Каинов мост - Руслан Галеев

— Во-во, на, верный вопрос, — тут же откликнулся Гарри, подходя поближе, — хотя перекусить голодному ковбою было бы весьма кстати, на.

Мы собрались в нашей палатке и в ожидании радующих душу и желудок ударов поварешкой по подвешенной рельсине внимали наставлениям Жоры Брахмана. Все, кроме Самука, который свой автомат отнес обратно и снова поменял на громоздкую дуру старого образца, с деревянным прикладом и неукороченным стволом. К тому времени, как Жора принялся детально объяснять, за что надо дернуть, чтоб цельный убойный механизм распался на мелкие и безобидные с виду составные, Самук свой автомат уже разобрал, смазал, снова собрал и теперь покрывал его приклад хитрой вязью резьбы. Со своего места я видел, как отдельные штрихи складываются в голову моржа, выглянувшую из раскола во льду.

— Автомат, уважаемые детишки, — с пылом комсомольского активиста объяснял Жора Брахман, — это не просто средство сделать своего ближнего бесценной недвижимостью, это еще и весьма тонкий, я бы даже сказал, дорогие мои ученики, капризный механизм. И в случае, если вы забьете на уход за ним, у вас появится прекрасная возможность в решающий момент оказаться без огневой поддержки и самим стать вышеупомянутой недвижимостью. Итак, детишки, открываем учебники на параграфе один: «Как разобрать автомат без помощи домкрата». Делается это следующим образом…

Я усмехнулся и пошел к выходу из палатки. Как разбирается автомат Калашникова, я знал не хуже, а возможно, и лучше бывшего военного летчика Георгия Брахмана.

Той ночью мало кто спал в лагере места Хорезм. Многие и не пытались, мутными тенями перемещаясь от палатки к палатке, смоля сигаретами прорехи в ночной темноте, отвлекая часовых. Другие ворочались в спальниках с боку на бок в бессмысленных попытках найти нишу для сна между тревогой и ожиданием. Даже водилы кунгов собрались за столом под натянутым на столбах парашютным куполом и резались в буру, отчаянно матерясь вполголоса. Чурашов не показывался, но к его палатке то и дело мотался кто-то из командиров групп: взлетал полог, и было видно, что внутри ярко горит свет. Командиры толпились у появившегося не так давно стола, на котором была расстелена огромная карта Москвы и Московской области.

Время медленно просачивалось сквозь сомкнутые пальцы полуночи.

— Вместо крови — ртуть, вместо сердца — дым, вместо тела — голос.

Я оглянулся. Фиксатый сидел все на тех же ящиках, смешно поджав ноги, и читал маленькую, размером с ладонь книгу с золочеными по торцу страницами.

— Это что ты такое читаешь, Гога?

— Бестиарий какой-то. Автор не написан. — Фиксатый пролистал книжку, посмотрел последние страницы. — Нет, не написан. Ни копирайта, ничего. Но текст занятный. Вот, к примеру: «И черен глаз электробритвы, на сотню рук одна пальпация. А имена у зверя — кодеин, безножие и смерть на трапе Ан-24». Что-то вроде современного концепт-исскуства. Бессмысленность как единственный аргумент. Как всегда это где-то слишком далеко, чтобы можно было постичь отсюда, вы не находите?

— Никогда не понимал этих концептов, на, хуептов, — проворчал из своего спальника Гарри. Он в нашей палатке как раз и представлял тех, кто ворочался с боку на бок.

— Разумеется, — кивнул, не отрываясь от книги, Фиксатый, — поскольку вы как представитель… э-э-э… хм… старой школы находитесь от этого еще дальше. А вот смотрите, еще один замечательный фрагмент: «Истаявшая длань, перста как лед, по тротуару прежнего ампира, душа пророка и инстинкт вампира, и кухонный комбайн в рюкзаке…». По-моему, как минимум небезынтересно. Самук, а вы как охотник что имеете сказать по данным тварям?

— Имею сказать — хуйня, — ответил Самук, не отрываясь от резьбы.

— О, Самук, на, — вдруг оживился Гарри, — а ты на варгане играть умеешь?

— У наса каждый ребенок варган играет, — кивнул Самук.

— Во, я ж всю жизнь, на, мечтал в кантри-команду варганистов. Это же альтернативка на удобренной почве!

— Не уверен, — вставил Фиксатый, откладывая книгу, — на мой взгляд, получится та же лошадь, только немного в профиль. Да и кантри… Вы уж меня простите, Гарри, но я кроме «BlueNex» ничего нового в этой области давно не слышал, а все старое еще недостаточно хорошо забыто и порядком надоело. Разумеется, все открытия в последнее время делаются на неожиданных стыках жанров, но варган и банджо… Это все-таки не тот стык, который бы превратил два… хм… старых жанра в один новый.

— Да что ты, на, говоришь!

