Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2) - Уильям Теккерей

— А мистер Хэррис знает о приезде Ньюкома? — спросил Флорак, когда я сообщил ему эту новость. — Се scelerat de Highgate — va! [63]

"А знает ли Ньюком, что здесь лорд Хайгет?" — думал я про себя, мысленно восхищаясь простодушием и честностью своей жены и стараясь вместе с этим чистым и беспорочным созданием верить, что еще не поздно спасти несчастную леди Клару.

— Надо бы предупредить мистера Хэрриса, — сказал я Флораку. — Может быть, вы напишете ему записочку — мы отправим ее с посыльным в город.

Сперва Флорак сказал: "Parbleu, нет!" — это не его дело; он всегда знал, что семейная жизнь леди Клары сложится именно так. В свое время в Баден-Бадене он даже предсказывал это Джеку, когда у них происходили там все эти сцены, достаточно трагичные и одновременно комичные, ma foi. Так зачем ему снова во все это впутываться?

— Но подумайте, какой это будет позор для детей, — сказал я, — какое несчастье для двух почтенных семейств. Ради бога, Флорак, попробуем, если можно, помешать беде. — Я говорил с жаром, исполненный желания, пока не поздно, предотвратить катастрофу и глубоко тронутый рассказом, слышанным перед обедом от невинного существа, которое, в чистоте душевной, уже восстало за справедливость и попыталось спасти несчастную, отчаявшуюся сестру, дрожащую на краю пропасти.

— Если вы не напишете ему, — сказал я, начиная сердиться, — если вашим конюхам неохота ехать из дому на ночь глядя (таков был один из его доводов), — то я пойду туда пешком.

Разговор наш происходил запоздно, когда дамы уже удалились в свои спальни и разъехались гости, которых в тот вечер принимали наши гостеприимные хозяева и в присутствии которых я, естественно, не решался заводить речь об этом опасном предмете.

— Parbleu! Вы ходячая добродетель, мой друг! Просто Иосиф Прекрасный! восклицает Флорак, пуская в воздух клубы дыма. — По всему видно, что жена прочла вам целую проповедь. Бедный мой Пенденнис! Вы же подкаблучник, mon pauvre bon! [64] Одно слово — примерный муж. Правильно писала моя матушка: ваша супруга настоящий ангел!

— Худо ли подчиняться женщине, если она направляет меня на добрые дела, — ответил я и действительно помчался бы исполнять просьбу моей жены, не сыщись тут другого посыльного. Обычно, когда в Розбери давали обеды, хозяин "Королевского Герба" в Ньюкоме присылал нескольких подсобных слуг; как раз для того, чтобы вызвать их и еще заказать рыбу, дичь и прочие припасы, ездил принц де Монконтур в Ньюком в тот самый день, когда мы повстречали лорда Хайгета, сиречь мистера Хэрриса, в сенях гостиницы. Пока происходил вышеописанный разговор, в комнату вошел слуга и объявил:

— Ваша светлость, Дженкинс и другой лакей отъезжают в своей тележке в Ньюком, так не будет ли каких приказаний?

— Само небо послало его, — восклицает со смехом Флорак, оборачиваясь ко мне. — Вели Дженкинсу обождать пять минут, Роберт; мне нужно послать в "Королевский Герб" записку одному джентльмену.

Флорак тут же набросал коротенькую записочку, показал ее мне, запечатал и адресовал мистеру Хэррису в "Королевском Гербе". Тележка с запиской и подсобными лакеями покатила в Ньюком. Флорак предложил мне со спокойной совестью лечь спать. В самом деле, это был наилучший способ предостеречь Хайгета, к тому же записка от Флорака должна была возыметь большее действие, нежели мои увещания. Впрочем, мне бы и в голову никогда не пришло вмешиваться во все это, если бы не настоятельная просьба одной дамы, чьими советами, признаюсь, я склонен руководствоваться во всех трудных случаях.

Лошадь мистера Дженкинса, без сомнения, шла хорошим шагом, как и положено идти морозным вечером всякой доброй лошадке, когда хозяин ее сытно поужинал и изрядно нагрузился вином и элем. Помню, во дни моей холостой жизни лошади всегда шли подо мной быстрее, если я возвращался с веселого обеда; шампанское непонятным образом подбадривало их, а кларет сообщал быстроту их копытам. Еще до полуночи письмо, адресованное мистеру Хэррису, было передано в собственные руки мистера Хэрриса в "Королевском Гербе".

Как уже сообщалось, распивочная "Герба" служила своего рода клубом для нескольких веселых джентльменов из Ньюкома, как-то: аукционщика Пэррота, Тома Поттса, даровитого репортера, а ныне редактора "Индепендента", аптекаря Вайдлера и некоторых других.

