От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - Сергей Романовский

Так уж случилось, но именно ее единственный сын стал самым светлым (что вполне естественно) и самым гнетущим (что уж вовсе неестественно) в жизни Ахматовой.

Еще в 1916 г., когда Льву Гумилеву было всего 4 года, Марина Цветаева предрекла:

Рыжий львенышС глазами зелеными,Страшное наследие тебе нести!…

Что же за «наследие» он нес, если в результате 14 лет провел в тюрьмах и лагерях «за просто так», на основании «так хочу». Когда в 1956 г. его реабилитировали, то выяснили – ни в чем он был неповинен. Но годы. Но здоровье… Их уже не вернешь никакими справками о реабилитации.

Когда ее сын был в лагере во второй раз, Ахматова написала в «Поэме без героя» про себя и про таких, как она:

Ты спроси у моих современниц,Каторжанок, «стопятниц», пленниц,И тебе порасскажем мы,Как в беспамятном жили страхе,Как растили детей для плахи,Для застенок и для тюрьмы.

Страх был действительно жутким: душа болела, как зубы, боль ничем было не унять. Вздрагивали от каждого шороха, стука, неожиданного звонка. Даже лишний раз на улицу выходить боялись.

Н.Я. Мандельштам спросила как-то Ахматову: «Чего вы боитесь? Нам уже терять нечего». Анна Андреевна ответила, не задумываясь: «Нет, мне еще есть что терять».

Да, у нее сын, осужденный неизвестно за что. Если с ней что-либо случиться, кто будет хлопотать, писать, носить передачи.

Когда началось активное гонение на творчество Ахматовой (с 1925 г.), муза тут же покинула ее, и стихи долгие годы не шли к ней. Но как только стряслась беда с ее сыном, Поэт пришел на выручку Матери, и стихи полились «сплошным потоком». Это стало защитной реакцией психики.

После первого (краткого) ареста сына Ахматова начала «Реквием»:

И если зажмут мой измученный рот,Которым кричит стомилльонный народ,Пусть так же они поминают меня…

В первый раз Льва Гумилева арестовали 27 октября 1935 г. Он учился на первом курсе исторического факультета Ленинградского университета. Ахматова в это время была в Москве. Как только узнала, кинулась к друзьям: Б. Пастернаку, Э. Герштейн. По чьему-то совету пошла к Лидии Сейфуллиной («у нее связи»). Обещала помочь.

Елена Сергеевна Булгакова записала в дневнике 30 октября 1935 г.: «Днем позвонили в квартиру. Выхожу – Ахматова – с таким ужасным лицом, до того исхудавшая, что я ее не узнала и Миша тоже. Оказалось, что у нее в одну ночь арестовали и мужа (Пунина) и сына (Гумилева). Приехала подавать письмо Иосифу Виссарионовичу. В явном расстройстве, бормочет что-то про себя». Булгаков посоветовал ей писать от руки, так естественнее для поэта. Письмо закончила просто: «Помогите, Иосиф Виссарионович!»

В тот раз сработало. Уже 4 ноября сын был на свободе.

Он учился на IV курсе, когда в марте 1938 г. за ним вновь пришли люди из «органов». Суд был недолог: 10 лет лагерей.

Ахматова вновь заметалась, пытаясь помочь, – писала Сталину, звонила «вождям» по их секретным телефонам – всё безрезультатно. Более того, через год пересмотрели приговор: теперь Гумилеву приписали статью 58ч7- террористическая деятельность. А это уже – «стенка». Но повезло сыну: арестовали Ежова, а Берия поначалу даже послабление дал, потому Гумилева, считай, простили – всего пять лет лагерей. Уже в августе 1939 г. его отправили с норильским этапом.

Когда Гумилеву приписали терроризм, и Ахматовой сказали, чем это может ему грозить, она не смогла сдержать свою ненависть к Сталину даже в стихах:

Я приснюсь тебе черной овцоюНа нетвердых, сухих ногах,Подойду, заблею, завою:«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь, как бусу,Светлой волей аллаха храним…И пришелся ль сынок мой по вкусуИ тебе и деткам твоим?»

Ахматова при каждом удобном случае ходила на Литейный в «Большой дом», отстаивала громадные очереди, чтобы хоть что-то узнать о сыне. Жизнь, обычная человеческая, ушла: она не могла есть, не могла спать. Еду ей приносили друзья. Зато, что мы уже отмечали, психику матери спасла муза поэта – пошли стихи «лебеди-ной стаей». И какие стихи!

17 августа 1940 г. Л.К. Чуковская записывает: Ахматова на грани безумия. Уверена, что за ней следят даже дома. Однажды, чтобы убедиться в этом, положила свой волос в книгу, а назавтра не нашла его и чуть с ума не сошла. Страх не за себя, за сына – кто хлопотать будет? А волос просто чуть сполз в сторону.

