Загадка крещения Руси - Игорь Фроянов

Боевые кличи предшествовали решающему столкновению и, видимо, иногда они одни обращали в бегство неприятеля, решив исход боя в пользу славян: «Если же и придется им отважиться при случае на сражение, — писал о славянах Маврикий Стратег, — они с криком все вместе понемногу продвигаются вперед. И если неприятели поддаются их крику, стремительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса, имея там большое преимущество, поскольку умеют подобающим образом сражаться в теснинах»{73}.

Крик являлся элементом магического обряда, дополняя магию огненного круга, во время одной из осад Фессалоники. Он же предшествовал штурму, что видно из описания двух других упоминавшихся осад города славянами. О психологическом эффекте такого приема свидетельствуют сами византийцы: «Потом при эхом ужасном огне они издали единодушно крик, еще более страшный, чем пламя, о котором мы, ясно ощутившие (это), говорим, согласно пророку, что земля тряслась и небеса таяли»{74}; «Когда же рассвело, все варварское (племя) поднялось и единодушно издало такой вопль, что земля сотряслась и стены зашатались»{75}.

Боевые кличи широко использовались впоследствии и на Руси{76}. По наблюдениям И. Я. Фроянова, в «Слове о полку Игореве» кликом можно «поля перегородить» и «полки победить». Кликом обращались воины «к духам предков, к их покровительству»{77}. К этому можно добавить, что «Слово о полку Игореве», помимо прочего, фактически отождествляет «клик» и «щит»: «Дети бесови кликомъ поля перегородиша, а храбри русици преградиша чрълеными щиты»{78}.

Подобные приемы не являлись особенностью древних славян. Античные источники, византийские и латиноязычные авторы эпохи раннего средневековья отмечают «крикливость» и «шумливость» как одну из отличительных черт «варваров».

Прежде чем предпринять поход, сражение или другое важное мероприятие, славяне, подобно другим языческим народам, прибегали к гаданию. Древнейшее известие о гаданиях у славян содержится в «Истории войн» Прокопия Кесарийского: «…Почитают они и реки, и нимф, и некоторые другие божества и приносят жертвы также и им всем, и при этих-то жертвах совершают гадания»{79}. К сожалению, Прокопий не раскрывает ни способа гаданий, ни по каким поводам они предпринимались.

Некоторые сведения о «боевых» гаданиях содержатся в «Чудесах св. Дмитрия Солунского», при описании осады славянами Фессалоники в первой четверти VII века{80}: «Необычайным чудом, достойным упоминания, было и то, что когда экзарх… славян по имени Хацон по своему обычаю захотел узнать через гадание, сможет ли он войти в наш богохранимый город, ему было сказано, что можно войти, но не было раскрыто, каким образом. И наконец из-за данного ему пророчества, как казалось, имея хорошие надежды, он с дерзостью ускорил событие. Но Тот, Кто променяет времена и лета, уничтожает замыслы врагов, выдал его живым в плен горожанам у… малых ворот» {81}.

«Чудеса…» не сообщают о способе гадания, предпринятого Хацоном, но зато говорят о цели и результатах оного. Характерно, что византийский автор не ставит под сомнение правдивость информации, полученной язычником с помощью гадания. Славянский экзарх, как ему и было предсказано гаданием, оказался в осажденном городе, правда, не в той роли, на которую рассчитывал. И хотя, конечно, без помощи Господа и святого Дмитрия городу не обошлось (более того, это объявлялось «необычайным чудом, достойным упоминания»), компетентность языческого «пророчества» не страдала. Ведь Хацону «было сказано, что можно войти, но не было раскрыто, каким образом». Налицо и ответственность Хацона за случившееся, который, как и присуще варвару, не разобравшись в сути предсказанного, «с дерзостью ускорил событие».

Нетрудно найти литературные параллели этому сюжету как в плане двусмысленности предсказаний{82}, так и в плане доверия языческим гаданиям и предсказаниям{83}.

Возможно, о гадании шла речь и во время упоминавшейся осады 677 года, когда автор «Чудес…» отметил, что князья другувитов{84} «получили заверения от неких славян из этого же племени, что в любом случае возьмут город»{85}.

