Черный венок - Марьяна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За два года до описываемых событий. Борис
Поморщившись от боли, старик осторожно дотронулся до аккуратно забинтованной культи правой руки. Толченый травяной сбор, который он каждое утро находил возле своей кровати, похоже, перестал помогать. А может быть, почувствовав, что пленник собирается бежать, они нарочно поменяли рецепт. Они были проницательны, черт знает как проницательны, Борис успел в этом убедиться за месяц жизни с ними бок о бок. Хотя он был очень осторожен и словом никому не обмолвился о нечеткими штрихами прорисовавшемся в мыслях плане. Наверное, заметили, что раненый повадился прогуливаться по периметру территории, задумчиво рассматривая проплешины в заборе. Но они сами, сами сказали, что ему полезен ежедневный моцион, хотя за забор выходить не рекомендуется.
– Во всяком случае, пока ты такой слабый, – с заботливой улыбкой объяснила женщина, которая ухаживала за ним в первые дни, Лада.
Но постепенно Борис справился сначала с бушующим океаном боли, чуть не утянувшим его в смертельную пучину, потом – с неминуемой депрессией, затем и вовсе привык, что у него больше нет правой руки, научился обходиться левой. А ведь сначала даже не мог поднести ложку с едой ко рту без того, чтобы половина не оказалась на столе, теперь же даже писать наловчился и полностью сам себя обслуживал. Борис окреп, приободрился, и все чаще ночами ему снилась жена, ее нежная сочувственная улыбка, пропахшие тестом морщинки на руках и густые седые волосы, которые Нина завязывала в тяжелый узел. Супруги прожили вместе почти пятьдесят лет. Жена не заслужила такой участи – мучиться неизвестностью, не знать, жив ее муж или нет, и с каждым днем все меньше надеяться на чудо…
Однако здешние люди каким-то образом сумели убедить его, что так будет лучше. Ему лучше пожить пока у них – пока не восстановится, а потом вернуться к жене не беспомощным инвалидом, а сильным человеком, готовым подставить плечо. Борис даже не помнил их аргументов – обрывки воспоминаний сгинули в волнах проклятой боли, как щепки пропавшего в кораблекрушении судна.
Первые дни он вообще помнил смутно. Симпатичная круглолицая женщина лет сорока, представившаяся Ладой, круглосуточно дежурила возле его постели. Меняла окровавленную повязку, промывала культю каким-то жгучим и пряно пахнущим отваром, поила чем-то горьким. Борис отчаянно отплевывался, но сильные, пахнущие ладаном пальцы зажимали его нос, а когда он открывал рот, чтобы вдохнуть, горячая горечь лилась внутрь. Лада же нежно приговаривала: «Потерпи, потерпи, милый, скоро все пройдет!» – и гладила его по голове. Прикосновения ее прохладных пальцев были приятны, а во взгляде женщины хотелось утопиться, как в колодце. Впрочем, наверное, дело было не в самой Ладе, а в отварах, которыми та его потчевала.
Иногда леснику казалось, что он сходит с ума. Борис не мог разобраться в зубодробительной мешанине собственных чувств: ненавидит ли, восхищается, благодарен тем, кто не объявлял себя его тюремщиками, но по сути ими являлся?
Эти люди спасли ему жизнь. Если бы не они, лежать ему в лесу, беспомощному, окровавленному, с медленно гаснущим взглядом, и чувствовать, как последние капли крови покидают тело и упрямо зовут за собою то, что принято называть душой.
Борис так до конца и не понял, что с ним случилось. Последнюю четверть века он работал лесником в заповеднике и край свой знал как собственный дом. Уходил, как правило, рано утром, возвращался к обеду – и так двадцать пять лет, день за днем, независимо от времени года. Он был сухим и поджарым, выглядел гораздо моложе своих почти семидесяти лет, лес словно подзаряжал его энергией, позволял глотнуть от своей силы. Лес был для него живым. Борис знал каждое деревце, проходя мимо, иногда гладил руками теплые шершавые стволы; знал, где можно встретить оленей, где живут лоси, где находится каждая лисья нора. Он словно был обвенчан с лесом. И лес же едва его не убил.
Тот день ничем не отличался от сотен ему подобных. Лесник проснулся в половине седьмого, позавтракал густой калорийной кашей с сушеными яблоками, которую приготовила для него жена, положил в рюкзак термос с клюквенным морсом и свежую булку, поцеловал Нину у калитки. Июньское утро было волшебным – нежно-розовое, теплое, как парное молоко, позолоченное ранним, еще скупым солнцем. Борис шел вперед, раздвигая руками влажные ветки, улыбался знакомым березкам, восхищался сверкающей росой паутиной.
Незаметно для самого себя забрел довольно далеко – северо-восточная часть леса представляла собой отгороженную полувысохшими болотами густую чащобу, до которой он редко добирался. Делать там было нечего – высокие темные ели стояли плотно друг к другу, словно толпа на демонстрации, их пышные ветви почти не пропускали солнечный свет, здесь всегда стоял полумрак. Даже птицы будто сторонились этой части леса. Зато комары с отчаянным писком рьяно накинулись на его разгоряченное тело. Борис хотел уже повернуть назад, когда вдруг заметил вдалеке что-то белое – как будто бы женщина в белых одеждах медленно шла среди деревьев.
Леснику стало почему-то не по себе. Ему вдруг вспомнилась деревенская дурочка Ефросинья, излюбленными героями рассказов которой были живые мертвецы, якобы кишмя кишащие в местных лесах. Тетка, конечно, сумасшедшая, но обладает редким даром сказительницы, и ее мрачноватые истории обсуждались всей деревней. Так вот Ефросинья утверждала, будто бы неоднократно видела в лесу странных людей – мужчин и женщин, одетых в домотканые светлые платья, и со странной походкой – медленной, ломаной, осторожной. Однажды Фроська, которой не хватало общения, ведь деревенские ее сторонились, подошла ближе и окликнула встретившуюся ей женщину. А когда та медленно повернулась, остолбенела. У незнакомки наполовину сгнило лицо, и взгляд был пустой и тусклый, как у отрезанной бараньей головы. Женщина медленно двинулась, вытянув руки с длинными бледными пальцами, к Фросе, и той непросто было стряхнуть с себя морок ее взгляда. Борис, конечно, посмеялся над этой глупой сказкой. «Если бы в нашем лесу и правда водилась такая нечисть, я бы первый ее заметил, – сказал он. – Двадцать пять лет хожу по одному и тому же маршруту!» «Так, может, стоит иногда немного менять маршрут?» – мрачно парировала Фроська. Тогда лесник со смехом пересказал байку жене Нине, а вот сейчас, много месяцев спустя, ему вдруг не к месту та история вспомнилась.
Белое платье мелькало между деревьев. Колени завибрировали, захотелось тихонечко убежать, но лесник сказал сам себе: «Что ж я, маленький?» – и пошел вперед. Сначала ему казалось, что белое платье удаляется, потом он понял: такой эффект создает ветер. Естественно, никакой мертвой женщины он не обнаружил. «Платье», оказалось просто драным куском
