Смерть в рассрочку - Сергей Скрипник

«Генерал-майор Ермолин профессионал такого уровня, что для себя он вряд ли использует заповедь ординарных разведчиков „Меньше знаешь — дольше живешь“, — размышлял Скрипун. — Этот скорее считает наоборот, и правильно считает. А вот для его сына это правило было бы уместным. Он вполне мог допустить, что его сын окажется у нас. Значит, вряд ли рассказал ему о сфабрикованном против него компромате. Это-то и надо выяснить прежде всего. И, если я не ошибаюсь, можно будет сыграть даже не краплеными, а уже сброшенными картами. Тогда этот генерал-майор еще будет ходить у меня, как бычок на веревочке, сам не ведая того». Тщательно продумав осенившую его идею, Андрей Андреевич даже руки потер от злобного удовольствия. «Отомстить за оскорбление, это все-таки хорошее дело. И вообще месть — дело праведное».

На следующий день Максима Ермолина пригласили в КГБ. Сначала доброжелательно расспрашивали о работе советского посольства в Канаде. Потом перешли на личную жизнь сотрудников. А когда Максим отказался отвечать, попросили рассказать, как он сам проводил свободное время.

— Спросите у ваших людей, находящихся при посольстве, — ответил Максим, не понимая, чего они от него добиваются. — Наверное, их мнение будет для вас больше значить.

— Мы и спросили, — сказали ему. — И наши люди сообщили, что в личной жизни вы, Максим Анатольевич, вели себя недостойно, дискредитируя звание советского дипломата. Не утруждайте себя возражениями.

Перед ним веером рассыпали фотографии, которые генерал-лейтенант Сиворонов демонстрировал генерал-майору Ермолину. На сына они произвели куда большее впечатление, чем на отца. Он был просто ошеломлен и долго не мог прийти в себя.

Об этот тут же сообщили Скрипуну, и тот с удовлетворением принял это сообщение. То, что он всего лишь предполагал, можно было считать доказанным. Генерал-майор решил не просвещать сына относительно подготовленной против него акции. На этот раз правило «Меньше знаешь — дольше живешь» обернулось к Ермолину своей обратной стороной.

— Попугайте его, как следует, — распорядился зампред. — И когда он проникнется сознанием собственного ничтожества, тут же — второй раунд. Сделайте из него дерьмо, потом лепите, что надо.

Максиму пояснили, что эти снимки сделаны одним канадским тележурналистом. И если бы люди КГБ из советского посольства вовремя не перехватили его, снимки 'были бы не только продемонстрированы по телевидению, но и проданы газетам. Это вылилось бы в большой международный скандал. Подавленный Максим даже не подумал о том, что если они следили за тележурналистом, значит, следили и за ним. И могли бы при желании не допустить съемки.

— Теперь этими снимками располагаем только мы, — сказали ему. — Кроме нас, никто о них не знает. Но стоит ознакомить с ними ваше мидовское начальство, и вам придется навсегда распроститься с дипломатической карьерой. Нам известно, что вас считают талантливым дипломатом, и мы не хотели бы использовать эти материалы вам во вред.

— И что для этого должен сделать я? — спросил постепенно освобождающийся от шока Максим. — Мы могли бы договориться.

Максим понял, о чем дальше пойдет речь, но помня, с каким презрением и брезгливостью к этой организации в целом относится отец, сказал:

— Если вы хотите, чтобы я пополнил число ваших бесчисленных доносчиков, то мы не договоримся.

— Вот дела! — с наигранным удивлением воскликнул один из беседующих, обращаясь к двум своим коллегам. — Утопающему бросают канат, чтобы вытащить его из пучины, а он, захлебываясь, заявляет, что канат не продезинфицирован.

— Значит, вы не желаете помочь людям, которые помогли вам избежать мировой огласки ваших сексуальных похождений? — заговорил второй. — Отказываетесь сотрудничать с органами, призванными защищать интересы страны?

— Знаете, мне приходилось читать, как в периоды сталинских репрессий следователи из вашего же ведомства, не добившись от арестованных признания их несуществующей вины, заявляли: «Как коммунист вы должны это сделать, потому что это нужно для партии». И находились даже очень неглупые люди, которые подписывались под явной клеветой на самих себя.

— А где вы в нашем случае видите клевету?

— Разве шантаж лучше?.. Что касается защиты интересов страны, то защищать их является содержанием моей работы.

— Может быть, правильнее будет сказать в прошедшем времени? — спросил один из присутствующих.

— Что ж, пусть будет так, — заявил окончательно пришедший в себя Максим.

