Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

— Вы хорошо водите машину, — вежливо сказал я, поглаживая незаметно Эле ногу. — Наверное, у вас большой стаж? — честно говоря, ни черта он не умел водить. Ехал как попало, хуже Эли, и нам сигналили со всех сторон: посторонись, дескать, чайник.

Вместо того чтобы ответить, этот горе-водитель взял и выключил магнитолу. Наверное, решил поубавить нам комфорту, а нас с Элей это только рассмешило. В открытую смеяться не стали, лишь, отвернувшись в сторону, тихо фыркнули. Я гладил Эле колени, она держала свои руки на моих.

— Стаж у него большой, — шепнула мне Эля. — Всю жизнь водит машину, но ездить так и не научился. Зря говоришь.

— Хотел ему приятно сделать, — шепнул я в ответ. — А раньше какая у него была машина, не знаешь?

— Знаю. «Москвич-412» малинового цвета. Он ездил на нем лет двадцать пять, до тех пор, пока не купил этот «Форд». «Москвич» и сейчас у него сохранился, в гараже гниет. А почему ты спросил?

— Так, — сказал я и представил себе картину семи- или восьмилетней давности: маленькая девочка, красавица, умница, которая сочиняет стихи, выходит из дому и направляется в школу. Уроки выучены, и она идет в приподнятом настроении, предвкушает пятерки. Останавливается «Москвич-412» малинового цвета, и взрослый дядя в очках, с огромной родинкой на носу, открывает дверцу и, дружелюбно улыбаясь, предлагает девочке довезти ее до школы. Но девочка не наивная дурочка, хорошо помнит, что каждый день твердят ей родители: никуда не ходи с незнакомыми людьми и не садись к ним в машину. Не обращая на дядю внимания, девочка идет дальше, но он едет за ней следом и, улыбаясь еще дружелюбнее, говорит, что видел несколько раз, как девочка выступала, читая свои стихи. И он с самым серьезным видом декламирует какой-нибудь ее стишок, может быть, про Снеговика (я наизусть помню этот стишок), который любил сидеть в холодильнике и поэтому все время мерз. Еще дядя говорит, что стишок очень ему понравился, и спрашивает девочку, не хотела бы она выступать на настоящей сцене? Дескать, он руководитель какого-нибудь там детского театра и набирает талантливых ребят. Девочка заинтересованно останавливается, дядя начинает внушать ей доверие. Разве может человек, который выискивает талантливых ребят для своего театра, сделать ей плохо? Не Карабас Барабас же он!

И девочка забывает о том, что говорили ей родители. Забирается доверчиво вместе со своим ранцем (и этот ранец я хорошо помню: желтый, весь в наклейках) в автомобиль веселого малинового цвета, который со временем дядя поменяет на мрачный катафалк.

Дядя сам захлопывает за девочкой дверцу, потому что «Москвич-412» — это такой сарай, в котором захлопнуть дверцу с первой попытки под силу не каждому взрослому. У девочки силенок явно недостаточно, но дядя сильный. И, когда он перегибается через девочку, чтобы захлопнуть треклятую дверцу, она чувствует эту силу и видит его здоровенные волосатые руки. Дядя незаметно смотрит по сторонам и убеждается, что их никто не видел. Девочка, из-за которой он специально приходил на детские представления, в его власти. Автомобиль трогается.

«Куда мы едем?» — спрашивает девочка, когда автомобиль проезжает мимо школы. Дядя молчит. Его улыбка из дружелюбной превращается в зловещую. Так же зловеще поблескивают из-под толстенных линз жабьи глаза.

На двери нет ручки, чтобы открыть ее изнутри, и девочке остается лишь сидеть, вжавшись в сиденье, и тихо плакать. Девочка понимает, что она в западне. Кап-кап… Ее слезы падают на белый передничек, какие носят девочки начальных классов, но детские слезы не трогают подонка.

«Сейчас, сейчас, — похотливо шепчет он. — Сейчас мы приедем. Будешь рассказывать мне свои стишки. Дядя разбирается в юных дарованиях…»

И малиновый «Москвич» с маньяком за рулем и несчастной девочкой на переднем пассажирском сиденье мчится прочь из города, мимо ржавых и пыльных памятников на обочине, мимо живых людей на остановках, мимо равнодушных постов ГАИ, мчится в лесную чащу, в неизвестность…

— Почему ты спросил про «Москвич»? — повторила Эля. Мы продолжали трястись в багажном отсеке катафалка вместе с корзинами, мешками и остальной тряхомудией.

— Просто так, — сказал я и подумал, что свои дальнейшие планы мне придется немного изменить. Еще я представил себе такую картину: Роберт Дезертиро, арендовав у Элиного отчима катафалк, раскатывает на нем по городу, словно герой ужастика «Фантазм», и делает из подонков и негодяев карликов, отрубая им руки и ноги. «Поздравляю, ампутация прошла успешно! Вы — мертвец!» Но загвоздка в том, что нормальных людей в нашем захолустном городишке почти нет, честное слово, раз, два и обчелся, — и Роберту Дезертиро пришлось бы трудиться день и ночь, размахивая огромным Гномовым топором, пока на городских улицах не осталась бы одна малышня. И Роберт Дезертиро навеки поселился бы в этом преображенном городке и, разъезжая на своем катафалке по улицам, стал бы следить за тем, чтобы ни один волос не упал с головы ребятишек, чтобы ни один подонок не смел их обидеть. А когда они, повзрослев, сами превратятся в подонков и ублюдков, он станет отрубать и им руки и ноги.

Наш горе-водитель молчал, словно воды в рот набрал, Эля, наверное, все мечтала о своем перевоплощении, а ваш покорный слуга лихорадочно соображал, как бы сделать так, чтобы, высадив Элю, остаться с маньяком наедине. Не буду вдаваться во все эти неинтересные подробности, но мне это удалось. Оказалось проще простого. Эле я сказал, что мне срочно нужно еще кое-куда, и она сперва разобиделась, но потом, когда я сказал, что вечером буду ждать ее у себя дома, она успокоилась. А маньяка-огородника мне удалось здорово заинтересовать, наболтав, что у меня на даче есть очень редкие сорта моркови, огурцов и еще черт знает какой петрушки, и, дескать, всем этим добром я готов поделиться совершенно бесплатно. Глаза у него на халяву разгорелись. Он поверил, лох этот, а мне, прямо как Незнайке на Луне, осталось организовать акционерное общество гигантских растений. Одна акция — один фертинг. Каждый огурец размером с катафалк.

Высадив Элю, мы приехали в какое-то садоводческое общество «Резинотехник», и я бойко показывал дорогу: туда, сюда, теперь прямо. Выбирал, значит, тихое местечко, а сам был здесь впервые. Элин отчим все выспрашивал у меня, что это за семена. Дескать, как называются, откуда их привезли и не прихотливы ли для нашего климата? Я отвечал, что не знаю, как называются, откуда их привезли тоже — черт знает, но зато известно точно, что все эти растения очень неприхотливые и не боятся лютого мороза. Разгребай лопатой снег, а под ним овощ — целехонек и невредим. Заврался, короче, хуже некуда.