Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

Четырнадцать тонн брони с разгона, лоб в лоб – это не просто носорог, это бешеный носорог. Наступающие поняли ошибку слишком поздно, а БМП, оставив за собой чадящее месиво из железа, колёс и партизан, помчалась прочь из посёлка.

Пару часов броневик двигался в направлении гор. Одинцов вёл машину на полном ходу, отрываясь от возможных преследователей, и делал зигзаги в сторону от дорог, чтобы запутать след. Когда БМП перевалила первые холмы, Одинцов загнал её в укрытие за большой скалой и остановился. Пришла пора точнее сориентироваться и хорошенько проветрить машину. В вонючей стальной коробке на жаре было нечем дышать.

Диверсанты вывалились наружу как печёные картофелины. Разложили одежду для просушки и сели перекусить. Похоже, на БМП путешествовали белые советники, которые заставляли эфиопов поддерживать внутри порядок. Пушка и пулемёт порадовали полным боекомплектом. В кормовом отделении нашлись автоматы, вдоволь патронов, большая сумка с едой, вода в пластиковых бутылках и даже ящик виски. Охранники успели заправить баки под завязку: после гонки топлива оставалось ещё километров на четыреста – больше, чем надо, потому что Одинцов рассчитывал ехать короткой дорогой.

Он по спутниковому телефону коротко сообщил о выполнении задания, сам поел быстрее всех и торопил бойцов, чтобы не засиживались. Обзор из БМП никудышный, и ночью, да ещё в горах, не зная дороги, на слепой гусеничной машине делать нечего. Лучше попытаться проскочить до берега засветло, а там снова выйти на связь и ждать, когда их подберут моряки.

Экипаж уже собирался вернуться в броневик, когда послышалось гудение двигателя. Раньше звук отражала скала, которая скрывала машину и давала тень – теперь она сослужила плохую службу. А может, сказалось то, что Одинцов с парнями оглохли от стрельбы в деревне. Они залегли, не успевая изготовить БМП к бою: до большого армейского грузовика с тентом, катившегося в их сторону, оставалось метров сто.

Одинцов прикинул: незваные гости обязательно заметят БМП, мимо не проскочат. Едут в машине преследователи или нет – не важно. Их надо уничтожить, а потом поскорее убираться отсюда. Где проехал один грузовик, могут проехать ещё и ещё. Машина армейская, но в здешних краях это ничего не значит. Грузовики у всех одинаковые – и постоянно переходят из рук в руки: от эфиопской армии к тиграйским партизанам, от них к эритрейцам… Но даже если в кузове солдаты – сколько бы их ни было, для четырёх спецназовцев это самое большее на минуту возни.

Через минуту выяснилось, что угадал Одинцов только со временем и, быть может, ещё с тем, что их всё равно заметили бы.

Первая граната разворотила грузовику радиатор, вторая и третья оторвали переднее колесо. Машину занесло, она по инерции проехала ещё немного, накренилась и встала. В это время Одинцов уже сиганул через дорогу и вместе с бойцами с двух сторон обрабатывал из автоматов кабину и кузов…

…откуда неожиданно им ответили шквальным огнём, расстреляли одного нападавшего почти сразу и подранили второго. Двое в кабине даже «мяу» сказать не успели, но из-под выцветшего тента продолжали палить два ствола; под их прикрытием трое в кубинской военной форме спрыгнули на землю. Последнего Одинцов успел срезать очередью, с двоими разобрались его парни в короткой перестрелке: плох тот спецназовец, который доводит дело до рукопашной.

Стрельба из кузова затихла. Изодранный пулями тент пошевеливали волны горячего ветра, налетавшего с равнины. В воздухе клубилась пыль, которую поднял подбитый грузовик, – она не успела осесть за время молниеносной схватки.

Одинцов с двумя бойцами, неслышно ступая, встали треугольником на достаточном расстоянии позади грузовика, чтобы держать под прицелом оба борта и корму. Патроны в автомате у Одинцова кончились. Он отложил бесполезную железяку и вынул пистолет, кивнув одному из бойцов. Тот осторожно полез через задний борт в кузов, стволом приподнял тент, осмотрелся и показал – чисто.

Боковым зрением Одинцов заметил какое-то движение и резко повернулся, взяв цель на мушку. Это была сова. Видно, дремала в расщелине скалы или в соседних кустах – и её контузило во время боя. Сова ковыляла по выгоревшей придорожной траве, забавно держа лупоглазую голову набекрень и приволакивая оттопыренное распушённое крыло…

…а в следующее мгновение хлопнул выстрел – и боец, который забирался в кузов, рухнул на землю с пулей между глаз. Второй прошил тент длинной очередью из автомата, но тоже получил несколько пуль в голову. Одинцов прыгнул с места далеко в сторону и, не переставая кувыркаться, выпустил обойму в сторону тени, которая метнулась от кабины по другую сторону грузовика. Ответные выстрелы выбили из дороги фонтанчики пыли совсем рядом с Одинцовым, а потом он услышал отборный русский мат.