Впервые мы познакомились с этой компанией где-то в первой части нашей истории, задолго до того, как у Клайва Ньюкома отросли его восхитительные усы. Уже тогда аптекарь Вайдлер был стар и немощен, а теперь постарел еще лет на десять; конечно, у него есть разные подручные, один из которых с недавнего времени сделался его компаньоном, но на вывеске по-прежнему стоит старинное и почитаемое имя Вайдлера. Развеселый парень был этот компаньон заводила "веселых бриттов", с которыми он просиживал почти что до петухов, чтобы быть под рукой, если ночью в нем случится кому-нибудь нужда.

Итак, "бритты" сидели себе, попивали, покуривали и шутили свои шутки в распивочной, как вдруг входит Дженкинс с запиской и, не задумываясь, подает ее компаньону мистера Вайдлера.

— Из Розбери? Верно опять плохо с принцессой, — говорит лекарь, довольный возможностью показать своим приятелям, что он пользует принцессу. — Не могла старушка занедужить днем! Черт возьми, что это?! — восклицает он и уже читает вслух: "Newcome est de retour. Bon voyage, mon ami. F." [65]. — Это как понимать?

— A я полагал, вы знаете по-французски, Джек Хэррис, — замечает Том Поттс. — Вы же без конца потчуете нас своими французскими песенками.

— Ну конечно, я знаю французский, — отвечает его собеседник, — но что это за чертовщина?

— Хрюком вернулся с пятичасовым поездом. Я ехал с ним вместе, только его королевское высочество едва удостоил меня словом. А со станции он покатил в Брауновой пролетке. Впрочем, Браун не очень-то разбогатеет от этой поездки, — добавляет мистер Поттс.

— Да, но мне-то какое дело?! — восклицает Джек Хэррис. — Мы его не пользуем, отчего не терпим больших убытков. Его пользует Хоуэлл, с тех пор как они разругались с Вайдлером.

— Постойте, не иначе вышла ошибка! — вмешивается мистер Тэплоу, покуривавший в своем кресле. — Эта записка, должно быть, для той особы, что занимает большой номер. Принц, когда прошлый раз был здесь, разговаривал с ним и звал его Джеком. Хорошенькое же дело, скажу я вам: записка вскрыта и все такое прочее. А что, Джон, джентльмен в большом номере уже лег спать? Снеси-ка ему эту записку.

Джон, ничего не ведавший о записке и ее содержании, ибо он только что вошел в комнату с ужином для мистера Поттса, понес записку в указанный номер, откуда тут же вернулся к хозяину с перепуганным видом. Он объявил, что постоялец из большого номера — страсть какой сердитый. Он чуть было не придушил Джона, когда прочел записку — ну сами посудите, приятно, что ли?.. Когда же Джон высказал предположение, что письмо, наверное, вскрыл мистер Хэррис в распивочной — ну, наш Джек Хэррис, — господин принялся так кричать и браниться — жуткое дело!

— Поттс, — сказал Тэплоу в припадке откровенности, находившей на него, когда он чрезмерно угощался своим бренди с содовой, — уж поверьте моему слову: этот господин такой же Хэррис, как и я сам. Я отдавал его белье в стирку — гляжу, на двух носовых платках метка "X" и корона.

На следующий день мы прибыли в Ньюком, надеясь, что лорд Хайгет, предупрежденный нами, уже покинул город. Однако нас ждало разочарование. Он разгуливал перед гостиницей, где, кроме нас, его могли видеть сотни людей.

Мы зашли к нему в номер и здесь попеняли ему за появление на улице, где Барнс Ньюком и любой из прохожих могли узнать его. Тут-то он и рассказал нам о вчерашней неудаче с запиской.

— Теперь уже поздно уезжать — время упущено; этому подлецу известно, что я здесь. Если я уеду, он объявит, что я испугался его и сбежал. Ох, как бы мне хотелось, чтобы он пришел сюда и застал меня здесь! — И он разразился свирепым хохотом.

— А лучше было бы сбежать, — грустно заметил один из нас.

— Пенденнис, — сказал он, и в голосе его послышалась необычная нежность, — ваша супруга — добрая душа. Да благословит ее бог! И пусть бог воздаст ей за все, что она сказала и сделала и сделала бы еще, не помешай ей этот подлец. Ведь у бедняжки, знаете ли, нет ни единого друга на свете, ни единого, не считая меня и той девушки, которую они продают Фаринтошу, да только что она может?! Он разогнал ее друзей; все теперь против нее. И уж конечно, родственники; эти не упустят случая толкнуть несчастного, если он оступился. Бедная женщина! Маменька, которая продала ее, приходит и читает ей нотации: жена лорда Кью дерет перед ней нос и осуждает ее. А Кочетт, тот, видите ли, высоко взлетел; он теперь женат, проживает в Шантеклере и требует от сестры, чтобы она избегала меня, коли дорожит его дружбой. Если хотите знать, ей только и была защитой эта карга с клюкой, старая ведьма Кью, которую они схоронили четыре месяца назад, после того, как забрали все ее денежки для своей красавицы. Старуха не давала ее в обиду, да благословит небо эту старую ведьму! Где она сейчас ни есть, а доброе слово ей не во вред, ха-ха! — Смех его было жутко слушать.