10 марта 1943 г. срок Л.Н. Гумилева закончился. Из лагеря уехал на поселение в Туруханский край. Осенью 1944 г. его взяли в армию. Воевал рядовым в пехоте. Дошел до Берлина. За храбрость даже судимость сняли.

Когда Л. Гумилев вернулся после войны домой, рассказал матери, что еще в 1938 г. во время допросов ему читали показания Мандельштама о нем и об Ахматовой. И что эти показания «безу-пречны». Нет, не безупречны! Когда было опубликовано следственное дело Мандельштама, в нем можно было прочесть: «Лев Гумилев одобрил вещь («Мы живем, под собою не чуя страны». – С.Р.) неопределенно-эмоциональным выражением, вроде “здорово”». Это отнюдь не «безупречно». Одобрить пасквиль на вождя это – статья!

После войны, в самый разгар борьбы с космополитизмом Сталин вновь отправил в лагеря бóльшую часть тех, кто выжил в них после большого террора 1937-1938 гг. Не стал исключением и Лев Гумилев. Его арестовали в ноябре 1949 г. и дали 10 лет лагерей. Ахматова, как вспоминает Ирина Пунина, «лежала в беспамятстве». Вновь стала жечь рукописи, архив, чтобы при повторном обыске не нашли «чего-либо против Левы».

Видимо, еще при аресте она что-то сказала сыну, ибо он затаил на мать глухую обиду. Уж не то ли, что Ахматова затем выразила в стихах:

Вот и доспорился, яростный спорщик,До енисейских равнин…Вам он бродяга, шуан, заговорщик,Мне он – единственный сын.

Ей сказали: сын в Москве. Она – туда. И с утра до вечера в бесконечных очередях в Лефортово. Кто-то дал совет: напишите не письмо Сталину, а стихи в его честь. Ведь Вы – Ахматова!

Не выдержала, написала. Впервые в жизни, ради сына, переступила через совесть. Цикл стихотворений Ахматовой «Слава миру» печатал в 1950 г. «Огонек» (№ 14, 36 и 42). Не помогли и стихи: Сталин – мы уже отметили это – пресытился лестью, он не реагировал на нее. Ему были все давно уже безразличны, тем паче какой-то Гумилев. А Ахматова буквально со стоном выдавливала из себя:

И благодарного народаОн слышит голос: «Мы пришлиСказать: где Сталин, там свобода,Мир и величие земли!»

Прочитав эти вымученные бедной женщиной строки, Пастернак сказал жестоко и несправедливо: «Ахматова начинает понимать, что такое социализм». Жестокость, как бумеранг, всегда возвращается к своему хозяину. В 1958 г. и Пастернак понял, «что такое социализм».

Ничего не помогло – ни стихи, ни письма Сталину и Ворошилову, ни ходатайства влиятельных литературных вельмож, таких, как Шолохов, Эренбург, Фадеев и Сурков. Сердце Ахматовой не выдержало этого ничем не объяснимого гнета, и весной 1951 г. у нее первый инфаркт. В 1952 г. она напишет в автобиографии вполне правдиво: Постановление ЦК открыло ей путь к «патриотической лирике».

Всё! Сталин сломил и ее. При его жизни она уже ничего своего сочинить была не в состоянии.

Но если Сталин со своей тиранической системой убил в Ахматовой поэта, то ее сын своими несправедливыми попреками, немыслимыми требованиями и жестокими обвинениями разбил ее материнское сердце.

Дело в том, что Л.Н. Гумилев во всех своих бедах винил ни себя, ни власть большевистскую, ни товарища Сталина, а только родную мать – Анну Андреевну Ахматову.

Далее, чтобы не пытаться судить о том, чему свидетелем не был, я воспользуюсь практически текстуально мыслями и выводами Эммы Герштейн из ее прекрасной работы «Анна Ахматова и Лев Гумилев: размышления свидетеля», опубликованной в журнале «Знамя» (1995, № 9. С. 133-178).

Так случилось, что Э. Герштейн была долгие годы в теплых отношениях и с Ахматовой, и с ее сыном. Она вела активную переписку со Львом Гумилевым во время его последнего заключения. Письма эти полностью опубликованы в упомянутой нами статье.

Ахматова «отреклась от нравственной чистоты своей поэзии, ради спасения сына, – пишет Э. Герштейн, – а получила одни плевки с разных сторон и от того же сына. Когда, негодуя, он в который раз приводил ей в пример других матерей, она повторила, не выдержав: “…ни одна мать не сделала для своего сына того, что сделала я!” И получила в ответ катание по полу, крики и лагерную лексику. Это было при мне».

Мать писала ему в лагерь постоянно. Но Лев Гумилев, вернувшись, отобрал лишь десять ее писем для «увековечения образа дурной матери» (Э. Герштейн), остальные уничтожил. Ахматова сохранила все до единого письма сына.