Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

— Хранитель…

Напанец отмахнулся:

— Слушай, парень. Когда человек организует собственную смерть, приходится планировать всё наперёд. Безвестная жизнь стоит куда дороже, чем ты думаешь. Я опустошил половину арэнской казны за день до того, как трагически утонул. Вы, конечно, можете попытаться меня убить и найти сокровища, только это безнадёжная затея. Так что поблагодарите меня за щедрость и идите своей дорогой.

— Однажды, — заявился Карса, — я вернусь сюда и отплачу тебе сполна.

— За деньги или за сломанные рёбра?

Теблор просто улыбнулся.

Хранитель расхохотался, затем поднялся и скрылся внутри. В следующий миг спутники услышали, как он карабкается наверх по лесам.

Торвальд подобрал мешок, накинул лямки на плечи и протянул одну из тыкв Карсе.

Потом оба зашагали к дороге.

Глава четвёртая

«А тело утонувшего напанца всплыло?»

Императрица Ласиин, в разговоре с Высшим магом Тайшренном (после Исчезновений) Абелард. Жизнеописание императрицы Ласиин

На прибрежной дороге встречались деревеньки: располагались они зачастую с материковой стороны, словно обитателям этих поселений ничего не было нужно от моря. Россыпь глинобитных хижин, хлипкие загоны для скота, козы, собаки… Темнокожие жители, закутанные в просторные, выбеленные солнцем накидки. Затенённые глаза следили за теблором и даруджийцем из дверных проёмов, но больше — никакого движения.

На четвёртый день (и в пятой такой деревне) спутники увидели фургон торговца на пустой рыночной площади, и Торвальд сумел купить за пригоршню серебра старинную саблю — круто изогнутую и с утяжелённым остриём. Торговец предлагал ещё мотки ткани, но готовой одежды у него не нашлось. Вскоре рукоятка меча развалилась на части.

— Нужно резчика найти, — добавил Торвальд, завершив вереницу изысканных и витиеватых проклятий.

Спутники уже некоторое время вновь шли по дороге под палящими лучами солнца. Лес по обе стороны поредел; справа поверх низкого, запылённого подлеска можно было увидеть бирюзовые воды Отатаралового моря, а слева — серовато-коричневые холмы на горизонте.

— И готов поклясться, что торговец понимал малазанский, пусть даже я плохо им владею. Просто отказывался в этом признаваться!

Карса пожал плечами:

— Малазанские солдаты в Генабарисе говорили, что Семь Городов готовы восстать против оккупантов. Поэтому теблоры и не ведут завоеваний. Лучше, чтобы враги сохранили свои земли, тогда можно снова и снова совершать набеги.

— Это не по-имперски, — качая головой, отозвался даруджиец. — Владеть и контролировать — это для некоторых людей два неутолимых желания. Не сомневаюсь, что малазанцы выдумали бессчётные оправдания для своих войн и завоеваний. Хорошо известно, что прежде Семь Городов погрязали в крысиной возне бесконечных мелких распрей и гражданских войн, простой народ страдал и голодал под пятой жирных военачальников и продажных царей-жрецов. Как и то, что после малазанского завоевания разбойники оказались либо прибиты к городским стенам, либо в бегах. И дикие племена больше не приходят с холмов, чтобы принести разор и смерть своим более цивилизованным сородичам. И тирания жречества пала, положив конец вымогательству и человеческим жертвоприношениям. Ну и, разумеется, торговцы никогда не были богаче, а дороги — безопаснее. Так что всё один к одному — земля эта созрела для восстания.

Карса долго молча смотрел на Торвальда, затем сказал:

— Да. Понимаю, как такое возможно.

Даруджиец ухмыльнулся:

— Ты учишься, друг мой.

— Уроки цивилизации.

— Именно. Мало проку искать разумные причины, по которым люди ведут себя так, а не иначе, чувствуют то, а не иное. Ненависть — сорняк чрезвычайно вредный, пускает корни во всякой почве. И питается сама собой.

— Словами.

— О да, словами. Сформулируй мнение, повторяй его достаточно часто, и вот — все уже проговаривают то же самое тебе в ответ, и мнение становится убеждением, которое питается безрассудным гневом и защищается оружием страха. И тогда слова уже бесполезны, остаётся только биться до смерти.

Карса хмыкнул:

— И даже после, я бы сказал.

— И это верно. Поколение за поколением.

— Все жители Даруджистана похожи на тебя, Торвальд Ном?

— Более или менее. Обожают пререкаться. Нас вином не пои, только дай поспорить. А значит, мы никогда не заходим дальше слов. Мы любим слова, Карса, так же, как ты любишь отрубать головы и собирать уши да языки. Выйти на любую улицу, в любой квартал, и любой, с кем бы ты ни заговорил, всегда будет иметь собственное мнение — по любому поводу. Даже по поводу того, что нас, возможно, завоюют малазанцы. Я вот только что подумал… Помнишь акулу, которая подавилась телом Борруга? Подозреваю, если Даруджистан станет когда-то частью Малазанской империи, она станет акулой, а мой город — Борругом. Мы заставим задохнуться тварь, которая пытается проглотить нас.

— Акула задыхалась не так уж долго.

— И всё потому, что Борруг был слишком мёртвый, чтобы высказаться по этому поводу.

— Интересное различие, Торвальд Ном.

— Ну, разумеется. Мы, даруджийцы, народ хитрый.

Они приближались к очередной деревне: в отличие от прежних, её окружала невысокая каменная стена. В центре поселения возвышались три больших здания из известняка. В небольшом загоне рядом стадо коз громко жаловалось на жару.

— Странно, что их не выпустили пастись, — заметил Торвальд, когда спутники подошли ближе.

— Может, решили забить.

— Всех сразу?

Карса принюхался.

— Чую коней.

— Ни одного не вижу.

У стены дорога сужалась, пересекала ров, а затем ныряла под старую, покосившуюся арку. Карса и Торвальд оставили позади мост, прошли в ворота и оказались на главной улице деревни.

Никого не было видно. Привычное дело, местные жители обычно прятались в домах, едва завидев теблора, но здесь двери плотно закрыли, а на окнах задвинули ставни. Карса обнажил кровный меч.

— Мы попали в засаду, — объявил он.

Торвальд вздохнул:

— Похоже, ты прав.

Он уже давно обернул стержень клинка запасными кожаными лямками из заплечного мешка: временное решение и не самый успешный способ сделать так, чтобы оружие стало пригодным для боя. Теперь даруджиец вытянул саблю из потрескавшихся деревянных ножен.

На дальнем конце улицы, между большими домами, появились всадники. Дюжина, вторая, третья. С ног до головы они были закутаны в свободные тёмно-синие одеяния, лица укрывали широкими повязками. Конники натянули короткие луки с двойным изгибом, нацелили стрелы на Карсу и Торвальда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});