Я выбил из пачки сигарету, прикурил от масляного фонаря, висящего на поддерживающем купол палатки шесте, и вышел наружу. Кто-то должен был бродить мутной тенью и прожигать сигаретой прореху в ночной темноте. Так почему бы не я? В современном концептуальном искусстве я практически не разбирался, да и в музыке имел весьма узкие предпочтения. А если говорить об абсолютных приоритетах, то круче того, что делал некогда dj Сойер, он же Томаш Кофа, я никогда не слышал. И уже не услышу, поскольку вроде как прикончил Кофу собственными руками. По-крайней мере хотелось бы надеяться.

У палатки Жора Брахман, сидя на корточках, курил слабую, купленную у водил анашу. Я сел рядом, покачал головой, когда Брахман предложил мне напаснуться, и уставился в темноту. Бархатная синева в зените у западного горизонта была слегка подсвечена буровато-красным, а у восточного уходила в полную темень. Меня это вполне устраивало. Меня вообще все устраивало в эту ночь, за исключением разве что того факта, что рано или поздно она должна была закончиться.

— Не спится? — спросил Брахман, растирая по бетонной плите остатки косяка.

— Не думаю, что усну, — усмехнулся я.

— Дай-ка сигарету…

Я протянул Брахману смятую пачку, потом выбил себе вторую сигарету и прикурил от окурка. Воздух начал бледнеть гнойным туманом, и я зябко повел плечами.

— Что-то не потеется, — кивнул Брахман, глядя в сторону.

От столов, где играли водилы, донесся совсем уж изысканный заворот. Я оглянулся и увидел, как один из игроков лезет под стол, а потом начинает неистово, через матерок, блеять. Завтра они скинут группы в километре от МКАДа, развернутся и приведут машины назад к месту Хорезм. А мы останемся там.

— Пойду, что ли, вздремну…

— Угу…

Я все жду и жду, а минуты начинают растягиваться с невыносимой медлительностью. Как будто в плеере у часовщика подсели батарейки, и время начинает подтягивать. Сначала это почти незаметно, но в какой-то момент становится очевидным — в секунды можно уложить часы, в мгновения — эпохи… Кто сказал, не помню. Помню, как у Айтматова: «И дольше века длится день…»

— Деньги, — говорит Фиксатому Жора Брахман, — как соя.

— В смысле?

— Ну, вот соя — это мясо, которое растет на деревьях. Так же и раскрашенные бумажки — это золотой запас государства. Все дело в том, во что ты веришь, поднося ко рту ложку.

— Все дело в том, — усмехается Фиксатый, — что ложки нет…

— А это смотря как посмотреть, — усмехается в ответ Жора Брахман.

Самук доточил кол, внимательно осмотрел его, потом огляделся вокруг.

Сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

— Обжечь нету. Плохо. Однако, ну и ладно…

На выступающий из стены кусок кирпича перед моими глазами падает капля. Вторая падает мне на лицо. Там, за кирпичными руинами, начинается дождь. Обычный летний дождь, как в кинофильме с молодым Михалковым. Очень хочется скинуть провонявший бушлат и подставить спину под капли. Но Чурашов не советовал. У тех, кто сидел сейчас в разрушенной Москве, имелись огнеметы. И если по штурмующим пройдутся волнами огня, то вспыхнувший бушлат можно успеть сбросить, если повезет, а свитер на какое-то время спасет от жара. Поэтому мы кутались в грязные потные одежды и ждали, глядя, как дождь дробит битый кирпич…

— Дождь, — говорит Фиксатый.

— Угу, — мычит в ответ Брахман.

Но дождь кончается уже через несколько минут, так и не принеся прохлады. Поднося к губам флягу, я стараюсь думать о дожде, подчиняя свои мысли холодной воде, текущей с неба, и насильно отгоняя их от того, о чем действительно стоило бы задуматься. Но не теперь, не сейчас, не в такой обстановке…

— Я так, на, и не понял, чего ты приплел эту сою, — возвращается к прерванному разговору Гарри, — и при чем тут Москва?

— Москва — такой же символ, — отвечает Жора, — мы боремся не за руины и тем более не за могилы предков. Мы боремся за символ города, за то, во что мы верим, когда слышим слово «Москва». Другими словами, люди никогда не гибли за металл, а только лишь за символ металла.

— Что-то я не догоняю, на, к чему ты это?

— Да к тому, что знайсцi i згубiць — сэнс адзiны, рознiца у знаках.

— Чё?

Но Жора не успевает ответить. В подвал буквально скатывается Фиксатый и с истошным воплем «Огнеметы!» валит с ног Гарри и Брахмана. Менее чем мгновением позже рядом падает натягивающий на уши воротник Самук, потом почти сразу же — я. Гарри рывком вытягивает из вещмешка кусок брезента и вместе с Брахманом суетливо пытается укутать всю нашу барахтающуюся на дне подвала, напуганную до чертиков кучу. Я, промахиваясь и матерясь, застегиваю пуговицы на бушлате. В правом наушнике обрывается «Лайбах» и своевременной насмешкой все тот же звук переворачиваемой страницы вплывает вместе с первой волной огня и жара. Уже чувствуя, как плавятся ресницы, я ныряю лицом под брезент.