Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

Леонардо рассмеялся.

— Сандро мне о ней только говорил, — добавила она. — Он слишком робок, чтобы показать ее мне.

— Лишь потому, что он еще не закончил ее, мадонна. Знаешь ли, на самом деле он куда худший бездельник в живописи, чем я, однако вся дурная репутация досталась именно на мою долю.

Наступила очередь Симонетты рассмеяться; однако Леонардо чувствовал, что она пусть мягко и даже любовно, но обращается с ним как с дурачком. Помолчав немного, она сказала:

— Ты боишься подойти ко мне поближе? А что ты прячешь там, под шелком? Может быть, это картина, которую я так долго ждала?

Леонардо поклонился:

— Но в сравнении с ослепительным изображением Сандро твоей красоты мой скромный дар покажется темным.

Вновь она рассмеялась и протянула руки:

— Ну так дай мне ее, и я сама буду ее судьей.

Леонардо прислонил холст к стене перед Симонеттой и сдернул ткань, прикрывавшую его.

Симонетта подалась к картине, словно была близорука.

— Леонардо, — проговорила она, — твоя картина прекрасна. Ты все изменил с тех пор, как я в последний раз видела ее. Неужели я и вправду могу быть такой хрупкой и девственной? Мне кажется, я смотрю на женщину, какой хотела бы быть. Эта картина словно двуликое зеркало Синезия, которое отражает и горний мир, я наш собственный. А здесь… — она указала на почти геометрическое изображение деревьев и гор на заднем плаве, — здесь я вижу небесный пейзаж. И озарен он небесным светом.

Она улыбнулась, и Леонардо поразила ее улыбка — меланхолическая, однако сдержанная и немного загадочная. Он запечатлел в памяти эту улыбку, хотя и чувствовал себя так, словно оскверняет Симонетту, — ведь когда-нибудь он напишет именно эту ее улыбку, а не саму Симонетту.

— Это просто край моего детства, мадонна.

Симонетта повернула к нему лицо и сказала:

— Спасибо, Леонардо.

— Лак еще не совсем высох.

— Я буду осторожна. Я не могу не трепетать при мысли, что лишь сейчас, теперь мне дано увидеть себя вот такой, на небесах, но я не позволю твоему волшебному зеркалу потемнеть, как в детской песенке.

— О чем ты, мадонна? — спросил Леонардо.

Она пропустила его вопрос мимо ушей и позвонила в колокольчик. Прибежал слуга, мальчик лет двенадцати.

— Отнеси эту картину в дом и позаботься о ней, — велела Симонетта мальчику, прикрывая холст. Обернувшись к Леонардо, она добавила: — Боюсь, что в воздухе пыль; как бы она не повредила твоей великолепной картине.

Когда мальчик ушел, Леонардо повторил свой вопрос, но Симонетта лишь покачала головой и сказала:

— Сядь рядом и обними меня.

Леонардо поглядел вниз, на улицы, лежавшие под стеной.

— Не бойся, — сказала Симонетта, — нас никто не увидит.

Она крепко обняла Леонардо, прижав его голову к своей груди, и он ощутил ее гладкую, чуть влажную кожу и жесткость парчи, вдохнул запах ее тела, смешанный с фиалковым ароматом духов. Дыхание ее было неглубоким, резким, и звук его, передаваясь от ее плоти в его ухо, усиливался, точно биение волн о скалы. Затем она притянула его лицо к своему, и Леонардо вновь ощутил влечение к ней; но вдруг Симонетта судорожно закашлялась. Она рванулась из его объятий, словно оскорбившись; но Леонардо удержал ее и вновь крепко обнял. Она кашляла, тяжело, с присвистом дыша, задохнулась и жадно хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться. Тело ее содрогалось, изнемогая, с каждым новым приступом изнурительного кашля напрягаясь, точно тетива лука, и Леонардо чудилось, что внутри ее рвется что-то немыслимо тонкое; ее слюна промочила его рубашку.

И не сразу он заметил, что слюна перемешана с кровью.

Когда кашель ослабел, Симонетта отстранилась. Глаза ее были зажмурены, словно она сосредоточилась на чем-то, словно усилием воли она могла преобразить себя в фантом здоровья; именно это, подумал Леонардо, она и делала. Она вытерла мертвенно-бледное лицо и промокнула губы алым платочком, на котором не были заметны пятна крови.

Симонетта прямо взглянула на Леонардо. Глаза ее блестели, точно из них вот-вот хлынут слезы; и Леонардо понял, что Сандро, конечно же, прав. Ее глаза, синие и чистые, как море, были обиталищем призраков. Ему вообразилось, что он смотрит сквозь прозрачную вуаль, что она потеряна для него, потеряна для всего мира.

Миг спустя Симонетта стала собой — уравновешенная, но все же смущенная. Она крепко сжала руки Леонардо; ее ладони, в отличие от его вспотевших рук, были сухими.

— Не спрашивай меня, Леонардо, теперь ты знаешь все.

— Мадонна, я…

— А я испортила твою одежду, но она, в конце концов, темная, как мой платок, и кровь будет не так заметна.

— Это не важно, — сказал Леонардо. — Принести тебе чего-нибудь выпить?

— Сандро сказал тебе все, — проговорила Симонетта, сохраняя, однако, вопросительную интонацию. — Нет, вероятно, не все, милый Леонардо.

— Я не желаю играть в такую игру, — сказал Леонардо.

— Но ведь такова природа всех человеческих отношений, не так ли? — улыбнулась она.

Краска вернулась на ее лицо — теперь оно было, по крайней мере, просто бледным. Однако глаза ее горели глубинным бледно-синим пламенем.

— Что же в таком случае сказал тебе Сандро?

— Ничего, мадонна, разве только что он тревожится о тебе.

— Я скоро уйду. — Она засмеялась, и этот смех заледенил кровь Леонардо. — В сущности, мой дорогой друг, я уже ушла.

— Ты, мадонна, нуждаешься в отдыхе и, вероятно, в перемене места жительства. — Леонардо чувствовал себя неуютно, точно рыба, вынутая из воды. — Тебе надо бы вернуться за город и не дышать пагубными городскими испарениями.

— А говорил ли тебе Сандро, что я не выпустила этот его совершенный образ? Я взяла его себе как утешение.

— Я не понимаю, — пробормотал Леонардо.

— Ну конечно же понимаешь. — Симонетта положила голову ему на плечо. — Что страшного в том, что я задохнусь от любви, если я все равно скоро должна умереть? Моя душа вечна, не так ли? Очень скоро на меня падет тень смерти. В моем небесном вознесении я буду молиться за тебя, Леонардо. И за Сандро. Но, Леонардо, не боишься ли ты, что я что-то украду у тебя, как украла у Сандро?

— Симонетта…

— Что же ты не улыбнешься, друг мой? — спросила она, заглядывая в его лицо. — Твоей душе и твоим идеям ничто не грозит.

— Меня это не забавляет, — сказал Леонардо, высвобождаясь из ее объятий.

— Бедный Леонардо, — мягко проговорила она. — Я чрезмерно взволновала тебя. Я боюсь умирать. Мне страшно быть одной.

— Ты не умрешь, мадонна, по крайней мере пока не настанет естественный срок твоей кончины. И у тебя нет нужды быть одной.