Одинцов уже понял, что произошло. Тех троих кубинцев, что спрыгнули на землю, из кузова прикрывал стрелок с двумя автоматами. Пока Одинцов со своими занимались кубинцами, он успел перебраться в кабину через заднее окошко, через него уложил первого бойца, приподнявшего тент, а потом высунулся из двери сбоку и застрелил второго. Даже если Одинцов с противоположной стороны мог заметить движение в кабине – он его проморгал: отвлекла контуженная сова. А стрелок выпрыгнул из кабины, и всего чуть-чуть ему не хватило, чтобы достать Одинцова…

…который мигом вставил в пистолет новую обойму, взял на прицел стрелка и пошёл в его сторону. Здоровенный мужик лет тридцати в кубинской форме, скрючившись, валялся на боку, сжимал обеими руками простреленную ногу, рычал и матерился в густые усы. Рядом лежал разряженный пистолет.

Одинцов остановился в нескольких метрах от мужика и, продолжая целить ему в голову, скомандовал:

– Нож!

– Чего?! – уставился на него мужик.

– Я говорю, нож отбрось вон туда. Медленно и аккуратно.

– Ты что, русский?

– Нож, или я стреляю.

Мужик неохотно показал Ka-Bar с воронёным семидюймовым клинком, который он действительно прятал, отбросил его в сторону и спросил:

– Какого хера ты здесь делаешь, родное сердце?

50. Друзья-враги

– Так я познакомился с Вараксой, – сказал Одинцов.

Его слушали не перебивая. Это был рассказ про совсем другую, неведомую жизнь. Хотя вроде бы все смотрели телевизор, читали газеты и понимали, что война случается не только в кино.

На экране показывают войну профессионально поставленную, сыгранную и смонтированную; с красивыми неожиданными ракурсами, яркими спецэффектами, крупными планами и тревожной музыкой. Но даже лучший документальный фильм – это взгляд чужими глазами. Акценты расставлены заранее, дикторский текст выверен, а кадры тщательно подобраны так, чтобы произвести максимальное впечатление. Даже самый правдивый репортаж – в дыму, на фоне выстрелов и с настоящими кровавыми кишками в кадре – это всё же только кино. Автор передаёт свою точку зрения публике…

…которая глядит на экран – и думает о делах на завтра, хрустит попкорном или разговаривает по телефону. Чем дальше, тем сложнее расшевелить зрителя, который уже всего насмотрелся. Человек привыкает к чему угодно, и чувства притупляются от обилия экранной кровищи.

Совсем другое дело, когда напротив сидит человек, который воевал не понарошку, а взаправду. Сидит и спокойно рассказывает об одном – всего об одном! – эпизоде из многих, когда он стрелял – и в него стреляли; когда он убивал – и его пытались убить. Рассказывает не для рисовки перед красивой женщиной, не как об увлекательном приключении, а как о работе. Тяжёлой, но привычной работе. Рядом с ним ты волей-неволей оказываешься по ту сторону экрана, понимая, что музыки, выигрышных ракурсов и титров не будет, а сюжет не выстроен заранее, но складывается здесь и сейчас – готовый к мгновенным непредсказуемым поворотам в любую секунду. А потом вдруг приходит мысль, что неторопливый рассказчик может мгновенно превратиться в себя прежнего – стремительного, беспощадного и смертельно опасного…

…и от этой мысли становилось не по себе даже Мунину, который повидал Одинцова в бою. Во время рассказа впечатлительный историк словно чувствовал тягучую африканскую жару; его ноги ныли от многодневного марша, плечи оттягивал тяжеленный груз, на зубах скрипела пыль, а кровососы и сороконожки забирались под одежду. Он вместе с Одинцовым шарил воспалёнными глазами по сторонам в поисках опасности, готовый выстрелить первым. Он чуял запах мужских тел, не мытых много дней; по его лицу стекал пот, перемешанный с камуфляжным гримом и грязью, а во рту стоял кислый вкус пороховой гари. Он слышал оглушительный грохот автоматов и пушки в тесном раскалённом чреве броневика, по которому снаружи, словно кувалдами, тоже лупили выстрелы врагов, – от этого грохота, да ещё если ты не надел шлем, полдня потом гудит голова, и в ушах словно ваты напихано…