Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

тусклый, как свинец, ледяной, неуловимый. Холодно. Город за окнами напоминает огромную, безыскусно сработанную диораму, синевато-серую, лимонно-желтую, склеенную из грубой бумаги. Каждый столик отбрасывает на пол унылую тень, свою точную копию, равно как и каждый посетитель, застывший в ожидании некоего преступления или проявления слабости. Лорд Мункаррот, обладатель покатого лба и поместий на юге — гниющих садов, полных запотевших свинцовых скульптур и одичавших белых кошек, — он придумывает, как шантажировать свою супругу… Анзель Патинс, поэт-отщепенец с головой какаду, вертящий в руках нож и две монеты… Чорика нам Вейл Бан, дочь предателя Норвина Тринора, получившая прощение, но так и не принятая обществом, в которое так жаждала попасть… Ровный свет луны освещает их, тени разъедают их озабоченные лица, как кислота. Горстка мошенников, позеров и неудачников, следящих за полночью из безопасных глубин своего мрачного, недовольного всем товарищества.

Лорд Гален Хорнрак нашел пустой столик и уселся среди них, чтобы пить дешевое вино, невозмутимо и бесстрастно глядеть на залитую луной улицу — и ждать, что принесет долгая пустая ночь.

Она принесет ему три вещи.

Знак Саранчи.

Встречу, которую можно назвать схваткой — в такие промозглые белесые ночи слова и вещи утрачивают однозначность…

…И предательство.

Знак Саранчи не похож ни на одну из религий, обязанных своим рождением Вирикониуму. Ее внешние формы и внутренние предписания, ее литургии и ритуалы, ее магические или метафизические постулаты, ее ежедневные церемонии представляются скорее попыткой людей выразить чисто человеческие домыслы, нежели плодом усилий некой чистой, не до конца оформившейся, но независимо существующей Идеи выразить саму себя. О боговдохновенности говорить не приходится: музе или демиургу не требуется помощь мозга или крови.

Он облачается в свое сообщество, как в маску. Орден под названием «Знак Саранчи», куда нас зазывают — не тот «Знак Саранчи», который мы создавали. Теперь он сам одевает нас в ночь, как в плащ и домино, чтобы выйти за пределы мира.

Кто точно знает, где это началось или как? Прошло целое столетие (или всего лишь десятилетие: мнения расходятся) прежде, чем он вышел на улицы Города, с тех пор, как маленькая группировка — или клика заговорщиков — провозгласила фундаментальный принцип: внешние проявления «действительности» ложны, это обман или самообман человеческих чувств. Как нерешительно, должно быть, они пробирались из переулка в переулок, чтобы убедить друг друга в истинности своих нелепых верований! Как стеснялись верить! И все же… Война оказалась столь же разрушительной для нашего духа, как и для построек Посюстороннего квартала. Мы устали. Мы были голодны. Появление Рожденных заново приводило в уныние, оно казалось какой-то непонятной карой, ни с того ни с сего обрушившейся на наши головы. Оно вызывало странное ощущение: казалось, нам зачем-то подыскивают замену. И когда наконец появилась эта жестокая, изящная система, опирающаяся на простейшую идею отрицания всего и вся — с какой жадностью мы за нее ухватились!

«Мир не таков, каким мы его ощущаем, — утверждали первые из новообращенных. — Он бесконечно удивительней. Представления о нем также бесконечно разнообразны, и мы должны заботиться о том, чтобы это многообразие не скудело».

Однако прошло не так много времени, и после череды тайных кровавых расколов эта легкая и даже наивная банальность была вынуждена уступить дорогу более решительным заявлениям. Волна убийств прокатилась по Городу, приводя население в замешательство. Именно в это смутное время появился Знак Саранчи. Он опирался на упрощенное и довольно приблизительное толкование гадального символа Богомол. Выполненный в стали или серебре, этот символ качается на шее каждого адепта. Конюхи, воины и лавочники, астрологи и бродяги, даже одна из «королев» оптовой торговли… Их находили в сточных канавах и на площадях, лежащими в нелепых позах, убитыми непонятно как. Их тела покрывали татуировки-символы — гротескный ход, которым совет ордена, избранный тайным голосованием из числа тех, кто стоял у истоков заговора, разрешил этот метафизический спор. Ужасное ощущение сопричастности охватило Город. «Жизнь — это богохульство, — объявлял орден. — Деторождение — богохульство, поскольку оно отражает представление людей о вселенной и укрепляет его».

Так заявил о себе Знак Саранчи, явившийся подобно зашифрованному посланию из ниоткуда. Теперь среди его приверженцев — мастера-каретники, придворные и аскеты. Этот знак небрежно нацарапан на стенах во всех переулках, и его тонкие линии светятся в жидком синеватом свете луны. Его голос шелестит сухим ветром — или подобно сухому ветру — даже в коридорах Чертога Метвена. Его сложно организованные подразделения, лишенные руководства — и, очевидно, цели — выпускают множество разъяснительных листовок. «Мы подделываем реальность, — утверждают они. — Мы нагло и бесцеремонно проталкиваемся сквозь Время, а истинная реальность и суть вещей от нас скрыты. Старик, подкармливающий бродячую собаку, способен силой своего духа поддерживать существование всей улицы: собаки, полуразрушенных зданий с обитающими в них толсторукими женщинами и любопытными лохматыми ребятишками, булыжников, еще не просохших с полудня, и заката, что почти не виден за верхушкой разрушенной башни».

Какие тайны стоят за этой ущербной игрой теней? Какие истины?

Пока же процессии адептов движутся по улицам, точно толчками, пытаясь одержать победу над Реальностью… и надеясь встретить кого-нибудь из Рожденных заново.

Сейчас одна такая процессия приближалась к бистро «Калифорниум», словно дыхание зла в ночи, ползла во мраке подобно быстрому многоногому насекомому. В этом молчаливом движении было что-то устрашающее. Перламутровые, странно невыразительные лица… Головы уныло поворачиваются на длинных, словно резиновых шеях в поисках жертвы…

Жертву застали врасплох чуть меньше часа назад среди руин Посюстороннего моста. Теперь несчастное существо пыталось спастись, бросаясь в дверные проемы, вылетая из них и рыдая в белом лунном свете. Лишь топот бегущих ног будил эхо в темноте да жаркий сухой шепот — словно огромное насекомое задумчиво парило над преследователями и добычей на могучих хитиновых крыльях.

Эгоисту жизнь не дает расслабиться, потому он так склонен к суевериям. Соль, зеркало, «постучите по деревяшке» — вот ритуальные взятки, призванные обеспечить одобрение и без того снисходительного континуума. Истинному солипсисту[12] подобные игрушки не нужны. Он сам себе суеверие, направляющее его жизнь.

Что касается Галена Хорнрака, он проявлял интерес к Знаку Саранчи лишь изредка, когда дело напрямую не касалось его самого или его великой потери — то есть, можно сказать, не интересовался совершенно. Таким образом, первую подсказку, которая указывала на предстоящее столкновение, он пропустил… а разве могло быть иначе?

Приклеенная к собственной жалкой судьбе свинцово-синим лунным светом, собравшаяся в бистро «Калифорниум» публика продолжала с отвращением и недоумением созерцать собственный пуп, а поэт Патинс пытался получить ссуду под залог баллады, которую