Когда Скрипуну доложили, что объект не только не проникся сознанием своего ничтожества, а успел оклематься и даже начинает показывать зубы, тот коротко приказал: «Добивайте».

Тон беседы сразу резко изменился, и Максим понял, что теперь за него берутся всерьез.

— Ну, хватит из себя целку строить. Тем более, после таких занимательных постельных курбетов, — насмешливо сказал старший в тройке, кивая на все еще лежавшие перед Максиме фотографии. — Хотя это можно объяснить чрезмерной половой потенцией. А чем ты объяснишь вот это, дипломат хренов?

Он сунул ему под нос свидетельские показания отечественных и канадских наркоторговцев, утверждающих, что именно Максим Ермолин, ответственный работник советского посольства в Канаде был связующим звеном между советской и канадской наркомафией. Прочитав документы, Максим обвел взглядом сидящих в кабинете людей и растерянно сказал:

— Но это же фальшивки.

Присутствующие засмеялись. Потом посыпались реплики.

— Другого ответа мы и не ждали. Нет, приятель, любая экспертиза признает подлинность этих документов. И любой суд отправит тебя лет на пятнадцать кормить вшей на нарах и чесать пятки паханам.

— С такой привлекательной внешностью любой активный педик захочет сделать его своей «девицей». Глядишь, еще передерутся.

— Вот, значит, как ты, сука продажная, защищал за рубежом интересы страны! Значит, вот какое «содержание твоей работы»!

— И знай, что за твои половые извращения с этой канадской прошмандовкой ты рискуешь не только своей карьерой, за эти дела и твоего папашу выметут из ГРУ поганой метлой. Да и мы еще поинтересуемся, не работали ли вы на пару.

— А если содержание этих, учти, подлинных документов действительно кем-то сфабриковано, то суду это надо еще убедительно доказать. Голословному отрицанию там грош цена. А кто будет доказывать? Ты? Каким образом? А нам доказывать какой интерес?

— Оказался ты, парень, в дерьме по самые уши, можно сказать, уже захлебываешься. И не мечтай выбраться.

— Без нашей помощи.

— А с какой стати нам ему помогать? Он ведь нам помогать не желает. Или желаешь?

— А если пожелаю? — глухо спросил Максим.

— Тогда другое дело, другой разговор. Тогда мы можем не дать ход этим документам.

— Следовательно, вы знаете, что это фальшивки?

— Ну, опять за рыбу деньги! Да откуда нам знать! Но мы люди рациональные и знаем, что в лагере или тюряге для нас ты ни малейшей ценности не представляешь. А находясь на свободе, можешь быть полезен: ты — нам, мы — тебе.

— Что от меня требуется? — спросил Максим.

— Оставьте нас вдвоем, — обратился старший к коллегам. И, когда те вышли, заговорил. — Только не вскакивай и не брызгай слюной от возмущения. Речь пойдет о твоем отце, генерал-майоре ГРУ Анатолии Павловиче Ермолине. Спокойно! — подняв руку, прикрикнул он, видя, как вскинулся Максим. — Упаси бог, его никто ни в чем не подозревал и не подозревает. Я не имею права раскрывать, зачем это нужно, но мы хотим как можно больше знать о твоем отце. А кто об отце может знать больше, чем его сын?

— Можете считать, что я уже достаточно запуган, и ко мне снова можно обращаться на «вы», — усмехнувшись, сказал Максим. — И, может быть, вы, наконец, скажете, как к вам обращаться?

«Что-то наш босс недомыслил с этим парнем, — с удивлением взглянув на Максима, подумал старший. — Интеллигент-то он интеллигент, но мужик крепкий».

— Хорошо, — улыбнулся он, — будем на «вы». Зовут меня Аркадий Степанович, фамилия Ульев, звание подполковник.

— Значит, вы, Аркадий Степанович, предлагаете мне доносить на своего отца?

— Информировать, — поправил подполковник. — Так уж и быть, возьму на себя ответственность и немного приоткрою завесу. Вы будете информировать нас для его же пользы.

Как ни отчаянно было положение Максима, он не мог удержаться от смеха.

— Ну, вот что! У тебя есть выбор, — снова сбиваясь на «ты», жестко заговорил Ульев. — Или до конца дней мотаться по лагерям и тюрьмам или оставаться на свободе, получать повышения по службе и сотрудничать с нами. А разболтаешь кому-нибудь, тогда за разглашение государственной тайны, сам понимаешь, по всей строгости советских законов…

— А тебе не кажется, что в этом отнюдь не богоугодном заведении само упоминание о законе кощунственно? — спросил Максим, интонацией выделив обращение «тебе».