Проклятый манускрипт - Филипп Ванденберг

В зале повисла тишина, все боялись дохнуть, пока епископ не занял свое место между Афрой и архитектором. Афра не знала, как себя вести. Она смущенно наблюдала за тем, как оруженосцы подали каплуна и епископ освятил ароматную птицу turiferium. Сильным голосом он прокричал:

— Это день, сотворенный Господом! Давайте же ликовать и веселиться!

И тут началось великое обжорство. Гости хватали хрустящее мясо прямо руками. По рядам слышалось чавканье, хрюканье и отрыжки. Этого требовала вежливость.

Каплун Афре не понравился. Нет, не то чтобы он был невкусный, нет, она просто была слишком взволнована, чтобы находить удовольствие в еде. Епископ тем временем успел проглотить первую птицу и еще ни словом не обменялся с девушкой. Что бы это значило? Афра не знала, как себя вести.

В то время как Вильгельм фон Дист принялся за второго каплуна, девушка краем глаза через голову епископа наблюдала за тем, как сицилийка лапала Ульриха под столом. «Вот сучка», — подумала Афра и уже готова была вскочить и залепить распутной девке оплеуху, как епископ наклонился к ней и тихонько прошептал на ухо:

— А вас я хочу на десерт. Хотите спать со мной, прекрасная Афра? Внакладе вы не останетесь.

У Афры кровь прилила к голове. Она была готова ко многому, но не к тому, что епископ-сластолюбец, у которого капало изо рта и пальцы лоснились от жира, сделает ей настолько непристойное предложение.

Казалось, епископ не ожидал ответа. Иначе как можно было объяснить то, что он тут же, нисколько не смущаясь, принялся за третьего каплуна? Наверное, подумала Афра, речь шла не более чем о шутке со стороны его преосвященства. И поэтому девушка с чистой совестью и большим удовольствием тоже принялась за каплуна, не забывая время от времени приветливо кивать епископу и звездочету, сидевшим по обе стороны от нее.

Тем временем гости епископа предались оживленной беседе. Вино, поданное в оловянных кружках, сделало свое дело и развязало языки аббатам и представителям соборного капитула, сидевшим на дальнем конце стола. Они очень громко и оживленно обсуждали Сенеку и его труд «De brevitate vitae»,[14] языческую книгу, которая, к всеобщему удивлению, была в библиотеке каждого монастыря и отличалась от слов Евангелия настолько, насколько далеко от Земли обетованной был когда-то Моисей.

Декан соборного капитула, Хюгельманн фон Финстинген, схоласт Эберхард и некоторые другие представители капитула предались оживленной дискуссии о том, мог ли Сенека, если бы жил на пятьсот лет позже, стать церковным учителем, вместо того чтобы быть философом-язычником.

Тут епископ поднялся со стула, снял свой картонный нос, поклонился, как актер на сцене, и, к всеобщему удивлению, сказал:

— Soli omnium otiose sunt qui sapientiae vacant, soli vivunt. Nec enim suam tantum aetatem bene tuentur, omne aevum suo adiciunt est.

Гости почтительно зааплодировали. Даже соборный капитул не поскупился на аплодисменты. Только некоторые торговцы, которым арабские цифры были привычнее, чем латинские буквы, удивленно оглядывались по сторонам, так что епископ счел нужным перевести слова Сенеки на немецкий:

— В досуге живут только те, у кого есть время для философии, только они и живут по-настоящему. Потому что они не только берегут время своей жизни, но и умеют добавлять все время к своему собственному. Сколько бы лет ни прошло, они сделали их своим достоянием.

По знаку его преосвященства в зал вошли трубачи и барабанщики и заиграли танец мавров. Шесть девок скакали, как молодые кобылицы. На них были широкие шуршащие юбки и корсажи, из которых груди вываливались подобно спелым фруктам. Из завязанных узлом на затылке волос торчали павлиньи перья, раскачивавшиеся, как ветви ивы на осеннем ветру. Необузданные движения танцовщиц ни в чем не уступали трюкам, которые показывали зевакам на ярмарках. Только девки были предназначены для того, чтобы показать всем свои розовые задницы и передние треугольники. Поэтому они так сильно размахивали своими юбками, что свечи, освещавшие зал мягким светом, дрожали, как будто на них дул дьявол.

Гораздо больше, чем прелести девок, Афре понравились масляные глазки аббатов и членов соборного капитула, которые сидели на стульях, сложив руки на коленях, и, покраснев до корней волос, созерцали то, что Господь Бог создал на шестой день творения, прежде чем предаться отдыху.

— Немножко греха можно, — сказал епископ, наклонившись к Афре, — иначе бы Церковь никогда не изобрела Абсолют.[15] Грешно ли вообще радоваться тому, что создал Господь Бог?

Афра неуверенно взглянула на Вильгельма фон Диста и пожала плечами. От волнения она не сразу заметила, что Ульрих вместе с сицилийской девкой исчезли.

— Ничего страшного она с ним не сделает, — прошептал епископ, заметив ее взгляд.

Афре потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он имеет в виду. Потом она улыбнулась, но улыбка у нее вышла жалкой. Ее переполняло чувство бессильной ярости.

Звуки труб стали сильнее, барабаны забили громче. О разговорах можно было забыть. Тут епископ поднялся, подал Афре руку и, стараясь перекричать оглушающую музыку, крикнул:

— Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Епископ в стихаре, красных чулках и туфлях, с митрой, соскальзывавшей при каждом шаге, на голове, не вызывал уважения и ощущения серьезности. Тем не менее Афра старалась казаться спокойной, идя с ним под руку.

Вильгельм фон Дист повел Афру по каменной лестнице, освещенной факелами и охраняемой двумя лакеями, на этаж выше. На стенах длинного коридора висели картины, изображавшие сцены из Ветхого Завета, в основном двусмысленные — такие как «Сюзанна в ванной» или «Адам и Ева в раю».

Епископ открыл дверь, находившуюся в конце коридора. Молча махнув Афре рукой, он велел ей войти. Она не решалась последовать приглашению, догадываясь, что за этим последует, когда ее взгляд упал в комнату через приоткрытую дверь. Какое-то мгновение Афра думала, что ее чувства сыграли с ней злую шутку. Неудивительно — после событий этого вечера. Но чем больше она смотрела в едва освещенную комнату, тем сильнее утверждалась в мысли, что увиденное было правдой. Дыхание у нее перехватило не от вида кровати, занимавшей половину комнаты, а от картины высотой в человеческий рост, висевшей над ней: портрет святой Сесилии, для которого она позировала в монастыре.

— Вам нравится? — спросил епископ и втолкнул Афру в комнату.

— Да, конечно, — удивленно ответила Афра, — она прекрасна, святая Сесилия.

— Действительно, святая Сесилия.

«Как, во имя всего святого, эта картина попала к вам?» — хотела спросить Афра. Вопрос вертелся у нее на языке, но она не решалась его задать. Было ли это простым совпадением или епископ знал ее историю?