О гадании особенно много известий из более позднего времени в отношении балтийских славян. Например, Гельмольд говорит о ранах, что «войско свое они направляют, куда гадание покажет»{86}. Саксон Грамматик повествует о том, что раны, собираясь начать войну, гадали священным конем Свентовита (Святовита). С этой целью в Араконе перед храмом бога втыкали в землю три пары копий на одинаковом расстоянии, поперек каждой пары привязывали третье копье. Если конь переступал каждое поперечное копье сначала правой ногой, то это считалось счастливым знамением, если он хотя бы один раз переступал левой, поход отменялся{87}. Сходным образом происходило гадание и в Щетине с помощью коня Триглава, с той лишь разницей, что там копья не связывались по трое, а все девять ложились на землю на расстоянии локтя одно от другого, после чего жрец трижды проводил через них коня взад и вперед. Предприятие сулило удачу, если конь не задевал ногами копья{88}.

Вероятно, раны и поморяне верили, что сам Святовит или Триглав в это время сидит на коне и управляет им, подавая, таким образом, знамение народу. В пользу такого предположения служит аналогичное гадание, отмеченное Генрихом Латвийским у ливов из Торейды, собиравшихся принести «в жертву своим богам» Теодориха (помощника епископа Мейнарда). По такому поводу «собрался народ, решили узнать гаданием волю богов о жертвоприношении. Кладут копье, конь ступает (через него) и волею божьей ставит раньше ногу, почитаемою ногой жизни; брат устами читает молитвы, руками благословляет. Кудесник говорит, что на спине коня сидит христианский Бог и направляет ногу коня, а потому нужно обтереть спину коня, чтобы сбросить бога. Когда это было сделано, а конь опять, как и в первый раз, ступил раньше ногою жизни, брату Теодориху жизнь сохранили»{89}.

Случившееся, видимо, было записано со слов самого Теодориха{90} и тем более ценно для исследователя. Естественно, без преувеличений в рассказе не обошлось. Но это, скорее, касается поведения Теодориха в описываемой ситуации{91}, чем самого обряда гадания. Из описания следует, что ливы считали возможным влияние на его исход со стороны христианского Бога в том случае, когда он лично управляет конем. Следовательно, их божество должно было выражать свою волю аналогичным способом. Вероятно, раны и поморяне думали сходным образом. Ведь те же раны считали, что Святовит лично выезжал воевать на своем коне. Поэтому, когда священный конь, бывало, утром оказывался на конюшне покрытым потом и забрызганным грязью, они верили, что ночью на нем ездил сам бог{92}.

Более простым и, видимо, широко распространенным являлось гадание жребием и по приметам, о чем имеются известия в отношении как балтийских славян, так и домонгольской Руси. Сложные гадания (например, по внутренностям животных{93}), видимо, были недоступны постороннему наблюдателю, в отличие от простого бросания жребия, гадания по встреченным животным, подсчитыванию черт, прочерченных без счета у очага женщинами и т. п. (т. е. действий, не требующих особой подготовки и поэтому доступных каждому). Каким способом искал ответ потусторонних сил на свой вопрос Хацон, естественно, останется тайной. Известия же о способах гадания у славян позднейшего времени могут дать повод лишь для определенной догадки, но не более того.

Авторы «Чудес…» не только не понимали сути языческих ритуалов славян, которые они описали, но даже, как следует из текста, не понимали, что перед ними магические действа (за исключением, пожалуй, гадания). Более осторожными в этом плане были славяне, которые отдельные манипуляции с защитными орудиями со стороны защитников города могли принимать за магическое противодействие.

Характерно для той эпохи, что противники рассматривали события, связанные с осадами Фессалоники, сквозь призму противостояния надчеловеческих сил. Исследователи неоднократно обращали внимание на веру язычников в то, что боги принимали участие в войнах между людьми{94}. Отсюда и магические действия, направленные на получение помощи высших сил и на нейтрализацию аналогичных враждебных сил. Поэтому славяне прекращали штурм, когда их магия оказывалась недейственной перед магией противника. В свою очередь, византийцы-христиане воспринимали неудачу славян как следствие божественного вмешательства и защиты со стороны святого Дмитрия Солунского. Это нашло отражение не только в тексте «Чудес…», местных народных преданиях, но и в Указе Юстиниана II о царских дарениях в пользу храма св. Дмитрия Солунского в Фессалонике{95}. Характерно, что в императорском Указе враги империи являются врагами и святого{96}. Также показательно, что сами славяне, спустя время, после очередной неудачи «стали восхвалять Бога…»{97}. Подобное восприятие происходящих событий являлось неотъемлемой чертой средневекового сознания с его верой в божественное предопределение.