползти и тащить инструменты и взрывчатку было тяжело и неудобно.

Георгос поежился. Октябрьская ночь была холодной; сильный ветер проносился над скалистым холмом, заставляя его мечтать о двух свитерах под темной хлопчатобумажной курткой вместо одного, надетого на нем. Обернувшись, он увидел, что его напарница Иветта отстала на несколько ярдов, но продолжил путь. Георгос отставал от намеченного графика из-за задержки, которая произошла с ними по вине транспорта. Теперь он собирался наверстать упущенное, так как вечерняя операция предусматривала разрушение трех подстанций и в ней были задействованы все силы “Друзей свободы”. Еще в одном городе взрыв готовили Ют и Феликс, в третьем — Уэйд. Их план предусматривал синхронность.

Достигнув ограды, Георгос отцепил от пояса тяжелые ножницы для резания проволоки и принялся за работу. Ему надо было сделать небольшое отверстие в ограде у самой земли, тогда патруль при обходе, возможно, не заметит разрезанную проволоку.

Работая, Георгос видел разбросанные мерцающие огни Милфилда, раскинувшегося под ним. Скоро все жители города покинут свои дома, то же случится с людьми, живущими южнее. Георгос хорошо знал, что представляют собой Милфилд и другие городишки поблизости. Они были населены в основном капиталистами и их лакеями, и он с удовольствием думал об их реакции на взрыв.

Отверстие в ограде было почти готово, и через минуту или около этого Георгос и Иветта смогут протиснуться в него. Он взглянул на светящийся циферблат часов. Время подгоняло их.